дусов. Два градуса были выиграны. Само собой разумеется, что температура внутри «Наутилуса», согреваемого особыми аппаратами, была значительно выше. Судно маневрировало замечательно плавно.
— С вашего позволения, — обратился ко мне Консель, — я полагаю, что судно пройдет.
— Я вполне рассчитываю! — ответил я тоном глубокого убеждения.
В свободной воде под толстым слоем льда «Наутилус» держался прямого направления к полюсу, не уклоняясь в сторону от тридцать второго меридиана, и предстояло пройти широты от 67°30′ до 90°, то есть расстояние в двадцать два с половиной градуса широты, следовательно, немного более пятисот лье. «Наутилус» шел средним ходом, совершая двадцать миль в час — это скорость курьерского поезда. Если он не задержит хода, то через сорок часов достигнет полюса.
Новизна положения заставила меня и Конселя провести часть ночи перед окнами салона. Море осветилось лучами электрического света, посылаемыми маяком. Однако оно было пустынно. Оно не задерживало у себя в плену даже на день рыб. Они только проходят этими водами, направляясь из Атлантического океана к свободному морю полюса. Мы шли быстро. Это чувствовалось по содроганию длинного стального корпуса «Наутилуса».
Около двух часов утра я отправился отдохнуть на несколько часов. Консель последовал моему примеру. Проходя по коридорам, я встретил капитана Немо. Я предполагал, что он находился в рубке рулевого.
На следующий день, 19 марта, в пять часов утра я снова занял свой пост в салоне. Электрический лаг показывал, что скорость хода «Наутилуса» уменьшалась. В это время он поднимался на поверхность, но весьма осторожно, медленно опоражнивая свои балластовые резервуары. Сердце мое усиленно билось. Встретим ли мы свободное море на полюсе?
Нет. Сотрясение «Наутилуса» указало мне, что он ударился о нижнюю поверхность сплошного льда, и, несомненно, значительной толщины, судя по глухому звуку. Действительно, мы коснулись дна, говоря языком моряков, но в обратном смысле, и на глубине трех тысяч футов. Следовательно, толщина льда доходила до четырех тысяч футов, и, значит, тысяча футов выходила за поверхность воды. Итак, в этом месте сплошной лед значительно толще по сравнению с толщиной того его края, где мы его измеряли. Это обстоятельство ничего хорошего не предвещало.
В продолжение всего дня «Наутилус» не раз проделывал тот же опыт, йо всякий раз встречал одинаковой толщины непроницаемый потолок. Были случаи, что этот потолок встречался на глубине девятисот метров, следовательно, здесь его толщина достигала тысячи двухсот метров, из которых триста метров поднимались над поверхностью океана.
Я тщательно отмечал эти различные глубины и, таким образом, получил подводный профиль сплошного льда, расстилавшегося над нами, на нашем пути.
Вечером не произошло никакой перемены в нашем положении. Все время мы шли подо льдом на глубине от четырехсот до пятисот метров. Хотя толщина сплошного льда и уменьшилась, но все же нас отделял от поверхности океана достаточно значительной толщины слой льда. Было восемь часов вечера. Еще четыре часа тому назад воздух во внутренних помещениях «Наутилуса» должен был быть возобновлен, так, как это делалось ежедневно на судне. Но сегодня этого не было сделано. Впрочем, я не чувствовал порчи воздуха. Капитан Немо еще не расходовал свой запас кислорода, хранившийся в резервуарах.
Эту ночь я провел в тревожном сне. Меня поочередно волновали страх и надежда. Я вставал несколько раз. Попытки «Наутилуса» выбраться на поверхность океана продолжались. К трем часам дня я стал замечать, что толщина сплошного льда уменьшается и его нижняя поверхность встречается уже на глубине всего пятидесяти метров. Итак, всего сто пятьдесят футов отделяли нас от поверхности воды. Горы обращались в равнину.
Я не спускал глаз с манометра. Мы все время шли по диагонали, под блестящей поверхностью, которую освещали лучи электрического света. Толщина ледяного покрова уменьшалась, и с каждой милей она продолжала становиться все тоньше. Наконец, в шесть часов вечера этого памятного дня, 19 марта, дверь салона отворилась. Появился капитан Немо.
— Свободное море! — объявил он.
Глава XIVЮЖНЫЙ ПОЛЮС
Я бросился на палубу.
Да, открытое море! Лишь кое-где виднеется несколько разрозненных глыб льда и несколько плавающих ледяных гор, вдали же широкое свободное море; целый мир птиц в воздухе и мириады рыб в этих водах, которые в зависимости от дна принимают все оттенки цвета, начиная от голубого и кончая зелено-оливковым. Термометр Цельсия показывал три градуса выше нуля.
На этом пространстве, отделенном на северной стороне горизонта огромными массами вздыбившегося льда, как будто царила весна.
— Мы у полюса? — спросил я у капитана; сердце мое трепетало.
— Не знаю, — ответил он. — В полдень мы определим положение.
— Но солнце может не показаться из-за этого тумана, — заметил я, смотря на серое небо.
— Хотя бы чуть выглянуло, и этого будет достаточно, — ответил капитан.
В десяти милях к югу виднелся уединенный остров, возвышавшийся над уровнем моря примерно на двести метров. Мы шли по направлению к нему весьма осторожно, так как предполагали, что здесь много подводных рифов.
