Но и здесь, как мы видим, верхняя граница - 1890 год. Как же Орешкин оказался в армии?
Единственный возможный вариант - московское ополчение. Туда в те отчаянные дни, когда немцы бронированным катком катились к столице, разрешили набирать добровольцев в возрасте до 55 лет.
Туда и ушел в тот страшный июль 1941 года 52-летний Григорий Орешкин.
Ушел делать свою работу — защищать Родину.
Ополченцы Москвы. 1941 г.
Позднее предположение об ополчении подтвердилось. Когда я раскопал список советских наград Орешкина, среди прочих там значилась и медаль «За оборону Москвы».
И еще стало понятно, что бывший сотник Орешкин был очень везучим человеком. От 7-й дивизии народного ополчения Бауманского района под Вязьмой уцелело менее 10% личного состава – почти все легли в землю, защищая столицу.
Не надо фраз про доблесть и отвагу.
Слова — всего лишь навсего слова.
Мы здесь стояли. И назад — ни шагу.
Мы здесь лежим. Зато стоит Москва.
По окончании битвы под Москвой, конечно, пожилых людей (а по меркам того времени 52-летний — это практически старик) демобилизовали из армии по расформированию ополчений. Из Московского ополчения в действующую армию перевели только ополченцев не старше 1902 года рождения.
Но, как мы видим, были и исключения. У Григория Орешкина оказалась слишком дефицитная военная специальность — хорошие топографы были в войну на вес золота. А он был очень хорошим топографом.
И попал наш Григорий Орешкин из огня — да в полымя. Из-под Москвы — в Сталинград.
Наверное, мы уже никогда не узнаем, во что ему обошлась та война – его вторая мировая война - и что ему выпало в этой самой страшной бойне в истории человеческой цивилизации.
Но, как или иначе, а первый документ, который я раскопал - это представление к медали «За оборону Сталинграда».
Как он выжил в том волжском аду - не могу даже предположить. Но факт остается фактом - вот его фамилия среди других бойцов, находившихся на службе в управлении и частях 156 укрепрайона МЗО. Воинское звание – инженер-капитан. Должность - начальник топогруппы.
Дорога, начавшаяся в Бауманском военкомате, оказалась долгой. Бывший казачий сотник, ставший геодезистом и астрономом, прошел всю войну. От начала и до конца, с 1941-го по 1945-й.
Приказом командующего артиллерией Центральной группы войск от 6 сентября 1945 года «за образцовое выполнение боевых заданий Командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество» преподаватель топографии курсов младших лейтенантов артиллерии Центральной группы войск, инженер-капитан Орешкин Григорий Петрович награжден орденом Красной Звезды.
В представлении отмечалось: «Работая преподавателем топографии на протяжении двух выпусков с обязанностями справлялся хорошо, курсанты его взводов по топографии подготовлены хорошо. Сам исполнителен и трудолюбив. Имеет большой практический опыт, в результате чего курсанты легко и доступно воспринимали материал на его уроках. Лично дисциплинирован, заслуженно пользуется авторитетом среди курсантов».
И курсантов, знаете ли, можно понять. Получившего свой шестой орден бывшего подъесаула, а ныне инженер-капитана Григория Петровича Орешкина действительно было за что уважать.
Сильный был человек и офицер настоящий.
Вот он. Фотография из личного дела военных лет.
(в очерке использованы стихи Владимира Карпенко)
Новый друг
После того, как ректором Академии стал Иван Губкин, развеселая вольница начала двадцатых годов не то чтобы закончилась, но постепенно начала уменьшаться, и все большее место в жизни моих героев занимала учеба.
Металлурги – Василий Емельянов, Иван Тевосян, Иван Апряткин и младший Блохин – Николай стали учениками профессора Константина Григоровича, специализируясь на самом «продвинутом» направлении этой науки – электрометаллургии.
Профессор Константин Петрович Григорович.
Старший Блохин – Алексей – увлекшись лекциями Обручева и Губкина, перевелся с металлургического факультета на геологоразведочный (потеряв при этом год), и стал ходить на лекции вместе с Фадеевым. Вскоре в их компанию влился еще один студент Академии. Третьим «мушкетером» в этой компании начинающих геологов, учеников Ивана Губкина, стал Константин Чепиков.
Если вспомнить «Колыбель для кошки» Курта Воннегута, они были «людьми одного караса». Костя Чепиков был таким же сыном сельского учителя, как и Фадеев и Блохин, разве что семья у него была побольше – одиннадцать детей. Как и они – ровесник века (1900 года рождения), биографии тоже практически неотличимы. В 1919 году выпускник школы второй ступени Константин Чепиков вступил в партию и добровольцем ушел на фронт. В Гражданскую воевал в 52-й стрелковой дивизии Красной армии сначала на Западном, а потом на Южном фронтах. После демобилизации поступил на геофак Московской горной академии.
