Штольц задумался. Действительно, осенью прошлого года именно Шелленберг познакомил ветерана битвы под Сталинградом Карла Штольца с Вирмером Йозефом. Сорокатрехлетний юрист с незаурядными дипломатическими способностями свел, в свою очередь, его, новоиспеченного журналиста, с участниками будущего заговора. С того времени Вальтер ни разу даже не поинтересовался, как развивались отношения Карла и Вирмера в дальнейшем. У самого же Штольца неоднократно возникал вопрос: а не специально ли Шелленберг подвел его под Йозефа? Вальтера он знал со студенческой скамьи, помнил его феноменальные способности плести интриги из ничего, увязывая сплетни с правдой в тугой узел сенсации. Старый друг мог и теперь складывать какую-то только ему ведомую мозаику, используя его, Карла, в качестве подсобного материала. Но с другой стороны, Шелленберг занимал в рейхе один из ведущих постов и наверняка знал, чем занимаются сейчас и Йозеф, и тем более журналист Карл Штольц. И… не предпринимал никаких мер по их задержанию. Значит, они были нужны Шелленбергу.
— Карл, — старый друг посмотрел на часы, — прости, но у меня очень мало времени.
— Пойми меня правильно, Вальтер. Я никогда не был предателем. То, о чем ты меня сейчас просишь, есть нечестный поступок по отношению к тем людям, которые мне доверились. Ты, конечно, можешь меня арестовать, но… Прости, я ничем не могу тебе помочь.
— Во-первых, у меня нет права на твой арест — это не в моей компетенции. Во-вторых, у меня уже нет никакого желания продолжать с тобой разговор. — Шелленберг поднялся и направился к выходу, бросив напоследок: — Можешь не торопиться. Уйдешь минут через двадцать после меня. Не хочу, чтобы нас видели вместе.
— Вальтер! — вскочил Штольц. — Но это же не значит, что мы расстаемся врагами?
— Конечно, нет. Просто следующей встречи, боюсь, уже не будет. — Шелленберг взялся за ручку двери, оглянулся и улыбнулся: — Прощай, друг.
Эта его открытая улыбка и развеяла последние сомнения Штольца.
— Вальтер, вернись! Давай еще раз все обсудим!
— Хорошо. — Шелленберг «послушно» вернулся на место.
— Вальтер, мне нужны гарантии, что та информация, которую я тебе предоставлю, не окажется в руках наших врагов.
— Гарантировать не могу, а обещать — да. Карл, я знаю, что представляют собой ребята из гестапо. А тебе известно отношение ко мне Мюллера. Поэтому скажу одно: буду молчать, сколько смогу.
— Пойми и меня, Вальтер. После того как я разглашу секретную информацию, жизнь Эльзы будет зависеть только от тебя. Она не перенесет моей смерти.
— Я понимаю, — рука Шелленберга легла на плечо Штольца. — Я все прекрасно понимаю, друг. Ты можешь во мне не сомневаться.
— Что ж, тогда слушай. Итак, на последнем нашем совещании обсуждался состав будущего кабинета министров. Правительство постгитлеровской Германии, так сказать. Часть генералитета настроена на то, чтобы пост министра безопасности остался за рейхсфюрером. И отнюдь не из-за симпатий к нему, нет. Просто все прекрасно понимают, что за Гиммлером стоит хорошо отлаженная машина СС. Отличная боевая единица. Тем более если мы собираемся продолжить войну на Восточном фронте.
Шелленберг достал сигарету, прикурил. Штольц отметил: табак иностранного производства. Вот тебе и «одинаковый» паёк.
— Выходит, у вас обсуждался и план дальнейших действий?
— Вальтер, вот только не нужно тянуть из меня информацию. Пустое.
Бригадефюрер глубоко затянулся, вдохнул в себя дым и, зажмурив глаза, с наслаждением выпустил его из легких на свободу. Протянул пачку журналисту. Тот отказался:
— Пришлось бросить курить, когда Эльзе стало совсем плохо.
