Мы сидели друг против друга, не произносили ни слова, считали секунды. Десять, пятнадцать, тридцать.
Вот уже целая минута прошла.
Когда телефон в руке Гейл вдруг зазвонил, она подпрыгнула, словно ее ударило электрическим током. Я протянул руку, она передала мне телефон. Я нажал на клавишу приема звонка.
– Ангус, – заговорил я.
Пауза, затем он удивленно спросил:
– Ты, что ли, Барри?
– Да, я.
– Но что… происходит? Я получил от Гейл сообщение о том, что в доме прорвало трубу и все заливает. Ты что, у нас, что ли?
– Да, я здесь, с Гейл.
– Ну и что там? Какая раковина?
– Нет никакой протечки, Ангус. Извини. Это была приманка. Это я заставил Гейл оставить тебе сообщение, чтобы ты перезвонил. Все это время пытался связаться с тобой.
– Да какого черта?
– Да, я тебя понимаю. Я не хотел так поступать. Я искал тебя в магазине подержанных книг.
– Чего?
– У Намана. Гейл сказала, что ты поехал туда.
– Ей не следовало ничего говорить. Просто проверял одну ниточку. Возможно, она никуда не приведет.
– Но ведь ты до магазина так и не доехал.
Пауза. Потом Ангус заметил:
– Как раз собираюсь.
– Ты сейчас где?
– Да разъезжаю тут по округе. Чего ты хотел от меня, Барри? Что такого важного и интересного вдруг возникло?
– Мне нужна твоя помощь. Я бы не стал пускаться на такие уловки из-за пустяков. Это действительно важно.
– Валяй. Выкладывай.
– Нет, только не по телефону, Ангус. Надо поговорить с глазу на глаз.
– Да в чем дело? Просто скажи мне, и все.
– Я серьезно, Ангус. Я предпочел бы переговорить с тобой лично.
Снова долгая пауза. Затем Ангус сказал:
– А я так не думаю. Если ты отказываешься хотя бы намекнуть, в чем дело, придется подождать, пока мы не встретимся снова, чисто случайно, конечно.
Я нервно облизал пересохшие губы.
– Ладно, так и быть, – медленно произнес я. – Тебе известно, что примерно за неделю до смерти Оливии Фишер и примерно за несколько дней до гибели Розмари Гейнор обеим этим девушкам были выписаны штрафы за превышение скорости?
Долгая пауза. Затем Ангус ответил:
– Нет. А почему, собственно, я должен это знать?
– Да потому, что оба эти штрафа выписал ты, – пояснил я. – И там стоит твоя подпись.
– Ну, в принципе, это возможно, – заметил он. – Я был в униформе, я патрулировал улицы. И выписывал штрафы.
– И еще ты допрашивал Лорейн Пламмер за несколько дней до ее убийства.
Последовала еще более долгая пауза.
– Да, конечно, было дело. Я ведь сам рассказывал тебе об этом, Барри. Хоть убей, не понимаю, на что ты намекаешь.
– Однако странно, что при всем этом ты и словом не упомянул о том, что общался с Фишер и Гейнор.
– Я выписываю целую кучу штрафов, Барри. Ты помнишь каждого, кому выдавал такую квитанцию во время службы патрульным полицейским?
Гейл молча взирала на меня широко распахнутыми глазами.
– Меня насторожил тот факт, что ты тем или иным образом вступал в контакт с каждой из этих трех женщин незадолго до того, как все они были убиты. И одно обстоятельство никак не укладывалось у меня в голове. Тот факт, что ты ни разу не упомянул об этом в связи с убийствами Фишер и Гейнор.
– Что я говорил тебе всего пять секунд назад? Я не помнил. Просто забыл, и все тут.
– Нам надо поговорить. С глазу на глаз. Давай проясним все обстоятельства. Уверен, всему можно найти объяснение. Ну, что скажешь?
Я ждал ответа.
– Ангус?
Тут он отключился.
Я посмотрел на Гейл, слеза медленно сползала по ее щеке.
– Я не понимаю, – пролепетала она. – Не понимаю, что происходит.
Тут взгляд мой сфокусировался на фотографии в рамочке, которая стояла на каминной доске. Типично портретный снимок, выцветший от времени. На нем женщина лет тридцати или около того. Миловидная, с темными глазами и темными волосами, волнами спадающими на ее плечи. И в ней определенно угадывалось внешнее сходство с Оливией Фишер, Розмари Гейнор и Лорейн Пламмер.
– Кто это? – спросил я Гейл.
Гейл проследила за направлением моего взгляда, всхлипнула и ответила:
– Это мама Ангуса.
У Ангуса и в мыслях не было навещать Намана.
Он крайне скептически отнесся к подозрениям Гейл о том, что торговец подержанными книгами может иметь отношение к отравлению городского водопровода. Катастрофа, имевшая место в Промис-Фоллз, никак не могла быть делом рук одного человека, почерпнувшего кое-какие идеи из справочника по ядам. Такое мог устроить лишь тот, кто имел самое непосредственное отношение к инфраструктуре города и хорошо ее знал. И Наман никак не подходил под это определение. Из того немногого, что успел рассказать ему Дакворт во время первой встречи в тот день, Ангус сделал вывод: Виктор Руни – вот кто подходит под это определение по всем статьям.
