— Я был в долгу перед вами, — сказал капитан Немо канадцу.
Нед молча поклонился.
Эта битва продолжалась не более четверти часа. Побежденные искалеченные чудовища очистили место сражения и исчезли в волнах.
Капитан Немо, весь в крови, неподвижно стоял у вышки прожектора и смотрел в море, поглотившее одного из его товарищей. Крупные слезы текли из его глаз.
Глава девятнадцатая
ГОЛЬФСТРИМ
Это ужасное событие, о котором никто из нас никогда не забудет, произошло 20 апреля. Я описал его под свежим впечатлением только что пережитого сильнейшего волнения. Потом я пересмотрел свой рассказ и прочел его Конселю и канадцу. Они нашли, что он вполне точен, но недостаточно эффектен. Чтобы описать подобную картину, надо обладать даром самого знаменитого из наших поэтов — Виктора Гюго, автора «Тружеников моря».
Я сказал уже, что капитан Немо плакал, глядя на море. Он был безгранично опечален. За время нашего совместного плавания он терял уже второго товарища. И какая ужасная смерть! Его друг, раздавленный, задыхающийся, сломанный чудовищными щупальцами спрута, сокрушенный его железными челюстями, не будет даже покоиться рядом со своими товарищами в спокойных водах кораллового кладбища!
Я сам был потрясен до глубины души криком, внезапно-раздавшимся во время борьбы. Этот бедный француз забыл свой условный язык и заговорил в час гибели на языке своей родины!..
Итак, среди матросов «Наутилуса», преданных душой и телом капитану Немо, как и он, убежавших от общения с человечеством, был мой соотечественник! Был ли он единственным в этом странном сборище, состоящем, очевидно, из представителей самых различных национальностей? Вот одна из неразрешимых проблем, которые возникали передо мной…
Капитан Немо ушел к себе, и я несколько дней не видел его.
Но я мог судить по поведению подводного корабля, душой которого он был и который отражал все его переживания, как велика и непритворна была скорбь капитана Немо. «Наутилус» потерял управление. Он носился, как труп, по воле волн. Его винт был теперь свободен от пут, но он едва шевелился. Капитан Немо никак не мог расстаться с этим местом борьбы, не мог уйти из моря, поглотившего одного из его товарищей.
Так прошло десять дней.
И только 1 мая «Наутилус» решительно взял курс на север, мимо Багамских островов, к устью Багамского канала.
Мы плыли теперь по течению большой океанской реки, у которой есть свои берега, своя фауна и своя собственная температура. Я говорю о Гольфстриме.
И действительно, это настоящая река, свободно текущая посредине Атлантического океана, воды которой никогда не смешиваются с океанскими водами. Эта река более соленая, чем окружающее ее море. Ее средняя глубина — три тысячи футов ее средняя ширина — шестьдесят миль, средняя скорость — четыре километра в час.
Под влиянием постоянно дующих в экваториальной области Атлантического океана северо-восточных пассатов громадный поток нагретой тропическим солнцем поверхностной воды пересекает Атлантический океан и устремляется к Южной Америке. У ее побережья, где он получает уже название Гольфстрима, этот мощный поток теплых вод еще более нагревается, проходя через горячие воды Антильского моря. И здесь Гольфстрим, призванный уравновешивать температуру земного шара, вступает в свои обязанности.
Нагретый почти до точки кипения в Мексиканском заливе, он подымается к северу, к американским берегам, доходит до Ньюфаундленда, изменяет направление под давлением холодного течения Дэвисова пролива и снова течет к океану, следуя по окружности большого круга.
У сорок третьей параллели Гольфстрим разделяется на два рукава, из которых один под влиянием северо-восточного пассата, возвращается к Бискайскому заливу и Азорским островам, другой же, согрев берега Ирландии и Норвегии, идет дальше, к Шпицбергену, где, остывая до температуры в четыре градуса, образует свободное море северного полюса.
По выходе из Багамского канала Гольфстрим, имея четырнадцать лье в ширину и триста пятьдесят метров в глубину, течет со скоростью восьми километров в час. Эта быстрота постепенно уменьшается по мере приближения к северу. И нужно пожелать, чтобы эта постепенность снижения быстроты сохранилась, ибо если скорость и направление течения изменятся, то европейскому климату угрожает такие потрясения, последствия которых даже трудно себе представить. По этой реке в океане и плыл «Наутилус».
В полдень мы с Конселем стояли на палубе. Я рассказывал ему о некоторых особенностях Гольфстрима.
Кончив объяснение, я предложил ему погрузить руку в воду.
Консель послушался и был очень удивлен, не ощутив ни тепла, ни холода.
— Это происходит оттого, — сказал я ему, — что температура Гольфстрима, при выходе его из Мексиканского залива, мало отличается от температуры человеческого тела. Гольфстрим — это огромный источник тепла, благодаря которому берега Европы покрыты вечной зеленью. По вычислениям Мори, тепловая энергия, затрачиваемая природой на нагревание вод Гольфстрима, могла бы поддерживать в расплавленном состоянии целую реку из железа, величиной с Амазонку или Миссури.
