Рано оставшийся сиротой купеческий сын Николай Неврев был из милости отдан в Мещанское училище. После его окончания юному клерку пришлось работать практически за еду, но, вопреки советам наставников, самомнение продолжало его одолевать. Больше всего на свете юноша любил рисовать, и упрямо не оставлял мечты о живописи.
Как отмечают все биографы, сравнительно поздно, на третьем десятке лет Николай Неврев все-таки смог поступить в Московское училище живописи и ваяния, где проучился пять лет.
Автопортрет.
Как это часто случалось с учившимися «на медные деньги», диплома он так и не получил – из-за нехватки средств Николаю Васильевичу пришлось бросить учебу, и он был выпущен в статусе «вольного художника».
Это сегодня у художника достаточно много возможностей заработать себе на хлеб насущный – от видеоигр до стикеров. А тогда едва ли не единственной возможностью не сдохнуть с голоду были портреты на заказ. Именно в качестве портретиста и начинал нищий «вольный художник», который вскоре стал одним из самых модных мастеров в Москве, эдаким Никасом Сафроновым того времени.
Успех объясняется просто – люди на его картинах живые. В этих лицах есть не только внешнее сходство, но и внутренний свет. Вершиной творчества художника в портретной живописи традиционно считается изображение М.И. Третьяковой, «как образец глубокого проникновения художника в личность, отображение не только внешнего сходства, но и раскрытия глубинного личностного содержания».
Но я вам покажу обычный, незнаменитый портрет Александры Ивановны Коншиной - одной из самых крупных московских меценаток, сумасшедшей кошатницы и вдовы серпуховского миллионера-фабриканта Ивана Коншина. Просто для того, чтобы вы оценили средний уровень его портретных работ.
Но ни Никаса Сафронова, ни Александра Шилова из Николая Неврева не получилось.
Выбравшись из нищеты, художник практически бросает работать на заказ, и начинает писать то, что хочет сам. А хотел он, как и многие его собратья по Товариществу передвижных художественных выставок, писать честный портрет страны, в которой жил. В советское время это называли «ярко реалистичные полотна с глубоким социальным протестом».
Приведу только одну картину из его «бытовой» серии: «Протодиакон, провозглашающий многолетие на купеческий именинах» 1866 года.
Эту пропитанную юмором картину из фондов «Третьяковки» можно рассматривать очень долго – и честно отрабатывающего на «халтурке» батюшку, и пьяненького хозяина в хипстерских клетчатых штанах, и наследника, под шумок жующего булку, и старательно подпевающих «безденежных донов»… Да что говорить – одно только изображение приблудной богомолки справа, прикармливаемой в доме «из милости», могло бы стать сюжетом отдельной картины.
Сразу вспоминается многократно вспоминаемый в этой книге Шмелев, "Лето Господне":
Ну-ну, отверзи уста, протодьякон, возблагодари… — ласково говорит преосвященный. — Вздохни немножко…
Василь-Василич чего-то машет, и вдруг садится на корточки! На лестнице запруда, в передней давка. Протодьякон в славе: голосом гасит лампы и выпирает стекла. Начинает из глубины, где сейчас у него блины, кажется мне, по голосу-ворчанью. Волосы его ходят под урчанье. Начинают дрожать лафитнички — мелким звоном. Дрожат хрустали на люстрах, дребезгом отвечают окна. Я смотрю, как на шее у протодьякона дрожит-набухает жила, как склонилась в сметане ложка… чувствую, как в груди у меня спирает и режет в ухе. Господи, упадет потолок сейчас!..
Преосвященному и всему освященному собору… и честному дому сему… — мно-га-я… ле… т-та-а-ааааааа!!!
Гукнуло-треснуло в рояле, погасла в углу перед образом лампадка!.. Падают ножи и вилки. Стукаются лафитнички. Василь-Василич взвизгивает, рыдая:
— Го-споди!..
От протодьякона жар и дым.
Совершенно «чеховская» картина, с тем же горьковатым юмором, что у великого писателя, которого мы недавно вспоминали в связи с тем же Мещанским училищем.
Кстати, как отметила известный сетевой просветитель@torbova, у картины есть и второе название «Отец Прокадим Вонмигласов возглашает многолетие». А через несколько лет после написания картины, в 1884 году, выдуманная художником фамилия Вонмигласов появится в тоже очень смешном рассказе Чехова «Хирургия». Совпадение? Не думаю!
Или вот еще, из любимых – «Просительница», 1880-е. Наверное, вечный для России типаж, такие и сегодня в любой очереди в пенсионном фонде сидят.
Но настоящей вершиной творчества Николая Неврева стали его картины на исторические темы. В его работах нет фентезийной масштабности Васнецова или забирающей сказочности Рериха.
Неврев просто «оживляет» историю.
Он берет какой-нибудь известный эпизод и делает персонажей учебников истории живыми людьми. Для примера - пожалуй, самая известная его картина «Петр I в иноземном наряде перед матерью своей царицей Натальей, патриархом Адрианом и учителем Зотовым».
