Однако на следующий день, 1 января 1558 года, французы уже стояли на том мосту, за которым, как говорил лорд Уэнтуорс, отступать было некуда. За ночь они прорыли траншею и ровно в полдень принялись бить из пушек по форту Ньелле.
В это же время под непрестанный грохот двух батарей в старом доме Пекуа происходила семейная сцена, торжественная и печальная.
После настойчивых вопросов, которые задавал Пьер Пекуа посланцу Габриэля, читателям несомненно стал ясен их смысл: Бабетте Пекуа предстояло стать матерью.
Но, признавшись в своем грехе, она не смела сказать Пьеру и Жану о том, что Мартин Герр был женат.
Она не могла признаться в этом даже самой себе и беспрестанно пыталась уверить себя, что это невозможно, что господин д’Эксмес ошибся, что Бог не оставит без своей помощи ее, несчастное создание, вся вина которого в том, что она полюбила! Ведь она так доверяла Мартину Герру, она так доверяла виконту д’Эксмесу!..
Тем не менее двухмесячное молчание господина и слуги было для нее жестоким ударом. Терзаясь страхом и нетерпением, она ждала 1 января — последнего срока, который Пьер Пекуа назначил виконту.
И вот 31 декабря сначала неясная, но вскоре подтвердившаяся весть о том, что французы наступают на Кале, вселила в нее трепетную надежду.
Она слышала, как ее братья толковали о том, что виконт д’Эксмес наверняка среди нападающих. Если так, то Мартин Герр тоже там…
И все-таки у нее тревожно сжалось сердце, когда на следующий день, 1 января, Пьер Пекуа позвал ее в нижний зал, чтобы решить, как поступить в подобных обстоятельствах.
Бледная и поникшая, она предстала перед этим суровым домашним судом.
— Садись, Бабетта, — молвил Пьер и указал ей на кресло.
Потом сказал ей серьезно, но с оттенком грусти:
— Бабетта, твое раскаяние и твои слезы растрогали меня. Мой гнев сменился сожалением, а досада — нежностью, и я тебя простил…
— Да будет Господь к вам так же милосерден, как вы ко мне, братец!
— Потом Жан дал мне понять, что твоя беда, быть может, вполне излечима, ибо тот, кто тебя вверг в бездну греха, возможно, сочтет своим долгом извлечь тебя оттуда.
Покраснев, Бабетта еще ниже склонила голову.
Пьер продолжал:
— Все это было бы неплохо, однако Мартин Герр все время молчит. Уже месяц прошел после ухода посланца виконта д’Эксмеса, а о Мартине Герре ни слуху ни духу… И вот сейчас французы у наших стен… Думаю, что и виконт д’Эксмес со своим оруженосцем в их рядах…
— Это уж точно… — перебил его Жан Пекуа.
— Я нисколько в этом не сомневаюсь, Жан. Но если нам доведется свидеться с ними, то как мы встретим их, Бабетта: как друзей или как врагов?
— Не знаю, братец. Я просто их жду…
— Итак, ты не знаешь, спасут ли они нас или покинут? Но что возвещает нам эта канонада? Приход освободителей, которых мы благословим, или злодеев, которых мы должны покарать?
— Зачем вы спрашиваете меня об этом? — ответила Бабетта вопросом на вопрос.
— Почему спрашиваю? Слушай, Бабетта! Ты помнишь, как наш отец учил нас относиться к Франции и французам? Англичан мы никогда не считали своими соотечественниками, нет, они для нас угнетатели! Ведь родина — это большой очаг, это дружная семья, это всенародное братство! Можно ли уйти в другое братство, к другой семье, к другому очагу?
— Боже мой, Пьер, к чему вы говорите об этом? — спросила Бабетта.
— А вот к чему. Быть может, судьба Кале — в грубых мозолистых руках твоего брата. Да, эти руки, почерневшие от каждодневной работы, могут вернуть французскому королю ключ от Франции.
— Так чего же они медлят? — воскликнула Бабетта, всосавшая с молоком матери ненависть к иностранному игу.
— Молодчина! — одобрительно кивнул Жан Пекуа. — Ты поистине достойна нашего доверия!
— Ни мое сердце, ни мои руки не стали бы медлить, — ответил Пьер Пекуа, — если бы я мог лично передать наш прекрасный город королю Генриху. Но, к сожалению, я ничего не могу сделать без виконта д’Эксмеса.
— Как это так? — удивилась Бабетта.
— А вот как: я бы с радостью пошел на такое славное дело вместе с нашим гостем и его оруженосцем. Но теперь я презираю этого бездушного аристократа, который потворствовал нашему бесчестью.
— Кто? Виконт д’Эксмес? — вскричала Бабетта. — Такой отзывчивый и бесхитростный!
— Да что там говорить, — махнул рукой Пьер. — Ясно одно: и господин д’Эксмес, и Мартин Герр все знали, но теперь — сама видишь — оба отмалчиваются.
— Но что же он мог сделать? — добивалась Бабетта.
— Он мог, вернувшись в Париж, прислать сюда Мартина Герра и приказать ему дать тебе свое имя!
— Нет, он не мог так сделать, — грустно покачала головой Бабетта.
— Что? Виконт д’Эксмес не мог принудить своего подчиненного жениться на тебе?
— Жениться? Нет, нет!.. Он не мог… — лепетала обезумевшая Бабетта.
— Да кто же ему мог запретить? — воскликнули оба брата.
