Взволнованная Марианна потребовала у мужа дать слово, что он никогда больше не полетит в стратосферу. Пиккар обещает ей это…
И вот встреча… Профессор растроган… Он не ожидал такой популярности… Вся вокзальная площадь забита народом… Принц Леопольд встречает его… Студенты подхватили профессора на руки и вынесли его из вокзала на площадь… Он с трудом говорил…
О высоте, на которую поднялся Пиккар, как ни странно, долгое время велись дебаты. Барограф, снятый с гондолы, показал минимальное давление в 78 миллиметров ртутного столба — по расчетам, это равно высоте в 15 781 метр. Но был еще один, более точный прибор, и он отметил 76 миллиметров. А это уже 15 946 метров. И опять Пиккар столкнулся с бесстрастным параграфом: правила Международной авиационной федерации принимают только барограф. Так эти две цифры и пошли гулять вместе по газетным отчетам, а официально приняли все-таки высоту, которую отметил барограф. Пиккара, впрочем, это особенно не волновало. Ему было все равно — 200 метров выше или ниже, — он не считал нужным из-за этого спорить.
Многих удивило, что сам он чем дальше, тем чаще высказывал недовольство полетом. Он всерьез утверждал: «Этот полег не дал почти никаких результатов».
Ему возражали: «Но вы установили мировой рекорд высоты, профессор!» А он упрямился: «Мы не за этим летали». И даже как-то сказал: «Следует сознаться, что основная цель, которую мы преследовали, не была достигнута».
Что ж… Конечно, тот скоропалительный, преждевременный старт не позволил им провести измерения во время подъема. Но на высоте 15 километров они проделали все измерения. И на высоте 15 946 метров тоже. Ионизация оказалась здесь в два с половиной раза больше, чем на высоте 9 километров, где еще раньше проводили исследования. И он после своих измерений уже мог утверждать: «Космические лучи нельзя рассматривать как явление, сопровождающее обычный радиоактивный процесс». Другое дело, что сам он внутренне не был уверен в точности проделанных измерений просто потому, что не доверял до конца приборам, пострадавшим в гондоле от влажности.
Нет, кое-что они для науки все-таки сделали.
А что было дальше? Дальше — всемирная слава, успех. Можно наконец успокоиться, отдаться семье и спокойной работе, четко отмеренной стрелкой часов. Можно до конца дней пожинать лавры такого успеха… А он ощущает в себе беспокойство, что-то мешает ему удовлетвориться достигнутым. Марианна все чаще обеспокоенно глядит на него…
Он-то, впрочем, знает, в чем дело.
Пиккар пишет: «В последующие месяцы наш полет стали называть героическим благодаря тому, что мы достигли зафиксированной нами высоты. Несмотря на то, что заело веревку клапана, мы остались целы и невредимы, и это казалось почти чудом. Моему стратостату повезло — у меня не было соперников, по крайней мере, вначале. И тем не менее я все время был занят мыслями о продолжении предпринятых измерений, относящихся к космическим лучам. Я очень хочу совершить новый подъем».
Вот о чем он думал все время. Он никак не мог отделаться от желания вновь стартовать в стратосферу.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Сначала ему нужно было раздобыть деньги для строительства новой гондолы. Потом нужно было уговорить жену. И только потом можно всерьез думать о старте.
Деньги он сразу достал — все в том же фонде. Теперь уже ему, всемирно известному профессору Огюсту Пиккару, отказать не могли. К тому же стратостат теперь стоил много дешевле: оболочка вполне годилась и для второго полета.
Ну а жена… Она прекрасно все понимала, и Пиккару не пришлось тратить много усилий, чтобы освободиться от данного слова («Еще один раз, и все… Только последний раз!»). «Но тогда я вместе с детьми хочу увидеть ваш старт», — просила она.
Более дешевой ценой он не мог откупиться — и согласился.
Новая гондола почти не отличалась от первой. Некоторые ее детали Пиккар изменил в соответствии с полученным опытом. Памятуя о несносной жаре, которую они пережили с Кипфером из-за того, что гондола черной стороной смотрела на солнце, Пиккар решает теперь покрыть всю гондолу белилами — от холода все-таки легче спастись. Ну и, конечно, надо поставить на борт радиостанцию. Свой выбор профессор остановил на коротковолновом передатчике мощностью в семь ватт — этого вполне будет достаточно, чтобы не беспокоиться, что их не услышат.
Кипфера он попросил помочь установить и отладить приборы, а потом проследить за работой команды на старте, чтобы не повторилась история с клапаном. Лететь же с собой он предложил молодому, но уже известному физику, товарищу по Брюссельскому университету Максу Козинсу.
Местом старта Пиккар выбрал Дюбендорф — пригород Цюриха. Почему не старый, добрый Аугсбург? Может быть, потому, что он был немного суеверен и помнил всю цепь неудач, захвативших его в небе над этим городом. Может быть, потому, что в Цюрихе у него было много друзей, на помощь которых он вполне мог положиться. Объяснил он свое решение тем, что в Аугсбурге дуют слишком сильные ветры и часто бывают грозы. А в Дюбендорфе, окруженном со всех сторон горами и холмами, всегда тихо.