Она, если не путаю, даже в советский учебник «Истории СССР» попала. Лучащийся счастьем будущий царь-император, ужас на лице матери, оторопевший и явно растерявшийся патриарх… И только хитрован Зотов, будущий «архиепископ прешпурский, всея Яузы и всего Кокуя патриарх» – как всегда, себе на уме и держит покерфейс.
Или вот – мое любимое, «Ксения Борисовна Годунова, приведенная к Самозванцу».
Нечаянный «царь горы» Лжедмитрий Первый, по чьему приказу только что задушили веревками вдову и сына Годунова, и пощадивший царевну Ксению только для того, чтобы сделать своей наложницей – сидит к нам спиной. Но я почему-то точно знаю – какое у него выражение лица.
Наверное, это и называется – талант живописца.
Биография художника – это его картины, поэтому историю жизни Николая Неврева я могу рассказывать долго. Вот только финал у этой истории грустный – постоянное безденежье обернулось для художника тяжелейшей депрессией, и в 1904 году Николай Васильевич Неврев покончил жизнь самоубийством.
Ну а мы переносимся в 1913 год, ко второму знаменитому выпускнику, покинувшему стены Мещанского училища.
Кухаркин сын
15-летнего сына сторожа Сашу Ильичева после окончания Мещанского училища пристроили служить конторщикам в «Товарищество Тверской мануфактуры», где он и проработал - не месяц, не два, а четыре года.
При этом «кухаркин сын» оказался не только головастым, но и очень упрямым, и мечты об образовании не оставлял. Все эти годы, урывая время от сна, он самостоятельно штудировал гимназическую программу.
И вот, наконец, настал момент его триумфа – он экстерном сдает экзамены за гимнастический курс и получает в Московском учебном округе аттестат зрелости. Вот только произошло это в начале 1917 года.
Через несколько недель случилась Февральская революция, страна понеслась под откос, и его вожделенный аттестат стал даром никому не нужен.
Другого это могло сломать, но Александр пережил два бурных года, и в 1919 году он вновь возвращается в родные стены Мещанского училища. Но уже в другом качестве – в статусе студента горного факультета Московской горной академии. И вновь – блестящие результаты во время учебы и диплом горного инженера по механической специальности, полученный в 1925 году.
Одного из самых многообещающих выпускников МГА направляют в Харьков, в Гипрошахт, где он занимается проектированием горно-механического оборудования для угольных шахт, в частности, шахтных подъемных установок. И вновь бывший «кухаркин сын» демонстрирует недюжинные способности, вследствие чего молодого ученого отправляют в двухгодичную научную командировку в Германию и США – перенимать опыт передовых промышленных стран.
А по возвращении из-за океана в 1929 году Александр Семенович вновь оказывается в здании на Большой Калужской, с которым его судьба повязана, похоже, намертво.
На сей раз – в качестве доцента кафедры горной механики МГА, возглавляемой его учителем, академиком Михаилом Михайловичем Федоровым.
Я уже не буду подробно рассказывать про этого горняка-казака, сына потомка кошевого атамана Запорожской Сечи и дочери пластунского сотника, который стал одним из лучших горных инженеров Российской империи – а то я никогда не закончу. Просто полюбуйтесь на «конверт первого дня» с маркой, выпущенной непризнанной Донецкой народной республикой к 150-летию ученого.
Один из главных создателей российской горной науки оценил потенциал своего лучшего ученика еще во время учебы, поэтому все эти годы добивался возвращения Ильичева в академию.
Возлагаемые на него надежды доцент Ильичев оправдал с лихвой, уже через год, в 1930 году и 32-летнем возрасте заслужив профессорское звание. На виньетке первого выпуска горных инженеров шахтного строительства (и последнего выпуска горняков, сделанного Московской горной академией), они рядом - оба профессора, молодой и старый, учитель и ученик.
Через пару месяцев Московскую горную академию разделят на шесть самостоятельных вузов, и они станут профессорами Московского горного института. Через два года, в 1932 году академик Федоров переедет из Москвы в Киев, в Украинскую академию наук, оставив кафедру своему лучшему и любимому ученику. Кафедру «Горной механики» МГИ профессор, а позже академик Ильичев будет возглавлять несколько десятилетий, до последнего дня своей жизни.
Ильичев, еще в 1939 году избранный членом-корреспондентом АН СССР, был одним из крупнейших ученых-горняков Советского Союза. Более того – он оказался единственным из своего поколения, кто смог стать вровень с титанами отрасли, начинавшими еще до революции – Федоровым, Скочинским, Терпигоревым, Спиваковским и т.п.
Бывший «кухаркин сын» стал гордостью московской горной научной школы, и не случайно именно Ильичев, единственный из всех, получил орден Ленина при награждении, приуроченном к 20-летию Московской горной академии.
Все помнят, что профессор в сталинские времена – это если и не полубог, то что-то близкое к этому. Достаточно посмотреть фильмы того времени, чтобы убедиться - это был запредельно высокий статус: отдельная квартира в хорошем доме с высокими потолками, зарплата, позволяющая не задаваться вопросами быта вообще, регулярно вручаемые ордена, загранкомандировки на научные конгрессы, домработница, персональный водитель, вот это вот все…