Нас неотступно сопровождали целые стаи дельфинов, всегда по пять-шесть особей. Они в прожорливости не уступают акулам, особенно если верить копенгагенскому профессору, который будто бы нашел в желудке дельфина тринадцать морских свиней и пятнадцать тюленей. Правда, ему попалась касатка, длина которой доходит до двадцати четырех футов. Встреченные нами здесь дельфины отличались необыкновенно длинным и узким рылом, примерно в четыре раза длиннее головы. Тело у них длиной три метра, спина черная, а брюхо розовато-белое, изредка испещренное маленькими пятнышками.
Упомяну еще о виденных мной замечательных умбрицах — рыбах из отряда колючеперых, принадлежащих к семейству горбылей. Некоторые писатели, скорее поэты, чем натуралисты, утверждают, что эти рыбы обладают мелодичным голосом и задают концерты не в пример лучше людских. Не смею отрицать это, скажу только, что нам они не соблаговолили спеть серенады.
Кроме того, Консейль распределил по разрядам всех летучих рыб, которые нам встретились. Очень любопытно было наблюдать, с какой ловкостью дельфины за ними охотились. Как бы высоко ни взлетала несчастная рыбка, какие бы зигзаги она ни выделывала в воздухе, всюду ее ожидала открытая пасть дельфина. Когда эти летучки со светящимися ртами ночью поднимаются в воздух и, сверкнув, снова погружаются в воду, они напоминают падающие звезды.
Наше путешествие продолжалось до 13 марта без особенных приключений. Весь день 13 марта был занят промерами глубины, что живо меня заинтересовало.
Мы прошли около тринадцати тысяч лье с момента нашего выхода в Тихий океан. Мы находились на 46°372 южной широты и 37°532 западной долготы. В этих местах капитан «Геральда» Денхэм опускал зонд на четырнадцать тысяч метров и все-таки не достиг дна, а лейтенант Паркер с американского фрегата «Конгресс» так же безуспешно погрузил зонд на пятнадцать тысяч сто сорок метров.
Капитан Немо решил опуститься ко дну с целью установить точную глубину этой части Атлантического океана. Я приготовился записывать результаты этого опыта.
И вот «Наутилус» начал производить маневры, за ходом которых я следил с величайшим любопытством.
Мы с капитаном стояли в салоне и наблюдали за быстрым движением стрелки манометра. Вскоре мы оставили над собой слои воды, в которых живут почти все рыбы.
Большинство рыб может жить только у поверхности морей и рек, но другие, не столь многочисленные, живут на довольно значительной глубине. Среди последних я увидел одну акулу с семью жаберными щелями, рыб-телескопов с огромными глазами, кузовков с сероватым панцирем и, наконец, долгохвостов, выдерживающих давление сто двадцать атмосфер на глубине тысяча двести метров.
Я спросил капитана, видел ли он рыб на большей глубине.
— Редко, — ответил он. — Но что говорит об этом современная наука?
— А вот что. Нам известно, что в глубинах моря растительная жизнь прекращается быстрее жизни животной. Там, где отмирают последние растения, животные еще существуют. Устрицы, например, живут на глубине две тысячи метров, и Мак-Клинток, герой северных морей, вытащил живую морскую звезду с глубины двух тысяч пятисот метров. Экипаж английского фрегата «Бульдог» поймал звезду на глубине более одного лье. Но вы, капитан, пожалуй, все-таки станете утверждать, что мы еще ничего не знаем?
— О нет, профессор, — ответил капитан, — я ведь не такой невежа, как вы полагаете. Но позвольте спросить, как вы объясните, что животные могут существовать на такой глубине?
— Я объясняю это, — ответил я, — во-первых, тем, что вертикальные и горизонтальные течения, обусловливая перемещение масс воды с различной насыщенностью и плотностью, способствуют распространению организмов, например, поддерживают малосложную жизнь морских звезд и морских лилий.
— Это так, — заметил капитан.
— Во-вторых, тем, что кислород есть основа всей жизни, а известно, что чем глубже, тем больше в морской воде кислорода, который сжимается под давлением глубинных слоев воды.
— А! И это известно! — сказал капитан Немо с некоторым удивлением. — Позвольте вам сообщить, профессор, что так оно и есть на самом деле. Я добавлю, что в плавательном пузыре рыб, выловленных на поверхности воды, содержится больше азота, чем кислорода, а у тех, которые водятся на большой глубине, напротив, больше кислорода, чем азота. Это подтверждает вашу систему. Однако обратимся к нашим наблюдениям.
Я посмотрел на манометр — он показывал глубину шесть тысяч метров. Мы погружались уже целый час. Опустевшие воды были удивительно прозрачны. Еще через час мы были уже на глубине тринадцать тысяч метров (три лье с четвертью), а близость морского дна ничем не давала о себе знать.
На отметке четырнадцать тысяч метров я заметил темные силуэты горных вершин в прозрачной воде. Это могли быть горы повыше Гималаев или Монблана, потому что глубина пропасти оставалась неизмеримой.
Несмотря на огромное давление, «Наутилус» спускался все ниже. Корпус судна дрожал и скрипел, казалось, что иллюминаторы прогибаются под давлением воды. Капитан был прав, говоря, что его корабль вынослив, как скала.