Шелленберг сочувственно кивнул и убрал сигареты.
— Карл, я сегодня встречался с Мюллером. С гестапо-Мюллером. Приехал к нему с намерением договориться о совместных действиях. И, ты не поверишь, этот полицай от мотыги на раз просчитал все мои шаги! Карл, я сегодня впервые в жизни испытал настоящий страх! Мюллер — страшный человек. Если что-то произойдет не так, я буду одним из первых, кого он повесит. Без суда и следствия. Накинет веревку на шею, выбьет стул из-под ног и… всё.
— Ты просто устал, Вальтер.
— Нет, мой друг. Это не усталость. Это война. Непрерывная схватка нервов, мозгов, мускулов. И победителем станет тот, кто в нужный час, в нужный день окажется в нужном месте. Вот для чего мне необходимо знать, когда произойдет покушение. Мне нужно будет успеть исчезнуть из Берлина. Независимо от того, кто выиграет. Может, рейхсфюрера и оставят в кабинете министров. Но РСХА — это ведь не только Гиммлер, а еще и Мюллер, Кальтенбруннер, Небе…
И читать дела, эти ребята умеют. Карл, мне нужно алиби! Железное алиби. Такое, чтобы в него мог поверить кто угодно. А для этого нужно знать точное время покушения.
— Хорошо, — окончательно сдался Штольц. — Как только узнаю, на какой день это запланировано, обязательно сообщу. Но повторяю свою просьбу, Вальтер: с Эльзой ничего не должно случиться!
Вместо ответа руководитель VI управления РСХА протянул руку.
«Мой Фюрер! На участке, доверенном мне Вами, равно как и на других участках Западного фронта, сложилась довольно тяжелая обстановка, которая дает все основания для переосмысления ведения хода войны. Немецкая армия на Западе погибает. По моему мнению, необходимо эту проблему разрешить немедленно. Как главнокомандующий, я считаю своим долгом открыто выразить свое мнение…»
Фельдмаршал Эрвин Роммель, командующий группой армий «Б», взлелеянный самим фюрером представитель вермахта, устало протер глаза. Безумно хотелось спать. Хотя бы несколько часов. Сквозь набрякшие веки он с трудом перечитывал написанное.
Проклятая бездарная война! Все, что происходило до лета сорок четвертого, казалось теперь благостным сном. Настоящая война для Роммеля началась 8 июня. В тот день он впервые столкнулся с бестолковостью подчиненных и начальников. Глупость генерал-майора Дитриха привела к полному уничтожению в Кане 21-й и 12-й танковых дивизий СС. 3-я танковая учебная дивизия, находившаяся всего в девяноста километрах от небольшого французского городка, в окрестностях Ле-Мане, не смогла прибыть на место даже через 72 часа! Сам Дитрих, и прежде славившийся неточными докладами, на сей раз перещеголял самого себя: в донесении высшему руководству он и вовсе чзабыл» сообщить о происшедшем.
Только 10 июня в штаб начала поступать более-менее правдивая информация, да и той Роммель предпочитал не доверять. В тот день фельдмаршал отдал приказ от имени Гитлера: чНачальник штаба группы армий «Б» передает распоряжение Верховного главнокомандующего вооруженными силами Германии: никаких отступлений, никаких отходов на «новые рубежи»! Каждый солдат должен сражаться на своем посту вплоть до смертного часа!». Приказ был отдан от безысходности. Роммель прекрасно понимал, что «сражаться и погибнуть» означает не что иное, как затяжные бои без надежды на новые пополнения. Хуже того: за выполнением приказа пристально наблюдало СС. Немецкого солдата запугали. Теперь он не выполнял свой воинский долг, а сражался лишь из страха быть объявленным изменником рейха.