Бабетта упала на колени и залепетала как помешанная:
— Ах, простите меня еще раз… Я хотела скрыть от вас… Но когда вы заговорили о Франции, о виконте д’Эксмесе и об этом… Мартине Герре… О, неужели правда то, что сообщил тогда мне господин д’Эксмес?
— Что он тебе сообщил? — Голос Пьера дрогнул.
— Да, да… В день своего отъезда… когда я просила его передать Мартину мое колечко… я не могла ему, чужому человеку, признаться во всем случившемся…
— Что он тебе сказал? Договаривай! — крикнул Пьер.
— Что Мартин Герр женат!..
— Несчастная! — завопил Пьер Пекуа и вне себя замахнулся на сестру.
— И это была правда, — прошептала побледневшая девушка, — теперь я знаю, что это была правда! — И, потеряв сознание, она рухнула на пол.
Жан схватил Пьера за плечи и оттолкнул назад:
— Ты в своем уме, Пьер? Не ее должно карать, а того презренного!
— Верно! — согласился Пьер Пекуа, стыдясь своей несдержанности.
Суровый и замкнутый, он отошел в сторону, а Жан тем временем наклонился над неподвижной Бабеттой. Так прошло немало времени.
Издалека, почти с равномерными перерывами, доносились пушечные залпы.
Наконец Бабетта открыла глаза и, пытаясь вспомнить, что произошло, спросила:
— Что случилось?
Она перевела еще затуманенный взгляд на склонившегося над нею Жана Пекуа. Странное дело: ей показалось, будто Жан совсем не грустен. На его добродушном лице застыло выражение глубокой нежности и какого-то странного удовлетворения.
— Надейся, Бабетта, надейся! — негромко произнес Жан.
Но когда она посмотрела на бледного и подавленного Пьера, она невольно вздрогнула — к ней сразу же возвратилась память.
— Простите, простите… — зарыдала она.
Повиновавшись мягкому жесту Жана, Пьер подошел к сестре, приподнял ее и посадил в кресло.
— Успокойся, — сказал он, — я на тебя зла не держу. Ты и так немало пострадала!.. Успокойся. Я скажу тебе то же, что и Жан: надейся!..
— Но на что я могу еще надеяться?
— Что прошло, того не вернешь, но зато можно отомстить, — нахмурился Пьер. — Повторяю, я тебя простил. Знай, Бабетта: я тебя люблю, как и прежде, но гнев мой не угас, он только обратился к одному лицу. Теперь я должен покарать презренного Мартина Герра…
— О брат! — со стоном перебила его Бабетта.
— Да, ему не будет пощады! Ну, а с его хозяином, с господином д’Эксмесом, у меня особые счеты, ему я верю по-прежнему.
— Я же говорил! — подхватил Жан.
— Да, Жан, и ты был прав, как всегда. Теперь все разъясняется. Благодаря признанию Бабетты мы теперь знаем, что виконт д’Эксмес не обманул нашей дружбы.
— О, я знаю его благородное сердце! — заметил Жан. — Он наверняка задался целью возместить сен-кантенское поражение громовой победой.
И сияющий ткач протянул руку к окну, будто приглашая прислушаться к оглушительному реву пушек, который, казалось, становился все сильнее и сильнее.
— Жан, — спросил Пьер Пекуа, — о чем говорит нам эта канонада?
— О том, что господин д’Эксмес там.
— Верно. Но, кроме того, — добавил Пьер на ухо своему двоюродному брату, — она говорит нам: «Помните пятое число!»
— И мы о нем помним!
— Теперь, когда все неясности позади, — отозвался Пьер, — у нас будут другие заботы. За три дня нам надо сделать многое. Нужно обойти все укрепления, поговорить с друзьями, распределить оружие…
И вполголоса он повторил:
— Будем помнить, Жан, пятое число!
Через четверть часа озабоченные оружейник и ткач вышли из дома.
Казалось, они начисто забыли о существовании какого-то там Мартина Герра, а тот, в свою очередь, даже не подозревал о горестной участи, которая уготована ему в Кале, где он отродясь не бывал.
XVВ ПАЛАТКЕ
Три дня спустя, к вечеру 4 января, французы, несмотря на пророчества лорда Уэнтуорса, еще продвинулись вперед. Они не только перешли мост, но и захватили форт Ньелле вместе со всеми имеющимися там запасами оружия и снаряжения. Такая позиция давала французам полную возможность заткнуть ту брешь, через которую могли просочиться подкрепления англичан и испанцев. Подобный результат, пожалуй, вполне оправдывал трехдневную ожесточенную борьбу.
— Но это же абсурд! — воскликнул губернатор Кале, когда увидел, что английские солдаты, несмотря на все его усилия, панически бегут к городу.
И он — какое унижение! — вынужден был последовать за ними, ибо долг его — погибнуть последним.
— Наше счастье, — сказал ему лорд Дерби, когда они очутились вне опасности, — наше счастье, что Кале и Старая крепость все же могут продержаться два или три дня. Форт Ризбанк и выход к морю свободны, а Англия не за горами!
На военном совете, созванном лордом Уэнтуорсом, было установлено, что спасти их может только Англия. С самолюбием считаться теперь не приходилось. Если тут же сообщить в Дувр о происшедшем, то через сутки они получат мощное подкрепление, и тогда Кале спасен!
Скрепя сердце лорд Уэнтуорс согласился с этим решением. И вскоре одинокая шлюпка отчалила от берега, увозя гонца к дуврскому губернатору.