Я следил за опытами с живейшим интересом. Капитан Немо производил их с истинной страстью. Часто я спрашивал себя, с какой целью он делает эти наблюдения. Было ли это для пользы человечества? Невероятно, потому что рано или поздно его открытия должны были погибнуть вместе с ним в каком-нибудь неизвестном море. Вот разве только он посвящает меня в эти опыты для того, чтобы я передал их результаты куда следует?
Это значило допустить, что мое подводное путешествие имело предел… Я этого предела еще не видел.
Как бы там ни было, капитан Немо сообщил мне все полученные им числовые значения, определяющие плотность воды во всех главных морях земного шара.
Утром 15 января капитан, с которым я прохаживался по палубе, спросил меня, знаю ли я плотность морской воды на различных глубинах. Я ответил отрицательно и добавил, что науке еще недостает неоспоримых наблюдений по этому поводу. — Я сделал эти наблюдения, — сказал он мне, — и могу доказать их точность.
— Отлично! — сказал я. — Но «Наутилус» — это отдельный мир, и тайны его ученых никогда не дойдут до земли!
— Вы правы, профессор, — ответил капитан после нескольких минут молчания. — Здесь обособленный мир! Он так же чужд земле, как и планеты, сопровождающие земной шар вокруг Солнца. Конечно, на земле никогда не узнают моих открытий, как и открытий ученых с Сатурна и Юпитера. Но так как случай связал наши две жизни, то я могу сообщить вам результат моих наблюдений.
— Я вас слушаю, капитан.
— Вы знаете, профессор, что морская вода плотнее пресной, но плотность эта не одинакова. Если я приму за единицу плотность пресной воды, то плотность воды в Атлантическом океане будет равна 1,028, в Тихом океане — 1,026, в Средиземном море — 1,030, в Ионийском море — 1,018 и в Адриатическом — 1,029.
Значит, «Наутилус» бывал и в морях, часто посещаемых европейцами! Из этого я заключил, что когда-нибудь и мы — а может, даже и скоро — будем у берегов более цивилизованных. Я подумал, что Нед Ленд узнает это с особенным удовольствием.
Мы с капитаном целые дни проводили за опытами, определяя соленость воды, ее прозрачность, окраску и электризацию на различных глубинах. Во всех этих случаях капитан Немо выказывал удивительную находчивость и сообразительность.
Затем, когда опыты были окончены, я не видал его несколько дней и снова жил отшельником на «Наутилусе».
16 января «Наутилус», казалось, заснул в нескольких метрах под поверхностью воды. Электрические машины бездействовали, винт был неподвижен, и судно тихонько скользило по произволу течения. Я предположил, что экипаж занят каким-нибудь ремонтом внутри корабля.
В этот же день мы стали свидетелями любопытного зрелища. Иллюминаторы в салоне оставались открытыми, и так как прожектор «Наутилуса» не был включен, то посреди вод господствовала темнота. Небо, покрытое облаками, слабо освещало верхние слои океана.
Самые большие рыбы казались теперь едва обозначенными тенями. Вдруг стало очень светло. Сначала я подумал, что включили прожектор и что его лучи освещают океанские глубины, но я ошибся и вскоре понял свое заблуждение.
«Наутилус» плыл в светящемся потоке воды, который в окружающей темноте казался ослепительным. Свет этот происходит от мириадов фосфоресцирующих микроскопических животных, их блеск увеличивался от соприкосновения с металлическим корпусом «Наутилуса». Посреди светящейся водной массы прорывались огненные полосы, словно ручьи расплавленного в горниле свинца или нити металла, раскаленного добела, взметая тысячи искр. Нет, это было не ровное слияние лучей нашего обыкновенного электрического освещения! Здесь были сила и движение — необыкновенные. Этот свет можно было назвать живым. Это было бесчисленное скопление инфузорий — светящихся ночесветок класса жгутиковых.
— Что это такое, с позволения их чести? — спросил Консейль.
— Что ж это за инфузории? — спросил Нед Ленд. — Опишите-ка их, господин профессор.
— Это шарики из прозрачного желе, снабженные нитеобразными щупальцами. В тридцати кубических сантиметрах воды их насчитывают до двадцати пяти тысяч.
— Ишь как светятся! — заметил Нед.
Сияние ночесветок увеличивалось от блеска медуз, мерцания морских звезд, фолад и множества других фосфоресцирующих зоофитов, напитанных жиром органических веществ, разлагаемых морем и, может быть, слизью, отделяемой рыбами.
В продолжение нескольких часов «Наутилус» плыл в светящихся блестящих водах, и наше удивление еще увеличилось, когда мы увидели больших морских животных, игравших там, как саламандры. Я видел в этом огне, который не жжет, элегантных и быстрых дельфинов, неутомимых морских клоунов, и меч-рыб длиной в три метра, смышленых предвестников урагана, порой задевавших о стекла своими страшными копьями. Потом показались более мелкие рыбы — различные спинороги, макрели-прыгуны, хирурги носачи и сотни других — все это кружилось и сновало в ярком свете.
Что это было за волшебное зрелище!
