— Пить очень захотел, — извиняющимся тоном объяснил Бельтиков, поспешно наполняя бокал своей спутницы и снова свой. — Шампанского, думаю, у них хватит. Ну, за встречу!
Заказали все самое что ни на есть престижное, фирменное, дорогое, хотя Алевтина и пыталась слабо возражать: «Ну зачем цыплят-табака, да еще лангеты? А шашлыки уж вовсе ни к чему... Да мне вообще одного мясного ассорти хватит. Куда это все — мороженое, шоколад, кофе?» Бельтиков в ответ только безвольно делал кистью руки движение, означающее «А, пустяки!» и в который раз принимался спрашивать официанта, достаточный ли у них запас шампанского. На вопрос: «Не желаете ли чего покрепче? Коньячку или ликерчик есть?» (Официант, наконец, понял, что клиент имеет право на уважительное отношение: этот счет проверять не станет) — Бельтиков энергично крутил головой: «Нет-нет!» Напиваться сейчас в его планы не входило. От выпитого мысль о том, что Фадеич украл ворованное, стала казаться нелепой, совпадение невозможным, и вообще — какое ему до всего этого дело? Ведь он ничего не крал, ни с каким преступным миром не связан, а шампанское пьет на свои, честно заработанные деньги.
Алевтина пользовалась огромным успехом. Ее без конца приглашали танцевать, и Бельтиков, видя, что это ей нравится, лишь улыбался поощрительно. Кто-то послал ей бутылку шампанского, кто-то цветы. С парой, обосновавшейся за их столиком, установились самые родственные отношения, пошел обмен тостами, адресами и телефонами, хотя наверняка они виделись в первый и последний раз.
Но все кончается. Настало и время покидать ресторан. И только оказавшись за его дверями, оба задались одним вопросом: куда теперь? К Алевтине, понятно, нельзя. Где сейчас пребывала его жена, Бельтиков не знал. Но где бы она ни была, домой могла нагрянуть в любой момент. Юридически она имела на это полное право, развод их оформлен не был, естественно, и размен тоже. Ставить Алевтину в неловкую ситуацию Бельтикову не хотелось. Но и расставаться не хотелось тоже. Завалиться к кому-нибудь из друзей? Бельтиков стал перебирать в памяти тех, кто мог бы его приютить сейчас в столь поздний час да еще не одного, но ничего подходящего вспомнить не смог. «Вот ведь читаешь же, как на Западе. Никаких проблем, снял в гостинице номер, и никому дела нет. Даже записаться можно под чужой фамилией...» А что, если попробовать? Гостиница находилась в том же здании, что и ресторан, стоило только пересечь вестибюль, чтобы оказаться у окошка администратора. Оно как водится, было закрыто, табличка «мест нет» могла быть вполне вычеканена бронзой на мраморе на вечные времена. Несколько неприкаянных душ дремали в креслах, ожидая неизвестно чего. Во всяком случае не чуда, здесь оно не происходит никогда. Сложив вдвое четвертную бумажку и уместив ее в согнутой лодочкой ладони, Бельтиков поскребся в окошечко. Окошечко приоткрылось. Подведенные глаза под ярко накрашенными глазами глянули вопросительно и не очень приветливо. «Что вы хотите?» — произнесли ярко красные губы.
Приложив ладонь с кредиткой ко рту, Бельтиков вполголоса ответил:
— Вот мой документ. Мне нужен номер до утра. Только до утра. В шесть обо мне останется только воспоминание. И никаких нигде записей...
Женщина несколько секунд не отрываясь смотрела на бумажку, словно не зная, на что решиться.
— Поднимитесь в вестибюль второго этажа, — проговорила она наконец. — Посидите там, я к вам подойду.
Алевтина, уставшая от шумного ресторанного вечера среди командировочных, сидела откинувшись в кресле с закрытыми глазами, не очень-то понимая, чего добивается ее спутник, хотя и догадывалась, что он хлопочет о ночлеге. В успех она верила мало. «Подожди еще немножко, — шептал ей Бельтиков, — кажется что-то получается».
Дама появилась минут через пять. Спросила:
— Вы не один?
— Естественно.
— Та, что сидит в розовом платье в вестибюле?
— Да. Она не из здешних.
— Я вижу. Давайте деньги. Вот ключ от 212 номера. В шесть утра, чтобы вас не было. И чтобы не видно вас было, не слышно. Из номера тоже никуда не выходите. Там все есть — туалет, ванна.
И она исчезла.
Ничего не объясняя Алевтине, Бельтиков подхватил ее сумку, в которой кроме всего прочего лежали и упакованные в бумагу покладистым официантом бутылки — коньяк и шампанское, и ее самою. Она ничего не спрашивала, стараясь лишь поспеть за своим быстро шагавшим спутником. И только очутившись в номере, Алевтина поверила, что чудесно начавшийся вечер закончится еще более чудесной ночью.
Торопливо повернув ключ в двери, опустив на пол сумку, Бельтиков повернулся к Алевтине и сжал ее в своих объятиях.
— Ну давай поздороваемся еще раз!
И стал целовать ее губы, глаза, нос, шею. Легкая ткань платья мешала до конца ощутить теплоту и упругость тела; словно поняв это, Алевтина стала быстро освобождаться от одежды. Отлетели в сторону босоножки, все по-летнему невесомые принадлежности женского туалета оказались в кресле; и вот она обнаженная, прекрасная в своей женственности снова повисла у Бельтикова на шее. Придерживая ее одной рукой, он другой рукой стаскивал свои обновы...