В то время, когда «Наутилус» скользил, опускаясь, между склонами гор, затерянных в бесконечных глубинах океана, я замечал там кое-где некоторые раковины, несколько иглокожих и морских звезд.
Но и эти последние представители морской фауны исчезли, а мы очутились за пределами подводной жизни. Мы дошли до глубины шестнадцать тысяч метров, и «Наутилус» подвергался давлению воды тысяча шестьсот атмосфер, то есть тысяча шестьсот килограммов на каждый квадратный сантиметр своей поверхности!
— Каково! — вскрикнул я. — Мы находимся в местах, где никогда не бывал ни один человек! Посмотрите, капитан, на эти величественные скалы, на эти необитаемые пещеры, где жизнь уже невозможна! Как жаль, что от всех этих неизведанных мест у нас останутся одни воспоминания.
— Вы бы хотели, чтобы у вас осталось что-нибудь еще кроме воспоминаний?
— Что вы хотите этим сказать, капитан?
— Я хочу сказать, что нет ничего легче, как сфотографировать этот подводный пейзаж.
Не успел я выразить свое удивление, как капитан уже распорядился и нам принесли фотографический аппарат. Прозрачная водная среда, освещенная прожектором «Наутилуса», была хорошо видна в иллюминаторе и представляла собой прекрасный объект для съемки. Ни малейшей тени не отбрасывалось искусственным светом. Само солнце не могло лучше служить нашим целям.
«Наутилус» остановился, мы с капитаном навели объектив на облюбованный нами вид океанского дна и через несколько секунд получили великолепный негатив. Я сохранил этот снимок. С какой ясностью видны на нем огромные скалы, никогда не видевшие солнечного света, эти гранитные устои, на которых зиждется земной шар! А далее — как хорошо вышел этот гористый горизонт, волнообразная линия которого составляет фон пейзажа! Невозможно описать эти гладкие, черные, отполированные скалы, голые, без единого пятнышка, даже без мха, а у их подножия песок расстилался ковром и блестел под лучами электрического света.
Сделав снимок, капитан сказал:
— Пора подниматься, профессор. Нужно удовольствоваться этим и не подвергать «Наутилус» слишком долго этому страшному давлению.
— Хорошо, капитан, — ответил я.
— Держитесь крепче.
Не успел я понять смысл предостережения капитана, как меня уже свалило с ног.
По приказу капитана «Наутилус» поднялся вверх с быстротой молнии. За четыре минуты он прошел все четыре лье, отделявшие нас от поверхности океана, и, вынырнув из воды подобно летучей рыбе, упал на воду, образовав огромный фонтан брызг.
Глава двенадцатаяКиты и кашалоты
В ночь с 13 на 14 марта «Наутилус» снова взял курс на юг. Я предполагал, что он, оставив на западе мыс Горн, войдет в Тихий океан и этим закончит свое кругосветное путешествие. Этого, однако, не случилось.
Куда же держит путь капитан Немо?
К Южному полюсу?
Это было бы безумием! Я начинал думать, что Нед Ленд имеет некоторые основания смотреть на капитана как на тронутого.
С некоторого времени канадец ни слова не говорил мне о побеге. Он стал сдержаннее, мрачнее и молчаливее. Я ясно видел, как тяжело дается ему наше долгое заключение на «Наутилусе». Я чувствовал, как с каждым днем растет его раздражение. При встрече с капитаном глаза Неда вспыхивали мрачным огнем, губы сжимались, и я всегда боялся, что он вдруг вспыхнет и позволит себе какую-нибудь очень неприятную для всех выходку.
В тот день, 14 марта, Консейль и Нед Ленд неожиданно пришли в мою каюту.
— Хочу задать вам вопрос, профессор, — сказал Нед Ленд.
— Спрашивайте, Нед.
— Как вы полагаете, профессор, сколько человек на борту «Наутилуса»?
— Не знаю, Нед.
— Мне кажется, что такому судну не требуется большой экипаж.
— Мне тоже, Нед. По-моему, десяти человек совершенно достаточно.
— Так почему же их тут гораздо больше? — спросил Ленд.
— Почему? — переспросил я.
— Да, почему?
— Видите ли, Нед, сказать точно я ничего не могу, но мне кажется, что «Наутилус» не только корабль, но и убежище для тех, кто, подобно капитану Немо, прервал все отношения с обществом.
— Может быть, но, с позволения их чести, ведь «Наутилус» не может вместить всех, — сказал Консейль. — Пусть их честь нам скажут, сколько именно человек здесь может быть.
— Как же я могу это сказать, Консейль?
— Их честь могут рассчитать. Их честь знают, какое это судно, объем полезного воздуха. Их честь также знают, сколько каждый человек потребляет кислорода. Надо еще заметить, что «Наутилус» всплывает каждые двадцать четыре часа…
Речи Консейля не отличались особой ясностью, но я понял, что он хотел сказать.
— Я понимаю, Консейль, — сказал я. — Рассчитать это нетрудно, но вряд ли расчет будет верным.
— Ничего! — сказал Нед Ленд. — Вы все-таки рассчитайте!
— Извольте. Каждый человек употребляет в час весь кислород, содержащийся в ста литрах воздуха, или, говоря другими словами, за двадцать четыре часа поглощает кислород, содержащийся в двух тысячах четырехстах литрах. Надо, значит, разделить водоизмещение «Наутилуса» на две тысячи четыреста.