м предгрозовом свете. А остальные мои попутчики с холма спустились и что-то в долине этой делали, какие-то образцы собирали. Потом, ближе к вечеру, за мной поднялись — я и не заметил, как день прошел.
Художник еще немного помолчал и закончил рассказ:
— В общем, вот и все. Один из тех этюдов я тогда же и подарил Илье с Алиной в память о том дне. Вот такая, значит, история у этой картины.. а вы говорите, висит она у них?
Надежда кивнула.
— Значит, и они тот день запомнили.., или, может быть, место то для них много значило…
— А больше вы с ними не встречались?
— Нет, — хозяин квартиры помотал тяжелой крупной головой, — как тогда разъехались, так и все…
Затем он встал, подошел к стене и принялся перебирать составленные там старые холсты.
Провозившись несколько минут, вытащил один и принес на середину комнаты:
— Вот, думал найти один из тех этюдов, да не нашел, а зато попался мне под руку портрет того сибиряка, про которого я говорил, Прохора Медведева. Он ведь тогда вместе с нами на Моховое ходил…
Он повернул холст к свету.
Подруги придвинулись, чтобы лучше разглядеть картину.
На ней были изображены двое мужчин.
Один был особенно рослым и широкоплечим, огромная рыжая борода обрамляла загорелое, обветренное лицо. Увидев такое лицо, его, наверное, трудно было забыть. Но и второй человек, изображенный на картине, тоже привлекал к себе внимание. Он был старше Прохора, меньше ростом, но в его лице было что-то удалое, дикое, разбойничье. Казалось, что ему самое место в разбойничьей шайке или на капитанском мостике пиратской бригантины. И на щеке у него красовался шрам необычной формы — напоминающий неровную пятиконечную звезду.
— Узнаешь? — вполголоса спросила Надежда у Алки. Та кивнула, не сводя с картины изумленного взгляда.
— Вот это он — Прохор Медведев! — художник показал на рыжебородого сибирского богатыря.
— А кто это с ним? — взволнованно осведомилась Надежда.
— Не помню точно, — художник безразлично пожал плечами, — кажется, начальник геологического управления.., наверное, хороший знакомый Прохора. Лицо мне показалось интересным, вот я его и нарисовал.
Подруги переглянулись, и Надежда с сомнением переспросила:
— Начальник? Вы уверены? Такое лицо скорее подходит таежному бродяге или разбойнику с большой дороги!
— Да нет, он там был большим человеком.
Среди геологов, даже в больших чинах, попадаются необычные люди.
— Спасибо вам за рассказ.., мы пожалуй пойдем, нужно сегодня еще одного человека застать.
— Может быть, еще чаю? — вежливо предложил художник.
В это время оглушительно задребезжал дверной звонок.
— Вот это, наверное, натурщицы пришли, проговорил хозяин и крикнул в сторону прихожей:
— Заходите, не заперто!
В комнату ввалились две довольно полные деревенские девицы самого простецкого вида, с румянцем во всю щеку.
— Здрасьте! — громко сказала одна из них, видимо, более бойкая. — А где тут можно раздеться?
Художник указал натурщицам на ширму, а Надежда с Алкой поспешно отправились восвояси.
Спустившись с верхотуры, на которой обитал художник, и почувствовав себя примерно так, как вернувшиеся с гор альпинисты, подруги заговорили о том, что им только что удалось узнать.
— Ты думаешь, это он? — спросила Алла.
— Тут и думать нечего! Такое лицо и само по себе невозможно спутать, а еще и шрам! Это точно он.
— Ой, что-то мне не верится! Чтобы большой начальник переквалифицировался в швейцары…
— Чего только в жизни не бывает! Проворовался, или еще как-то проштрафился, его уволили, и не смог найти другой работы.., или запил по-черному. Геологи, говорят, здорово пьют!
Одно тебе скажу — надо с ним еще раз поговорить. Может быть, он встречал в Сибири Люську и его первую жену и что-то нам о них расскажет. Не случайно же Люська нацарапал на часах это слово — «Моховое». Наверняка, именно там кроется корень всей этой истории.
— Только я должна домой заскочить, — сказала Алка, бросив взгляд на часы, — проведать свой зверинец и переодеться, а то как-то жарко стало.
— Только умоляю, не надевай ту кофту в гигантских одуванчиках, в которой ты была прошлый раз!
— Почему? — удивленно переспросила Алка, по-моему, она мне идет…
— Вот именно! Эта кофта произвела на швейцара такое сильное впечатление, что он ни о чем другом не мог думать. А нам нужно, чтобы он вспомнил события двадцатилетней давности.
Так что ты уж надень что-нибудь поскромнее.
Алка тяжело вздохнула, но согласилась.
Однако, когда через полтора часа они встретились возле ресторана, Надежда едва не застонала.
— Ты же обещала надеть что-нибудь более скромное!
— Ну на тебя вообще не угодишь! — возмутилась Алка. — Куда уж скромнее? Я и так весь шкаф перебрала, что-нибудь скромненькое искала! Этой кофте невесть сколько лет! Я купила ее еще в советские времена в Самарканде, на учительской конференции!