Как писал сам Константин Романович: «Хоть и полуголодная, в те годы, жизнь студентов по сравнению с пережитым на фронте казалась раем. Поначалу были трудности с жильем. Приходилось ночевать у знакомых, у сестры-студентки, но после получения места в студенческом общежитии в Старомонетном переулке многое упростилось».
Жизнь была одна на всех – вместе учились, вместе пили и пели в общежитии, вместе ездили на практики по всей необъятной стране.
Студенты Московской горной академии на практике, 1924 г. Слева направо – Иван Апряткин, Иван Тевосян, Константин Чепиков.
Особенно тесно Костя Чепиков сошелся с Алексеем Блохиным, и с годами судьба все теснее переплетала нитки их жизней. Они много работали на Грозненских разведках, в 1925 году вместе были в отряде по разведке Брагинского месторождения на Северном Кавказе, которым руководил еще один ученик Губкина, уже знакомый вам бывший прапорщик Сергей Федоров. Потом Косте довелось поработать аж на Сахалине под началом профессора С.И. Миронова. А по возвращении Губкин сделает студентов Чепикова и Блохина научными сотрудниками Московского отделения Геологического комитета. И они целых три года будут вместе заниматься изучением геологического строения и нефтеносности Керченского полуострова под руководством декана геологического факультета, будущего академика Андрея Архангельского.
Любопытно, что партия эта была совсем небольшой – профессор и четыре студента.
И, кроме наших друзей, в нее входили С.С. Осипов (впоследствии доцент кафедры общей геологии Московского нефтяного института, которую возглавлял уже известный нам «птенец гнезда Губкина» Михаил Чарыгин) и В.В. Меннер.
Да, тот самый российский немец Владимир Васильевич Меннер, впоследствии – академик Академии наук СССР и почетный член чуть ли не всех геологических обществ мира.
Но до этого еще далеко, поэтому мы возвращаемся в 1923 год – своеобразный «год великого перелома» в истории Горной академии.
Юбилей
Как я уже говорил, самым трудным годом за всю историю Академии был 1922 год. Но в итоге его все-таки удалось пережить, и в следующем, 1923 году, ректор Губкин решил отметить это событие празднованием некруглого юбилея – четвертой годовщины Московской горной академии и первой годовщины работы Рабфака имени Артема, созданного при ней.
Не надо загибать пальцы – действительно, декрет о создании МГА был подписан 4 сентября 1918 года, но днем рождения МГА считался совсем другой день. Губкин полагал основанием Академии ее торжественное открытие 12 января 1919 года, праздновавшееся при пятиградусной температуре в помещениях и с фуршетом, представлявшим собой «чай с горошинами сахара и редкими бутербродиками величиной с резинку». Большего даже бывший миллионер Аршинов, организовывавший праздник, в голодный 19-й год не смог добыть.
Так, или иначе, а праздновать четырехлетие Московской горной академии решили 12 февраля 1923 года, и не спрашивайте меня – почему. Организацией юбилея занимался в основном студент Василий Семичев – большой приятель Валерьяна Языкова, занимавший в то время должность управделами Академии.
Василий Семичев в 1930-е.
Его и отправили приглашать вождей – потому что какой может быть юбилей без свадебного генерала?
В архиве сохранился выданный Василию мандат со списком приглашаемых, и этот список очень доходчиво объясняет, кого в 1923 году в Академии считали «серьезными людьми».
Пришел, впрочем, только Михаил Калинин, которого и чествовали на юбилее.
Празднование началось словами Губкина, который представил собравшимся Всероссийского старосту Михаила Ивановича Калинина (бурные, несмолкаемые аплодисменты) и предложил избрать Почетный президиум настоящего торжественного заседания в составе: Ленина, Троцкого, Калинина и Луначарского. Зал в восторге, вновь звучат «единодушные аплодисменты», оркестр играет «Интернационал».
После чего начались выступления. Я не буду цитировать всех ораторов, ограничусь только тремя – Губкиным, Фадеевым и Калининым. Их выступления, пожалуй, лучше всего позволяют понять дух того времени, и уяснить – каким же представлялась в 1923 году главная задача советского технического вуза.
В своем отчетном докладе ректор Губкин отметил главное достижение МГА:
«В этом году в Академию влилась свежая струя: поступило много партийных и ответственных советских работников, а также значительное количество рабфаковцев — чистейших пролетариев и крестьян. Так как при приеме классовому подбору было придано большее значение, чем научной подготовке, и вопрос о пролетаризации Академии доминировал над всем, то, естественно, научная подготовка вновь поступивших студентов оказалась недостаточной для успешного прохождения курса Академии. Поэтому для устранения этого неудобства по инициативе самого студенчества и некоторых профессоров и преподавателей были устроены групповые занятия, где лекционная система была заменена урочной, как в средней школе, буквально с заданием и спрашиванием уроков