Работа в Тулоне с самого начала была ему в тягость, он чувствовал себя неуверенно и потому быстро собрался и уехал в Триест, оставив французов самих заканчивать ФНРС-3.
Но почему вдруг Триест? Почему именно этот город проявил столь неожиданное великодушие? Профессор Пиккар догадывался: тут не обошлось без Жака. Как раз в это время Жак жил в Триесте и готовил материал для докторской диссертации, которую он собирался защищать в Женевском университете. Триест был темой его экономической диссертации. Все это профессор Пиккар знал. Но он не знал еще, что в Триесте судьба свела Жака с очень интересным человеком — директором Военного и исторического музея, профессором Энрикесом.
Профессор Энрикес был увлекающийся, порывистый человек, мечтавший увидеть возрождение своего любимого города. Он совершенно серьезно предлагал построить здесь космодром и послать ракету на Луну. А шел, между прочим, всего только 1952 год, до запуска первого в мире спутника оставалось пять лет. Не заразив никого из финансовых деятелей идеей лунного запуска, профессор Энрикес с жаром поддержал мысль Жака Пиккара о батискафе. А батискаф — это вполне возможно, это было всем сразу понятно. Связей в влиятельных кругах у профессора Энрикеса было достаточно. И вот профессор Пиккар получает письмо с приглашением: деньги есть.
Он ехал в Италию со смешанным чувством радости и смутным ощущением неожиданной грусти. Он долго не мог понять, откуда она, потом вдруг понял: он не был в Италии ровно двадцать лет. Двадцать лет с того самого дня, безветренного, солнечного, теперь уже далекого, почти нереального дня, когда его шар второй раз вернулся из стратосферы. Земля Италии приняла его после того путешествия. И вот он снова здесь. Теперь он верил, удача не покинет его.
А в Тулоне работа уже подходила к концу. Капитан Жорж Уо и инженер-механик Пьер Вильм заканчивали строительство ФНРС-3. Уо к тому же назначили вместо Кусто командиром «Эли Монье». Уо недавно болел, он перенес полиомиелит, и врачи запретили ему даже купаться, не то что нырять с аквалангом. Кусто, огорченный таким назначением, помчался искать поддержки к Филиппу Тайе: «Филипп, катастрофа! — всплеснул руками Кусто. — На мое место назначили офицера, которому противопоказано соприкасаться с водой!»
Но Уо и не нужно было соприкасаться с водой. Он хотел пойти за Огюстом Пиккаром — опуститься на дно в батискафе.
Батискаф «Триест», который Пиккары строили, не мог не походить внешне на ФНРС-3. Но поплавки у них были разные — у ФНРС он очень напоминал корпус подводной лодки, увенчанной рубкой, а поплавок «Триеста» Пиккар решил сделать в виде цилиндра. Такая форма дает большую прочность, большую легкость, к тому же он обещал хорошую устойчивость в открытом море. Профессор Пиккар не мог забыть печальную судьбу первого своего батискафа, отлично выдержавшего давление большой глубины и не сумевшего устоять перед натиском шторма.
Гондола «Триеста» была более прочной — каждая из двух ее полусфер выковывалась самым мощным в то время в Европе прессом. Расчеты Пиккара говорили, что его гондолу может сплющить давление, царящее на глубине шестнадцати километров. Такой глубины нет на Земле.
На верфи, где собирали «Триест», Жак Пиккар проводил целые дни — с раннего утра и до позднего вечера. Он сам следил за работой, стараясь ничего не упустить из поля зрения. Он наблюдал буквально за каждым болтом и каждой гайкой, и каждая деталь ставилась на место лишь после того, как он ее осмотрел. Он был не только сосредоточен, но и придирчив, а иначе и быть не могло: этому кораблю они с отцом собирались доверить жизнь.
Огюст Пиккар смотрел на своего молодого, энергичного сына и думал: «Какой же он молодец! Ведь он сам проверил решительно все. Он знает наш аппарат лучше меня. Что бы я делал сейчас, не будь со мной Жака. Какое это счастье, когда сын работает рядом с тобой!»
Только глядя на сына, без устали сновавшего по площадке, Огюст Пиккар чувствовал старость. Но это была не дряхлая, одинокая, безнадежная старость — нет, он просто ощущал груз прожитых лет и все-таки ждал еще чего-то от жизни. Словно жизнь может быть бесконечно щедрой со всеми. Он ждал от жизни, что она отпустит ему время и силы, чтобы совершить еще что-то значительное, и она не обманула его.
Газеты довольно ревниво следили за ходом строительства обоих батискафов. Писали, что вот-вот начнется невиданное соревнование за достижение наибольшей глубины, за установление нового мирового рекорда. Писали, что близится этакая научная «война» батискафов. Пиккар, читая такие сообщения, досадливо морщился. Журналистам, приходившим брать у него интервью, объяснял терпеливо, что лично он ни в каких соревнованиях не участвует и участвовать не собирается и что это французы виноваты в возникшей шумихе. А те, в свою очередь, заявляли, что если конкуренция существует, то уж, во всяком случае, не с их стороны. Подразумевалось, что это профессор Пиккар разжигает излишние страсти.