Через неделю, ближе ко второй половине июня, немецкие войска в Нормандии основательно окопались в обороне. Последний, пусть и призрачный, шанс выбить англо-американцев с плацдарма на побережье Франции был утерян.
— Господин фельдмаршал! — Роммель оторвался от письма: перед ним стоял адъютант. — К вам полковник Хофаккер.
— Кто? — переспросил фельдмаршал.
— Полковник Хофаккер из штаба главнокомандующего Западным фронтом.
— С какой целью прибыл?
— Не могу знать.
— Плохо. — Роммель со вздохом сожаления отодвинул письмо в сторону. — Хороший помощник, Вирмер, обязан знать всё. Зовите.
Хофаккер вошел в штабной блиндаж главнокомандующего группы армий «Б» с отразившимся на лице явным любопытством.
— Непривычно, Цезарь? — обратился к гостю фельдмаршал.
— Вы, как обычно, помните всех по имени?
— Наверное, это мое единственное достоинство. Присаживайтесь. Разговор, я так понимаю, нам предстоит долгий…
Хофаккер присел на стоявший у стола самодельный стул и сморщился от боли.
— Нездоровы, полковник?
— Старая рана. Ломит нестерпимо. Как вы когда-то сказали — проза войны.
— Оставим лирику. Я вас слушаю.
Полковник недоуменно посмотрел по сторонам:
— Неужели мы будем вести серьезный разговор в этом… месте?
— А что вас не устраивает? — Фельдмаршал улыбнулся: — Бомбардировки сегодня не будет: за последнее время мы хорошо изучили привычки англичан. И подслушать нас никто не сможет: этого не допустит мой адъютант, человек проверенный и потому надежный. Так что приступайте.
— Ну что ж, убедили. Я прибыл к вам по приказу генерал-фельдмаршала Клюге и одновременно по просьбе моего дяди, полковника Штауффенберга. Они просили передать на словах следующее: поскольку вы присоединились к нашей группе, вам настоятельно рекомендуется в срочном порядке приостановить боевые действия и начать сепаратные переговоры с представителями англо-американского военного командования.
— Это личная рекомендация Клюге или его еще кто-нибудь поддержал?
— Генерал-полковник фон Бек.
Роммель усмехнулся:
— А что, сам Бек тоже воспользовался этим советом?
— Мне не понятен ваш сарказм, господин фельдмаршал, — полковник поморщился. — Вы должны видеть, что происходит. Мы можем спасти Германию, только вступив в переговоры с Западом. Вспомните, о чем вы говорили с доктором Штрёлином в феврале.
— Помню. Но я тогда имел в виду не физическое устранение фюрера, как это предлагал ваш родственник, а лишь смещение его как политической фигуры.
— Фюрер не станет выполнять чьи-либо условия. Он невменяем в божественном возвышении собственной личности, — аргументировал Хофаккер.
— Однако убийство превратит его в мученика. А со святыми не воюют. Фюрер должен добровольно снять с себя полномочия Верховного главнокомандующего. Сам. Лично! В крайнем случае — отказаться от дальнейшего ведения войны на Западе. И вот только если он не выполнит хотя бы одно из этих двух условий, его следует арестовать. Но, опять же, не убить, а именно арестовать! И принудить передать власть в руки патриотов Германии. После чего судить. И пока мы этого не сделаем, ни о каких сепаратных переговорах не может быть и речи. — Роммель тяжело поднялся, налил в железные кружки кофе и придвинул одну из них к собеседнику: — Угощайтесь. А со штабом Эйзенхауэра мы, кстати, связались еще две недели назад. Как видите, результат до сих пор нулевой. Американцы молчат. И причин их нежелания говорить с нами я вижу две. Первая: они не могут вести переговоры от имени своего правительства — не хватает полномочий. Но этот недочет выполним: Рузвельту достаточно будет прислать своего эмиссара. Вторая причина: они ждут от нас более решительных действий.