Она расправила просторную кофту из узбекского шелка в радужных разводах и добавила:
— Вот ведь делали вещи! Сносу нет! И между прочим, я в нее запросто влезла, а ты говоришь, что я очень растолстела!
— Да в эту кофту войдет весь ваш педсовет в полном составе! Она просторна, как хлопковое поле!
— Подруга называется! — окрысилась Алка. Слова доброго от тебя не дождешься! Я-то думала, ты меня хоть когда-то одобришь…
— А впрочем… — проговорила Надежда, задумавшись, — может быть, это то что надо. Кофточка в стиле ретро может оживить память нашего пирата, напомнить ему давно прошедшие времена…
— Ну вот видишь! — обрадовалась покладистая Алка.
Подруги зашагали ко входу в ресторан.
Швейцар приветствовал их, как старых знакомых.
— О, дамы! Что-то давно вас не было! Я уже даже начал беспокоиться…
Тут он разглядел Алкииу умопомрачительную кофту и тихонько запел узбекскую песенку советских времен:
— Цып, цып, мои цыплята, цып-цып-цып мои цыплята, вы пушистые комочки, мои будущие квочки… — — Я бы попросила вас воздержаться от намеков! — недовольно проговорила Алла. — Что вы себе позволяете?
— Намеков? Каких намеков? — швейцар пожал плечами. — Ну ладно, не хотите — как хотите. А эту можно? — и он заунывно завел:
— У ч Кудук — три колодца…
— Вообще-то мы не песни ваши пришли слушать, — оборвала Надежда вокалиста-любителя, — мы хотели задать вам несколько вопросов.
— Такса прежняя, — быстро сориентировался «пират» и протянул сложенную лодочкой руку.
— Дать карандашик? — с невинным видом спросила Алла.
— Зачем? Какой карандашик? — недоуменно переспросил ее привратник. — Вам что — еще и в письменной форме?
— Губу обратно закатать! А то уж больно ты ее раскатал! Каждый раз ему, видите ли, барашка в бумажке подавай! В олигархи выбиться хочешь? Так это сейчас небезопасно!
— Как хотите, — швейцар пожал плечами, вы же у меня что-то хотели спросить? Так я вам без денег даже не скажу, который час!
— Ну-ну, не будем ссориться! — примирительным тоном проговорила Надежда, — просто мы с подругой поспорили, хорошая ли у вас память.
— Не жалуюсь, — осторожно ответил швейцар. — А в чем дело?
— Помните ли вы Лесогорск, Моховое, Прохора Медведева?
— Ox! — мужчина попятился и даже сделал попытку перекреститься. — Вы кто ж такие? Откуда про те времена знаете?
— Баш на баш, — ответила Надежда, — мы вам расскажем, где раздобыли такую информацию, а вы нам ответите на несколько вопросов.
— И как это вы такую карьеру сделали — из больших начальников в швейцары! добавила Алка.
— Ладно, — швейцар снял адмиральскую фуражку и, заглянув в дверь ресторана, крикнул:
— Костик, постой за меня полчасика, ко мне знакомые пришли!
Из-за двери донесся чей-то недовольный ответ, но «пират», не обращая на это внимания, зашагал прочь от своего рабочего места. Пройдя метров двадцать, он свернул к небольшому уличному кафе и сел за столик под тентом, указав подругам на соседние места:
— Садитесь, разговор долгий.
Он сделал знак официантке и заказал для себя кофе с коньяком, а подругам — капучино.
— Правда, — начал он свой рассказ, — был я когда-то начальником. Большую карьеру сделал.
Сам теперь с трудом в это верю. Целое геологическое управление в подчинении, сотни людей, территория, как две Франции. Сами понимаете — планы, отчеты, разносы, вышестоящее начальство.., сердце прихватит, валидол под язык — и вперед! Там ведь как — на месте стоять нельзя, только остановишься — задние затопчут!
Только раз так прихватило, что никакой валидол не помог. В сердце как кол воткнули, в глазах потемнело. Очнулся на больничной койке, и врач, Семен Михалыч, строго так мне сказал:
"У вас, Крюков, был обширный инфаркт.
Мы вас общими усилиями отделения реанимации с того света вытащили, но если не будете себя беречь, жить вам останется в лучшем случае полгода".
— Как это — беречь? — спросил я у доктора. С выпивкой, что ли, завязать?
«Это само собой. Ни в коем случае не курить, не пить, не есть жирного и жареного, но самое главное — никаких волнений. Одна хорошая нервотрепка — и я уже не смогу вам помочь».
Послушал я его и задумался. Карьера — это, конечно, хорошо. Хочется высоко подняться. Да только жить еще больше хочется. Если доктор правду говорит и мне всей жизни осталось полгода, так на фига мне вся эта гонка?
Выписали меня из больницы, поехал я к тому самому вышестоящему начальству и положил на стол заявление. Так и так, по собственному желанию. Возражений слушать не стал, пошел прочь. И вот представьте, вышел я из того здания на крыльцо, огляделся, и так мне хорошо стало! Первый раз в жизни свободным человеком себя почувствовал! Солнышко светит, птички поют, и ничего мне не нужно — ни повышений по службе, ни денег! А вы говорите — как это из начальников в швейцары? Может, это и было самое большое мое повышение! Правда, в швейцары-то я не сразу определился, тоже свое