На самом же деле обе стороны были виноваты одинаково мало. В науке готовилось большое событие, и газеты просто не могли остаться от него в стороне. Уж чего-чего, а чутья газетчикам не занимать.
Как-то раз один из газетчиков пришел на верфь, где собирали «Триест», в надежде узнать о Пиккаре что-нибудь этакое, что позволило бы публике иными глазами взглянуть на профессора. Журналисту рассказали такой эпизод. У одного из рабочих ветром сорвало с головы кепку. Профессор Пиккар поймал ее и, сказав что-то веселое, водрузил владельцу на голову. Случай сам по себе, кажется, ничего и не значащий, но не в Южной Италии, где рабочие не привыкли к таким знакам внимания. Журналист понял, что профессора Пиккара не только уважают, но даже и любят.
И еще был случай, о котором рассказал Жак Пиккар. На верфи, одной из самых крупных в Италии, началась забастовка. Повсюду: у всех ворот и проходов — дежурили пикеты рабочих. И только в цех, где стоял батискаф, комитет разрешил пропускать на работу. Это была дань уважения. Пиккар это понял.
«Триест» спускали на воду 1 августа 1953 года. Весь берег бухты Кастелламмаре-ди-Стабия, прилегающий к территории верфи, был заполнен людьми. Итальянцы собирались сделать из этого события внушительную церемонию — флаги, гимны, речи, даже специальный молебен. И разумеется, традиционная бутылка шампанского, разбитая о борт корабля.
Пиккар хотел обойтись без всей этой помпезности: спуск на воду всего лишь спуск. Самое главное и самое трудное еще впереди. Но если воспрепятствовать молебну он так и не мог («это просто невозможно, синьор профессор!»), то уж против шампанского он решительно воспротивился.
— Но почему же, синьор профессор? Ведь так всегда делают все.
— Извините, — ответил профессор Пиккар, — но я никогда не мог понять, какая может существовать связь между осколками стекла и кораблем, которому желают счастливого будущего.
Первое погружение «Триеста» разочаровало тех, кто ждал рекорда: гондола его касалась дна, а флагшток выглядывал из воды. Глубина в этом месте бухты была чуть более восьми метров. Пиккар хотел проверить работу разных систем, герметичность гондолы, уточнить вес балласта. Все в полном порядке.
Через две недели после церемонии спуска на воду буксир отвел «Триест» в открытое море и остановил над глубиной в сорок метров. Глубина небольшая даже для аквалангистов, но спешить в таком деле было непозволительно, и Пиккар проводил испытания спокойно и расчетливо.
Профессор спустился на борт катера, который через несколько минут уже подходил к батискафу. Море было недвижно, и батискаф стоял совершенно спокойно. Возле входной шахты отца ждал Жак — он с самого начала оставался на палубе подводного корабля. Они открыли верхний люк шахты и по вертикальному трапу спустились в вестибюль батискафа. Здесь им преградила путь крышка второго люка, ведущего уже прямо в гондолу. Жак откинул ее — для отца она была слишком тяжелой, и они друг за другом пролезли внутрь.
Гондола висела на глубине около пяти метров от поверхности моря, воды здесь были светлы и чисты, и ясный голубой свет, сочившийся в оба иллюминатора, заставил старого профессора вновь вспомнить о «Наутилусе». А ведь было время еще недавно, когда он почти уже не верил, что снова увидит этот чудесный свет теплого моря. И на этот раз рядом с ним Жак.
«Что ж, Жак по праву заслужил свое место в «Триесте», — думал профессор. — Это ему я во многом обязан этой минутой. Вряд ли я один сумел бы довести все до конца. Да я бы, наверное, без Жака и не смог бы начать. Какое же это счастье, что тридцать лет назад судьба подарила мне сына».
Жак смотрел на отца и, словно читая мысли, улыбался ему. Казалось, он понимал те мысли и чувства, которые испытывал в этот момент старый Пиккар.
— Ну что, отец, — спросил Жак, — пора начинать погружение?
Он взял телефонную трубку и отдал на буксир приказание. Через несколько минут они услышали, как в шахту батискафа шумным потоком ворвалась вода. Еще немного, и им доложили с поверхности: «Шахта наполнена».
— Открыть клапаны водяных балластных цистерн! — скомандовал Жак.
Батискаф чуть дрогнул и немного вошел в море. Но он еще был очень легок.
— Добавить двадцать мешков балласта! — передал приказание Жак.
«Триест», медленно оседая, стал уходить в глубину. Но вскоре спуск прекратился, батискаф вошел в холодный слой воды, и теперь гидронавтам предстояло ждать, когда охладится бензин в поплавке, или, презрев ожидание, подняться и взять побольше балласта. Пиккары решили подняться. Так будет быстрее и надежнее.
Наконец они увидели дно. Оно появилось неожиданно быстро и оказалось удивительно хорошо видимым. Даже сейчас, когда день клонился к концу, солнечные лучи отлично высвечивали дно, и Пиккарам незачем было включать прожектор. Море пустынно здесь, лишь кое-где можно увидеть неровности, а так — гладкое песчаное дно.
Батискаф плавно несло подводным течением, иногда гондола слегка задевала дно. Раздавался негромкий скрежет песка о металл, и со дна вздымалось мутное облако.