Когда через полчаса, они, лежа на чистой простыне и потягивая из горлышка шампанское, смеялись, сравнивая его черный загар и белизну ее, почти не тронутой летним солнцем кожи, Бельтиков сказал:
— Между прочим, в шесть надо отсюда выметаться. А сейчас почти два. Так что спать не придется.
— Отосплюсь, я же в отпуске. Так ты поедешь со мной?
— Куда же я денусь? Программа развлечений только начинается...
Целую неделю Костю Длинного никто не трогал. Он уже начал было мечтать, что все прошло как дурной сон, когда, проснувшись, человек с облегчением сознает, что привидевшиеся страшные картины — лишь плод непонятных процессов, происходящих в мозгу.
Мечты оказались иллюзорными. В тот вечер, проводив домой Таню из кино, он возвращался в довольно бодром настроении. Таня собиралась в отпуск, она вроде бы была не против совместной поездки диким способом на море (какое — южное или северное еще не решили), оставалось окончательно все согласовать и договориться относительно сроков. Скрыться на месяцок из города сейчас было бы самым правильным тактическим ходом. За месяц может многое измениться. Коляня и его дружки до краю ходят. Может, они и считают, что знают, где край, но ведь и в милиции есть светлые головы. Если в этой компании нечисто, то ведь и ему, Косте, не заказана дорога, чтобы пойти и кого следует известить. Про угрозы, про шантаж. Ну, потерял он эту их вонючую сумку. Красная цена ей червонец. А сколько стоит содержимое — его не касается. Описи ему не давали, да и не сам он вызвался, а попросили, слезно притом. Ну и начхать!
Остановили его во дворе собственного дома.
— Привет, земляк! Как ноги носят?
Парни незнакомые, развязные, морды наглые.
— Что-то я, вроде, вас раньше здесь не встречал... Вроде и не знаю вас.
Один, пониже ростом, конопатый, с грязными нечесаными рыжеватыми волосами усмехнулся, кривя большой рот:
— Не знаешь, так узнаешь. Как родных братьев полюбишь.
Тот, что повыше, с обвислыми усами, острыми чертами лица, смугловатый, процедил с гримасой превосходства:
— Тут некоторые забывают, что надо отдавать долги. А за это карают.
Сдерживая нервную дрожь, пересиливая себя, Костя произнес, стараясь быть спокойным:
— Я долгов никогда не делаю, ко мне это, стало быть, никакого отношения не имеет.
— Слушай, ты! Мы не для дискуссий к тебе пришли. Не можешь сразу отдать то, что утаил от нас — подождем. Не хочешь — тогда дело другое. Будем говорить по другому. Но пока мы согласны подождать... С одним условием.
Костя похолодел. Он догадывался, о чем пойдет речь. А тот продолжал, поигрывая ключиками (на машине, видно, приехали, подонки):
— Нам надо поговорить с твоей крошкой. Она нам должна кое-что рассказать. Ясное дело, чтобы никто не знал. А иначе...
Оттопыренным большим пальцем правой руки он чиркнул себя по горлу. В том, что этот жест означает, сомневаться не приходилось. Конечности у Кости сделались ватными. И он начал спокойным, можно сказать, миролюбивым тоном:
— Зря вы это. Не по адресу вы...
— Нам лучше знать, зря или нет! — наглел усатый. — Тебя никто не просит рассуждать, что зря, а что не зря. Слушай, что тебе говорят и выполняй. И не умничай. Ты нас сам к этому вынудил.
— Ну, а она-то тут при чем? Она меня и слушать не захочет. По-вашему, я на нее такое большое влияние имею, что ли?
— Нас это не касается. Захочешь жить — завлияешь!
— Хи-хи-хи, — залился смешком конопатый. — Еще как завлияешь!
Усатый подвел итог беседе:
— Мы тебя предупреждали. Второй раз предупреждать не будем. Через три дня чтобы все было сделано. Мы тебя сами найдем. И не вздумай дергаться. Себе только хуже сделаешь. Так еще, может, и договоримся полюбовно, а сунешься к ментам — заказывай панихиду.
И они пошли, спокойные, уверенные в себе и в тех порядках, на которых, по их мнению, сегодня держится мир.
А Костя, оглушенный, раздавленный, побрел домой. Теперь-то его страхи обрели под собой реальную основу. Колянины разговоры, намеки, угрозы казались ему какими-то опереточными. Кто он, Коляня? Его бывший дружок по общему увлечению. А сейчас безвольный, больной человек, за которым нет никакой силы. Лишился нужных ему веществ, вот и дергается, не зная как вернуть. Блефует, пугает... Но эти два жлоба — это не Коляня... Сколько их вообще против Кости? Кто они, чем занимаются? Какое отношение имеют к Коляне? Что им надо от Тани? Наркотики — это ведь лекарства. Но есть ли они в Таниной аптеке? И даже если есть, что она, согласится помочь их достать? Как достать? Украсть? Зная Танин характер, Костя мог предположить, как она к этому всему отнесется. Но предпринимать что-то все равно надо. Просто так исчезнуть, как помышлял прежде, теперь уже не мог: он поставил под удар Таню и он же должен ее из под этого удара вывести. Но надо, видимо, прежде всего посоветоваться с ней. Он просто обязан сообщить про этот шантаж. Не становиться же ей соучастницей преступления только потому, что ее знакомый парень влип в неприятную историю!