Спустя час мы достигли островка, а спустя два часа успели обогнуть его кругом. Он имел в окружности от четырех до пяти миль. Узкий канал отделял его от обширной земли, быть может, материка, границы которого уходили за горизонт. Существование этой земли должно было оправдывать гипотезу Мори. Гениальный американец заметил, что между Северным полюсом и шестидесятой параллелью море покрыто плавучими льдами огромных размеров, какие никогда не встречаются на севере Атлантического океана. Из этого факта он сделал вывод, что антарктический круг заключает значительные земли, потому что ледяные горы не могут образовываться в открытом море, а только у берегов. По его вычислениям, масса льдов, окружающих Южный полюс, образует большое кольцо, ширина которого доходит до четырех тысяч километров. Между тем «Наутилус» из опасения наскочить на мель остановился на расстоянии трех кабельтовых от морского берега, над которым возвышалась красиво сгруппированная масса скал. В море спустили лодку. Капитан Немо, двое его матросов, несшие инструменты, Консель и я сели в нее. Было десять часов утра. Я не видел Ленда. Канадец, несомненно, не хотел сдаваться даже при виде Южного полюса.
Несколько ударов весел, и лодка врезалась в песчаный берег. В ту минуту, как Консель намеревался спрыгнуть на землю, я остановил его.
— Это вам, капитан, — обратился я к капитану Немо, — принадлежит честь первому ступить на эту землю.
— Да, господин профессор, — ответил он, — и если я не отказываюсь ступить на эту полярную почву, то только потому, что до сих пор ни одна человеческая нога никогда на нее не ступала.
С этими словами он легко спрыгнул на песок. Сердце его сильно билось от волнения. Он взобрался на скалу, которая круто поднималась над небольшим возвышением, и там, скрестив на груди руки, с пылавшим взором, неподвижный, молчаливый, он, казалось, принимал в свое владение эти полярные области. После пятиминутного экстаза он обернулся к нам.
— Прошу вас! — крикнул он мне, приглашая жестом руки присоединиться к нему.
Я высадился вместе с Конселем, оставив в лодке двоих матросов.
Почва на большом протяжении состояла из красноватого цвета туфа и казалась усыпанной толченым кирпичом; шлаки, потоки лавы, пемза повсюду покрывали ее. Не могло быть сомнения в ее вулканическом происхождении. В некоторых местах легкая струйка дыма с серным запахом свидетельствовала, что работа подземного огня еще не закончилась. Однако, со значительной высоты, я не видел на протяжении нескольких миль ни одного вулкана. Я знал, что в этих антарктических странах Джеймс Росс нашел два действующих вулкана — Эребус и Террор — на сто шестьдесят седьмом меридиане и под 77°32′ широты.
Растительность этого пустынного материка представилась мне чрезвычайно бедной. Несколько лишаев вида usnea melanxantha расстилались на горных скалах. Какие-то микроскопические растения, рудиментарные диатомеи в виде клеточек, расположенных между двумя кварцеватыми створками, длинные пурпурные и пунцовые фукусы, поддерживаемые маленькими плавательными пузырьками, выбрасываемые на берег прибоем, составляли всю чахлую флору этой области.
Берег был усеян моллюсками, маленькими ракушками, имеющими форму сердца, и особенно клионами, с продолговатым перепончатым телом и головой, состоящей из двух лопастей. Мне также пришлось встретить мириады клионов северных длиной в три сантиметра, которых кит поглощает тысячами в один глоток. Крылоногие, настоящие морские бабочки оживляли свободные воды, омывающие берег.
Из числа прочих зоофитов встречались в верхних слоях воды древовидные кораллы, принадлежащие к тому виду, который, по наблюдениям Джеймса Росса, живет в антарктических морях на глубине почти тысячи метров. Затем маленькие альционы, а также в большом числе астерии, свойственные этому климату, и морские звезды, которые покрывали почву.
Но где жизнь кипела ключом — это в воздухе. Там тысячами летали, носились, парили, перелетали и собирались в стаи птицы различных видов, оглушавшие нас своим криком. Иные, усевшись на скалах, смело смотрели на нас, а некоторые без боязни теснились у самых наших ног. Встречались массы пингвинов, которые настолько подвижны и гибки в воде, где их принимали иногда за быстрых банитов, настолько же неуклюжи и тяжелы на земле. Они испускали раздирающие крики и, собравшись многочисленными обществами, сидели неподвижно, не переставая кричать.
А среди птиц я встретил белых ржанок из отряда голенастых, величиной с голубя, в белом оперении, с коротким коническим клювом и глазами, вставленными в красное кольцо. Консель поймал этих пернатых, так как, умело приготовленные, они очень вкусны. В воздухе проносились альбатросы, у которых распростертые крылья имеют в длину четыре метра и которых справедливо называют коршунами океана; огромные глупыши и в их числе буревестники (костоломы) с дугообразными крыльями; кайский буревестник, род маленьких уток, верхняя часть тела которых наполовину черная, наполовину белая; наконец, целая серия петрелей — некоторые с большими крыльями, окаймленными коричневым пояском, другие голубого оперения и свойственные только антарктическим морям, третьи настолько жирные, что про них говорят, будто жители Феррарских островов их зажигают, вставляя в тело только фитиль.