Но посещение книжной лавки было отличным предлогом, чтобы выйти из дома и избавиться от назойливо заботливой Гейл.
Он видел еще одну.
Еще одну женщину, удивительно похожую на мать.
Последнее время это случалось с ним все чаще. Потому ли, что этот тип действительно стал попадаться на глаза чаще? Или жажда его обострилась?
Да какая разница!
Со времени смерти Оливии Фишер прошло уже целых три года. И его так и подмывало испытать это снова. Но затем он остановил Розмари Гейнор за превышение скорости – выдавала шестьдесят миль в час вместо положенных здесь сорока. И было в ней нечто такое, нечто в глазах, в том, как темные волосы падали на плечи, что его, как говорится, зацепило.
Знай он, что у нее уже есть ребенок, он бы отпустил ее с миром. Но на заднем сиденье не было детского креслица, вообще ничего, указывающего на то, что она мать. Лишь убив ее, Ангус узнал, что на втором этаже дома спал маленький ребенок.
Не было никакого смысла убивать женщину, которая уже родила. Слишком поздно. Надо убивать до того.
С Лорейн Пламмер все обстояло яснее и проще. Она была студенткой. Никакого постоянного парня, да и замуж она вроде бы не торопилась. Так что материнство ей грозило разве что в относительно отдаленном будущем.
Возможно, именно поэтому желание расправиться с ней наступило вскоре после случая с Розмари Гейнор. Он стремился поскорее исправить свою ошибку.
Но эта определенно подходила по всем статьям. И была так похожа на Лиану.
Последнее время они регулярно общались. Просто болтали обо всяких пустяках в одностороннем порядке. Это посоветовал психотерапевт, которого он посещал задолго до того, как они с Гейл переехали в Промис-Фоллз. Надо дать голос своим чувствам, говорил он. Даже если она тебя не слышит, ты услышишь самого себя. Высвободишь свои чувства, выпустишь их наружу.
Иногда он говорил с ней, держа телефон в руке, но не набирая никакого номера. Или же разговаривал с ней, когда вел машину – так, будто она сидела рядом. Порой он всматривался в фотографию, что стояла на каминной доске. Говорил ей, что у него на уме. Говорил честно и прямо.
Гейл этого не понимала. Считала, что это полное безумие. Просила больше не делать этого.
Не зацикливайся на этом, говорила она. Все позади. Она больше не причинит тебе боли.
Конечно! Ей легко говорить!
Надо завести свою настоящую семью, твердила Гейл.
Ну ничего не понимала!
Ангус всегда крайне внимательно следил за соблюдением мер предосторожности, причем касалось это не только секса. Выбрал в жены девушку, нисколько не похожую на мать. Другая прическа, синые черты лица, да и фигура ничем ее не напоминает. Хотел, чтобы она как можно меньше походила на мать.
Ведь сама мысль о том, что когда-нибудь придется убить Гейл, была ему невыносима.
Ангус любил Гейл.
Он считал, что они просто идеальная пара. Он всегда мог поговорить с ней. Он все рассказал ей о своем детстве. О том, как в доме стало просто невыносимо после ухода отца. О том, как мать постепенно впадала в безумие.
Однако Ангус не рассказывал Гейл всего, что вытворяла мать. Некоторые вещи он был просто не в силах заставить себя произнести вслух. Лишь его психотерапевт знал эти омерзительные подробности, но даже при условии сохранения врачебной тайны одну историю Ангус все же от него утаил.
Гейл он рассказывал о менее значительных проступках. О постоянной критике со стороны матери. О том, что был нежеланным ребенком в семье. Мать никогда не хотела детей. И уже тем более не желала, чтобы он пошел в отца – такого же тупого и безмозглого.
Сначала мать его оскорбила. А когда губы у мальчика задрожали, она нахмурилась и заметила:
– Ой, прекрати сейчас же! Надо учиться воспринимать критику. Не собираюсь делать тебе поблажки. Всегда буду указывать на твои недостатки.
А затем она нагибалась, близко-близко, прямо к его лицу, и говорила:
– А ну-ка, улыбнись мамочке. Хороший мальчик всегда улыбается мамочке.
Легко сказать, улыбнись.
Стать хорошим мальчиком – то была недостижимая для него цель, и мама постоянно напоминала ему об этом.
Хорошие мальчики не шумят и не скандалят, не носятся по гостиной как угорелые. Хорошие мальчики спокойно поднимаются по лестнице, не прыгают сразу через две ступеньки. Хорошие мальчики не пачкают и не рвут одежду. Хорошие мальчики не пукают. Хорошие мальчики получают в школе только хорошие оценки.
Хорошие мальчики не разглядывают «грязные» журналы и не занимаются неприличными делами под одеялом.
Была одна история, которую ангус просто не мог поведать Гейл. Ночью, когда ему было тринадцать, его мама ворвалась в комнату и застигла его за неприличным занятием.
Она тихо подкралась и сорвала с него одеяло, и он остался лежать нагой и в возбужденном состоянии. Пытался натянуть одеяло. Но мать держала крепко.
– А я думала, ты хороший мальчик, – сказала она.
– Пожалуйста! – взмолился Ангус, продолжая бороться за одеяло. – Оставь меня в покое!