Может быть, некоторые атмосферные условия умножали силу этого света? Может, на поверхности океана разразилась буря? Но «Наутилус» на глубине нескольких метров не чувствовал ее ярости и мирно покачивался посреди спокойной воды.
Мы плыли все далее, и нас беспрестанно поражали новые чудеса. Консейль наблюдал и классифицировал зоофитов, членистоногих, моллюсков и рыб.
Дни быстро проходили, и я их уже не считал. Нед хлопотал о своих съестных припасах и жаловался на однообразие корабельного стола. Мы жили, как настоящие улитки, приспособившись к своим раковинам, и я могу засвидетельствовать, что в улитку превратиться совсем не трудно. Такое существование уже стало нам казаться легким и естественным, и мы уже стали забывать, что есть другая жизнь на поверхности земного шара. Но одно происшествие напомнило нам о странности нашего положения.
18 января «Наутилус» находился на 105° долготы и 15° южной широты. Надвигался шторм, море кипело и волновалось. Дул сильный ветер с востока. Барометр, который уже несколько дней падал, возвещал приближение сильной бури.
Я вышел на палубу в ту минуту, когда помощник капитана, как всегда, исследовал горизонт.
«Вот сейчас он скажет свою ежедневную фразу!» — подумал я.
Однако на этот раз обычная фраза была заменена другой, которой я тоже не понял. Едва лейтенант успел ее произнести, появился капитан Немо с подзорной трубой и стал вглядываться в горизонт. Несколько минут он оставался неподвижен, глядя в какую-то точку на горизонте. Потом он обменялся несколькими словами с лейтенантом, который, казалось, был в большом волнении, которое тщетно старался скрыть. Капитан владел собой гораздо лучше и сохранял обычное хладнокровие. Он, по-видимому, высказывал какие-то соображения, которые его помощник опровергал. По крайней мере, я так понял по их тону и жестам.
Я очень пристально всматривался в том направлении, но ничего не приметил. Небо и вода сливались на туманной линии горизонта — вот и все.
А капитан Немо ходил взад и вперед по палубе. Он не смотрел на меня, даже, может быть, и не замечал. Шаги его были уверенными, но не такими размеренными, как обычно. Иногда он останавливался и, скрестив на груди руки, вглядывался в океан.
Чего искал он на этом огромном пространстве? «Наутилус» находился тогда в нескольких сотнях миль от ближайшего берега.
Помощник капитана снова взял подзорную трубу и стал рассматривать горизонт, он ходил, топал ногами и, очевидно, все более и более волновался.
«Что все это значит? — думал я. — Ну когда-нибудь эта тайна да откроется. И даже, по всей вероятности, очень скоро, потому что по распоряжению капитана Немо „Наутилус“ увеличил скорость».
В эту самую минуту помощник снова указал на что-то капитану. Капитан Немо остановился и навел трубу на означенную точку за горизонтом. Он долго наблюдал.
Тем временем я, чрезвычайно заинтересованный, принес из салона великолепную подзорную трубу, которой обычно пользовался, и, облокотясь на штурвальную рубку, приготовился наблюдать небо и океан. Но не успел я приставить трубу к глазам, как ее быстро вырвали у меня из рук.
Я обернулся: передо мной стоял капитан Немо, но я не узнал его. Лицо его преобразилось: глаза блестели мрачным огнем, брови сдвинуты, кулаки сжаты, голова откинута назад — казалось, ненависть обуяла все его существо. Моя труба покатилась к его ногам. Чем я вызвал этот гнев? Не вообразил ли он, что я открыл какую-то тайну, которую не должны были знать гости «Наутилуса»? Нет! Этот гнев возбудил не я, он даже не смотрел на меня — взор его был прикован к горизонту.
Наконец капитан Немо пришел в себя, его лицо приняло обычный спокойный вид. Он сказал помощнику несколько слов на своем языке, а затем обратился ко мне.
— Господин Аронакс, — сказал он повелительным тоном, — я требую от вас исполнения обязательства, которым вы связаны.
— В чем дело, капитан?
— Вы и ваши спутники обязаны побыть взаперти до тех пор, пока я найду возможность возвратить вам свободу.
— Вы здесь хозяин, — отвечал я, пристально глядя на него. — Только вы позволите мне задать вам один вопрос?
— Ни одного!
После такого ответа спорить было нельзя, бесполезно, пришлось повиноваться.
Я пошел в каюту Неда Ленда и Консейля и объявил им приказание капитана. Я предоставляю читателям судить, как подобное известие было принято канадцем.
Четыре матроса дожидались у дверей и проводили нас в ту каюту, в которой мы провели первую ночь на «Наутилусе». Нед Ленд хотел протестовать, но вместо ответа его легко толкнули, и дверь захлопнулась.
— Что это значит, с позволения их чести? — спросил меня Консейль.
Я рассказал своим собеседникам, что произошло. Они были так же удивлены, как и я, и так же терялись в догадках.
Я погрузился в размышления, разгневанное лицо капитана Немо не выходило у меня из головы. Мысли у меня как-то путались, я ничего не мог сообразить.
Вдруг Нед Ленд вскрикнул:
— Смотрите! Завтрак готов!