— Что вы видите? — спросили их сверху.
— Только песок. Пустую раковину, — сообщил в трубку Жак.
Отец не отрываясь смотрел в иллюминатор, словно в надежде увидеть сокровища, оставленные со времени последнего посещения капитана Немо… Но нет тут сокровищ. Вот разве что огромная анемона лимонного цвета, лениво шевелящая щупальцами.
«Как она красива сейчас, — думал профессор, — на этом зеленовато-голубом фоне дна! Какие здесь яркие, неожиданно сочные краски! Если бы их увидел художник…»
Когда «Триест» всплыл на поверхность и Пиккары поднялись на буксир, их окружили журналисты, засыпая вопросами:
— Скажите, профессор, что вы там видели? — Они прекрасно слышали весь разговор по телефону, но все равно надо было услышать ответ профессора.
— Профессор, вам попадались фосфоресцирующие рыбы?
— Нет ли на дне старых амфор? Неужели вы их не видели?
— А затонувшие римские города? Вы видели на дне их следы?
Последний вопрос мог только показаться наивным — ведь Кастелламмаре построен как раз там, где когда-то стояла шумная Стабия. Огонь, лава и пепел Везувия уничтожили этот город вместе с Помпеей и Геркуланумом. Так что на дне вполне могли остаться следы их. Только, конечно же, не так далеко от берега.
Жак позже рассказывал, что на другой день в итальянских газетах появились интервью, где говорилось, что Пиккары увидели на дне «мириады разнообразных раковин и фосфоресцирующих рыб».
Из этих же газет отец с сыном узнали, что в один с ними день, 14 августа 1953 года, совершил погружение французский батискаф ФНРС-3. Жорж Уо и Пьер Вильм опустились на 2100 метров и побили достижение Отиса Бартона.
Огюст Пиккар отдал им не только свою идею, но и свой батискаф — ведь это он его выдумал, он его проектировал, и он начал строить его, и вот теперь он же, Огюст Пиккар, должен был их догонять.
Наверное, в те минуты старый профессор испытал какую-то горечь… Конечно, он ни за что не признался бы в том даже сыну, даже себе. Впрочем, он не собирался покинуть арену борьбы. Он еще не сказал своего последнего слова. У него был «Триест». У него был сын Жак. У него была надежда, и у него была вера в успех.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Этот старик, который уже вплотную подошел к рубежу в семьдесят лет, никак не хотел признать себя побежденным. Он отвергал самую мысль о том, что все в его жизни лучшее уже позади, и больше того, что он сделал, ему не добиться. Вероятно, он и не думал об этом. Просто он ощущал в себе еще достаточно сил, чтобы работать, чтобы не помышлять о времени, когда ему останется только одно: уйти на покой.
Многие люди — Пиккар это видел — быстро дряхлели, едва оставляли работу. Это только сначала казалось им — вот когда придет наконец долгожданный, заслуженный отдых, тогда и начнется спокойная, почти беззаботная жизнь, и можно будет целиком посвятить время себе самому, заняться тем, о чем прежде мечталось.
Нет, все это иллюзия. Человек, всю жизнь проживший в труде, уже не может обойтись без него. Жизнь, словно бы раз навсегда сообщив человеку скорость, движение, уже не позволит ему отойти в сторону, остановиться. Те, кто пытался покинуть орбиту движения, тот обречен, тот должен угаснуть.
Думал ли обо всем этом профессор Пиккар? Может быть — да, может быть — нет. Он не любил делиться сомнениями. Он считал, что у каждого человека и без того достаточно своих забот и сомнений, чтобы он мог нести еще чьи-то. Каждый должен сам понять себя и найти правильный выход. А если ты не сумеешь сделать это, то кто же тебе подскажет его? Кто знает тебя лучше, чем знаешь ты сам?
Огюст Пиккар понимал, что уже многое сделал — он изобрел стратостат и поднялся на нем в стратосферу. Он изобрел батискаф и опустился на нем на дно океана. И если достигнутая высота в стратосфере принесла ему чувство полного удовлетворения, то батискаф пока еще только разжег желание опуститься на ту глубину, на которую его аппарат был способен.
Все-таки, что бы он там ни говорил, ему очень хотелось превзойти достижение французов в батискафе, который он оставил в Тулоне. Пусть ради принципа, но все же хотелось.
После испытаний в Неаполитанском заливе профессор Пиккар убедился в надежности своего аппарата, теперь он был готов к большим погружениям.
В это время его заботил только один вопрос: какую глубину выбрать для первого серьезного испытания? Неподалеку от острова Капри на дне моря есть впадина — глубина там 1100 метров. Можно вывести батискаф дальше в открытое море, к острову Понца, там дно глубже — 3600 метров отделяют его от поверхности. Собственно говоря, это самое глубокое место Тирренского моря.
Пиккар мог пойти сразу к острову Понца, но предпочел направиться к Капри. Кажется, ему не хотелось, чтобы его экспедиция выглядела погоней за батискафом французов. Уж очень ему не нравился шум. поднятый прессой.