В этом месте быстрота Гольфстрима достигала двух метров с четвертью в секунду. Течение резко отличалось от окружающего моря. Его темные, богатые солями воды четко выделялись своим чистым синим цветом на фоне зеленых морских волн.
Демаркационная линия между ними была так ясна, что близ Каролинских островов наступило мгновение, когда можно было заметить, как нос «Наутилуса» рассекает уже воды Гольфстрима, тогда как его винт продолжает еще пенить океанские волны.
Гольфстрим увлекал за собой целый мир живых существ. Аргонавты, водящиеся в Средиземном море, путешествовали здесь бесчисленными стаями. Из хрящевых самыми заметными были скаты, у которых хвосты составляли почти треть всего тела; они представляли собой как бы огромные косоугольник! футов в двадцать пять длиною. Затем мы видели маленьких акул в метр величиной, с большой головой и короткой круглой мордой, с многочисленными рядами острых зубов; тело их, казалось, было покрыто чешуей.
Среди костистых рыб я отметил губанов, водящихся обычно в этих морях; морских карасей, радужная оболочка которых сверкала, как огонь; полосатых змееголовов длиной в один метр, с телом, словно разрисованным полосами, продолжающимися в виде точек и пятен и на плавниках; золотую макрель прекрасного золотистого цвета с синеватым отливом; палтусов, или флетан, с глазами на правой стороне; ромбов, принадлежащих к тому же семейству, что и палтусы, но с глазами и широким ртом, расположенными на левой стороне; множество мелких бекасовых рыб с трубкообразным рылом, окрашенных в бледнокрасный цвет на спине и в серебристый на брюхе; различных представителей семейства семги и т. д.
Ночью фосфоресценция вод Гольфстрима соперничала с Электрическим светом нашего прожектора. Особенной яркости это свечение достигало в предгрозовые часы.
Восьмого мая мы были еще на траверсе мыса Гаттерраса, на широте Северной Каролины. Ширина Гольфстрима равна здесь семидесяти пяти милям, а глубина — двумстам метрам.
«Наутилус» по прежнему плыл наудачу. Все предосторожности, казалось, были оставлены. При этих условиях бегство представлялось нам вполне возможным. И действительно: населенные берега повсюду гарантировали убежище; море бороздили многочисленные пароходы, плавающие между Бостоном и Нью-Йорком или Мексиканским заливом; день и ночь скользили маленькие нагруженные шхуны, поставляющие груз в различные пункты американского берега. Мы могли надеяться, что нас подберут.
Итак, это был самый «подходящий случай», несмотря на то, что от берегов Соединенных Штатов нас отделяли целых триста миль.
Но одно досадное обстоятельство препятствовало осуществлению планов канадца: стояла очень дурная погода. Мы приближались к местам, где постоянно свирепствуют грозы, — здесь была родина смерчей и циклонов, как раз порождаемых Гольфстримом. Пуститься в путь на хрупкой шлюпке в бурю — значило итти на верную гибель.
Нед Ленд понимал это, и скрежеща зубами от злобы, откладывал со дня на день побег. Он в конце концов заболел отчаянной тоской по родине, и только бегство могло излечить его.
— Господин профессор, — говорил он мне, — надо покончить с этим. Ваш Немо удаляется от обитаемых земель и идет на север. Но я уже говорил вам, что с меня хватит и южного полюса, мне нечего делать на северном.
— Как же быть, Нед, если бегство в данный момент невозможно?
— Я возвращаюсь к своему предложению. Надо поговорить с капитаном. Вы молчали, когда мы плыли вдоль берегов вашей родины. Теперь мы плывем у берегов моей, и я не могу молчать! Когда я думаю, что через несколько дней «Наутилус» будет у Новой Шотландии и что там, у Ньюфаундленда, открывается широкая бухта, что в эту бухту впадает река святого Лаврентия и что река святого Лаврентия — моя родная река, река города Квебека, моего родного города, — когда я вспоминаю все это, я дрожу от бешенства! Господин профессор, я не могу больше, я брошусь в море! Я не останусь здесь. Я задыхаюсь!
Канадец, очевидно, потерял последние остатки терпения. Его сильная натура не могла примириться с этим продолжительным заключением, Его лицо становилось мрачнее день ото дня. Я хорошо понимал его страдания, так как и сам заболел тоской по родине.
Прошло уже семь месяцев с тех пор, как мы потеряли всякую связь с землей. Да, кроме того, замкнутость капитана Немо, его изменившееся со времени битвы со спрутами настроение, его молчаливость — все это сильно меняло дело. Я не испытывал больше энтузиазма первых дней. Надо было быть фламандцем, как Консель, чтобы мириться с этой обстановкой, вполне подходящей для китов и прочих обитателей моря, но и для людей. Право же, если бы этот славный малый имел жабры вместо легких, он был бы весьма почтенной рыбой.
— Итак, господин профессор? — спросил Нед Ленд, видя, что я не отвечаю ему.
— Итак, Нед Ленд, вы хотите, чтобы я узнал у капитана Немо, каковы его намерения относительно нас?