Но и здесь не все пошло гладко. Уже все было готово, уже фотографировалась возле гондолы Марианна Пиккар вместе со всем семейством, уже приехали из Брюсселя король с королевой, желая непременно видеть исторический старт своими глазами, уже Пиккар отдал приказ начать наполнение оболочки… Но в этот момент профессора зовут к телефону, он, недовольный тем, что его отрывают от дела, идет к аппарату. В трубке голос директора Бельгийского института метеорологии. Он сообщает, что над всей Центральной Европой собирается мощный грозовой фронт и что лучше всего полет отложить.
Расстроенный Пиккар некоторое время молча сидит, размышляя, что делать, потом отдает приказ прекратить наполнение оболочки.
Небо было ясным, безоблачным, и никто не понимал причины такого приказа. Зрители разочарованно уходили с аэродрома. А ночью над Дюбендорфом бушевала гроза редкой силы… Как раз в то время, когда назначен был старт.
И вот вторично назначен день взлета. 18 августа 1932 года. Три часа утра. На аэродроме Дюбендорф более тридцати тысяч зрителей. Никто не уходит. Все ждут, когда стратостат покинет землю.
Пиккар стоит возле гондолы, наблюдая за последними приготовлениями стартовой команды. Иногда он поднимает голову и внимательно оглядывает ночное небо, потом переводит взгляд на горизонт. Он боится внезапной перемены погоды. Но нет, все тихо.
Погода была прекрасная — лучше не пожелаешь. Казалось, все ветры спали за горами, и стратостат, застывший в воздухе, недвижной свечой возвышался над гондолой. В равнину, где приютился аэродром, опустилась легкая, прозрачная вуаль тумана. А на востоке небо над холмами уже светилось, подкрашенное первыми, еще далекими лучами солнца.
Пиккар смотрел на эту часть светлеющего неба и ждал, когда светило поднимется повыше, — он не хотел лететь слишком рано, до восхода, чтобы понапрасну не мерзнуть в гондоле.
«Ну вот, пора…» — сказал он себе, подозвал Козинса, махнул рукой Марианне — она с четырьмя ребятишками стаяла тут же — и стал влезать в гондолу. Уже выглядывая из люка, он увидал и надолго запомнил широко раскрытые глаза своего десятилетнего сына Жака. Он стоял немного в стороне от сестер и, не мигая, следил за каждым движением отца. Пиккар кивнул ему.
Пять часов 07 минут. Пиккар бросил беглый взгляд на часы и сделал знак начальнику стартовой команды. Полковник Вало Гербер тут же зычно выкрикнул: «Отдать аэростат!»
Чуть качнувшись, словно еще не веря полученной свободе, баллон медленно, торжественно стал подниматься. Пиккар, высунув голову из люка, крикнул во весь Голос: «До свидания!» И люди, стоящие на поле, как будто ждали этого прощания, одним дыханьем ответили ему.
Аэродром стал удаляться, драпируясь серой мглой. Но стратостат шел в небо медленно — так медленно, что с земли казалось, будто он стоит на месте. Пиккар мог бы, сбросив достаточно балласта, ускорить свой подъем, но не хотел. Он так и задумал этот медленный подъем, чтобы не спеша проделать измерения. Потом аэростат уравновесился — застыл медленно и через несколько минут начал плавно опускаться.
«Ничего не поделаешь, придется выбросить балласт». Пиккар, повернув краны, отдал килограммов сорок дроби. И вновь стратостат плавно двинулся в дорогу.
Они закрыли люки на высоте полутора километров. Позже Пиккар напишет: «Мы не могли желать себе более благополучного полета. Он был настолько удачен, что казался почти обычным. Если бы мы не перелетели через Альпы, наш день был бы похож на дни обычной работы, которую мы проводили в Брюсселе, запершись в своей лаборатории». Что же, он сделал все, для того чтобы полет был успешным. Он предусмотрел все, что могло быть и даже, пожалуй, чего быть не могло. Для него не было мелочей во время подготовки полета. Слишком уж поучительным оказалось небо над Аугсбургом.
Приборы работали безукоризненно, и Козине буквально не отрывался от них. Пиккар прислушался к реле счетчика космических лучей, подумал: «Слышна каждая частица, принимаемая счетчиком. Очень похоже на шум дождя о цинковую крышу избушки в горах».
Внезапно он почувствовал себя очень усталым, даже разбитым. Видно, сказалась напряженная работа последних предстартовых дней. Да что дней… Весь-то год был таким… Он с:.дел, положив кисти рук на колени — почему-го собственные руки ему казались тяжелыми. Прямо перед ним согнутая спина Козинса — он тоже молчал, но Пиккар был уверен, что Макс чувствует себя хорошо. Это было видно по уверенным и четким его движениям.
Пиккар поднялся и повернулся к приборам. Он должен был наблюдать за барометром и вариометром, следить за работой кислородных приборов. Иногда он смотрел в иллюминатор, определяя место своего нахождения. Малейшее перемещение внутри гондолы заставляло ее легонько покачиваться, и всякий раз Козине, оборачивался с недовольным лицом — приборы, с которыми он работал, реагировали на это движение. Поэтому Пиккар старался не двигаться.