К вечеру 25 августа буксир вывел «Триест» из бухты Кастелламмаре и взял курс на Капри. В дороге к каравану присоединился итальянский военный корвет «Феникс», который должен был охранять зону погружений «Триеста» от вторжения посторонних судов, ибо никто, даже сам профессор Пиккар, не мог предсказать, в каком именно месте всплывет батискаф. Это было бы настоящей катастрофой для обоих судов, если бы, поднимаясь, батискаф напоролся на днище проходящего корабля. Поплавок «Триеста» непременно разрушился бы, бензин вытек в море, и гондола весом в двадцать две тонны буквально камнем пошла бы на дно. Вот почему профессор Пиккар настойчиво просил в итальянском адмиралтействе корабль сопровождения.
Неизвестно, как журналисты узнали о том, что именно «Феникс» пойдет в экспедицию, но на его борт набилось пятьдесят репортеров.
А во время спуска начались неполадки. Водолаз задел аквалангом самое слабое место в системе сбрасывания, и две или три тонны дроби ссыпались в воду. Потом оказалось, что один из двух бункеров с балластом из-за этой случайной аварии работать не будет, и Пиккар уже собрался отменить в этот день погружение, как Жак предложил выход, позволяющий спускаться со сломанным бункером.
И вот они с сыном вновь спускаются по узкой шахте в гондолу, вновь глухо ударяет металл о металл — закрывается 160-килограммовая крышка люка гондолы, и сразу становится поразительно тихо. Еще несколько минут, и батискаф устремился к далекому дну.
Профессор Огюст Пиккар: «Меня часто спрашивают, о чем я думал в такие минуты? Ни мой сын, ни я не ожидали какого-либо несчастья. Но тем не менее все же надо сознаться, что меркнущий день, в то время, как стрелки манометров показывают возрастающее давление, некоторым образом влияет на настроение. Мы были совершенно уверены, что после сумерек и ночи снова наступит день. К этому все человечество привыкло, присутствуя при смене дня и ночи сотни миллионов раз. Но до настоящего времени можно было по пальцам сосчитать тех, кто поднялся из подводного царства мрака».
Он был абсолютно спокоен, Огюст Пиккар, потому что не сомневался в расчетах, потому что верил в «Триест», потому что верил в незыблемость закона природы, открытого стариком Архимедом в тот самый момент, когда он сидел в мраморной ванне.
Сколько поколений людей сменилось на земле с той поры, когда жил Архимед, сколько поколений ученых привычно вооружались его великим законом, но, пожалуй, никто еще так полно не использовал этот закон, как профессор Пиккар. По закону Архимеда он рассчитывал оболочку своего стратостата, по нему же рассчитал батискаф. Ключом к двум стихиям стал для Пиккара этот древний закон. Более полно использовать его на нашей планете, кажется, уже невозможно.
Профессор Огюст Пиккар: «Вначале в иллюминаторы еще проникал день, и мы свободно могли различать предметы, находящиеся в гондоле. Потом постепенно начал сгущаться мрак. Видны только иллюминаторы: серо-голубые диски диаметром десять сантиметров. Краски медленно-медленно сгущались…
Все стало серым, потом темно-серым, наконец черным…»
Манометры показывают глубину в 800 метров, 900, 1000… Луч прожектора нацелен вниз, где вот-вот должно показаться дно. Жак, согнувшись — никто из них не мог встать в гондоле во весь рост, — стоял возле иллюминатора. Глядя на сына, Пиккар вспомнил, как однажды, еще в Чикаго, Уильям Биб предложил ему залезть в батисферу. Пиккар не без труда забрался в нее и поразился внутренней тесноте. Внутренний диаметр батисферы был всего 1,37 метра, и Пиккар мог лишь сидеть в ней, не в состоянии даже вытянуть ноги. Он удивился, как в ней устраивался высокий Биб, да еще вместе с ним Бартон.
Выбравшись из батисферы, Пиккар спросил Биба об этом. Тот ответил: «Уверяю вас, профессор, в батисфере я прекрасно себя чувствую!» Пиккар подумал на секунду о том, что это значит «прекрасно»: много часов подряд сидеть в одной и той же позе, скрючившись, и не иметь возможности выпрямиться. В «Триесте» в этом отношении, можно считать, полный комфорт: внутренний диаметр гондолы два метра. Только такому гиганту, как Жак, в ней тесновато. Он и сам-то ростом под два метра.
— Держись! — неожиданно крикнул Жак. Он увидел, как внезапно и быстро под ними возникло дно. Жак думал, что удар получится сильным и резким, а батискаф мягко и упруго, как нож в холодное масло, вошел в толстый слой ила. Гондола, кажется, почти целиком погрузилась в него вместе с иллюминаторами. Опускаясь, они мечтали увидеть редких рыб, интересное дно, все-таки человек здесь никогда не видел его, и вот теперь получили: иллюминаторы залеплены илом…
Через пятнадцать минут Жак повернул выключатель, открывая единственный действующий бункер с балластом. Наступила гнетущая тишина. Ни звука не доносилось в гондолу извне. «Настоящее молчание могилы, — невольно подумал профессор. — Впрочем, положение еще не внушает тревоги. Дробь высыпается слишком медленно».
Видимо, все-таки батискаф крепко засел в иле. Отец и сын переглянулись — каждый хотел успокоить себя, увидев спокойствие другого.
— Ничего, Жак, — сказал отец, — мы ведь сможем сбросить и весь второй бункер, не открывая его. Мы здесь не останемся.