— Диана, — произнес Габриэль, — наше несчастье, по милости Господней, еще не совсем безнадежно! Если я начал говорить, то скажу все!
Тогда Габриэль поведал Диане о небывалом страшном договоре, который он заключил с Генрихом II, о торжественном обещании короля вернуть свободу графу де Монтгомери, если виконт де Монтгомери, защищавший Сен-Кантен от испанцев, сумеет отнять Кале у англичан… И вот Кале уже целый час — французский город, а он, Габриэль, — подлинный вдохновитель этой блестящей победы!
По мере того как он говорил, надежда, подобная деннице, разгоняющей ночную темноту, рассеяла печаль Дианы. Когда Габриэль кончил свою исповедь, она задумалась на мгновение, потом, протянув ему руку, твердо заявила:
— Бедный мой Габриэль, нам придется еще немало претерпеть. Но останавливаться нам нельзя! Мы не должны ни смягчаться, ни разнеживаться! Что же до меня, то я постараюсь быть такой же твердой и мужественной, как и вы! Самое главное — это действовать и решить нашу судьбу так или иначе. Наши беды, я верю, идут к концу. Выигрыш у вас в руках: вы сдержали слово, данное королю, а он наверняка сдержит свое. А сейчас что вы намерены предпринять?
— Герцог де Гиз был посвящен во все мое предприятие. Я знаю, что без него я не смог бы ничего сделать, но и он без меня ничего бы не добился. Он, только он должен сообщить королю о том, что я сделал для победы! Теперь я могу напомнить герцогу о его обещании, взять у него письмо к королю и немедленно отправиться в Париж…
Диана внимательно слушала его горячую, порывистую речь, и глаза ее светились надеждой. Но вдруг дверь распахнулась, и показался бледный и взволнованный Жан Пекуа.
— Что случилось? — с беспокойством спросил Габриэль. — Плохо с Мартином?
— Нет, господин виконт. Мартина перенесли к нам, и у него уже побывал мэтр Амбруаз Парэ. Решено, что ногу придется отнять, но мэтр Парэ утверждает, что ваш добрый слуга перенесет операцию.
— Вот это хорошо! — обрадовался Габриэль. — Амбруаз Парэ еще у него?
— Господин виконт, — грустно молвил горожанин, — ему пришлось покинуть его для другого… более высокопоставленного больного…
— Кто же он? — спросил Габриэль, меняясь в лице. — Маршал Строцци? Или герцог де Невер?
— Герцог де Гиз при смерти…
Габриэль и Диана в ужасе вскрикнули.
— А я еще говорила, что близок конец наших страданий! — простонала Диана. — Боже мой, Боже мой!
— Не поминайте имени Божьего! — с грустной улыбкой возразил ей Габриэль. — Бог справедлив, Он карает меня за себялюбие. Я взял Кале ради отца и ради вас, а Богу нужны подвиги лишь для Франции.
XXIII«МЕЧЕНЫЙ»
И тем не менее наши влюбленные все-таки надеялись на лучшее: герцог де Гиз еще дышал. Ведь все знают, что несчастные нередко уповают на самое невероятное и, подобно жертвам кораблекрушения, хватаются за плывущую щепку.
Виконт д’Эксмес покинул Диану и захотел самолично допытаться, откуда был нанесен новый удар, постигший их как раз в ту минуту, когда суровая судьба, казалось, уже смилостивилась над ними. Жан Пекуа рассказал ему по дороге, что случилось.
Как известно, лорд Дерби был вынужден сдаться раньше срока, назначенного лордом Уэнтуорсом, и отправил к герцогу де Гизу своих парламентеров. Однако кое-где все еще бились.
Франциска Лотарингского, сочетавшего в себе бесстрашие воина и стойкость военачальника, видели в самых жарких и опасных местах.
В одну далеко не прекрасную минуту он подскакал к проделанному в стене пролому и ринулся в бой, воодушевляя словом и делом своих солдат.
Вдруг он заметил по ту сторону пролома белое знамя парламентеров. Гордая улыбка озарила его лицо: значит, он победил!
— Стойте! — крикнул он, пытаясь перекричать грохот боя. — Кале сдается! Шпаги в ножны!
И, подняв забрало своего шлема и не спуская глаз со знамени, этого символа победы и мира, он тронул вперед коня.
Тогда какой-то английский солдат, по-видимому не заметивший парламентеров и не расслышавший возгласа герцога, схватил за узду его коня. Когда же обрадованный герцог, не обративший внимания на солдата, дал шпоры, англичанин нанес ему удар копьем в лицо.
— Мне толком не сказали, — говорил Пьер Пекуа, — в какое именно место поражен герцог, но как бы то ни было, рана, должно быть, ужасна. Древко копья сломалось, и острие осталось в ране! Герцог, даже не вскрикнув, повалился лицом вперед, на луку седла! Англичанина этого, кажется, тут же разорвали на куски, но разве спасешь этим герцога? Его тотчас унесли, и с той минуты он так и не приходил в сознание.
— Значит, Кале пока еще не наш? — спросил Габриэль.
— Что вы! Герцог де Невер принял парламентеров и предложил им самые выгодные условия. Но даже возврат такого города не возместит Франции этой утраты!
— Боже мой, вы говорите о нем, как о покойнике! — поежился Габриэль.
— Ничего не поделаешь! — только и мог, покачав головой, промолвить ткач.
— А сейчас куда вы меня ведете? — спросил Габриэль. — Куда его перенесли?
— В кордегардию Новой крепости — так, по крайней мере, сказал мэтру Амбруазу Парэ тот человек, что принес нам роковую весть. Мэтр Парэ сразу же пошел в кордегардию, а я побежал за вами… Вот мы уже и пришли. Это и есть Новая крепость.
Встревоженные горожане и солдаты запрудили все комнаты кордегардии. Вопросы, предложения, замечания так и летели над тысячной толпой, словно звонкий ветерок, проносящийся по роще.
Виконт д’Эксмес и Жан Пекуа с трудом протиснулись вперед и подошли наконец к лестнице перед дверью, у которой стоял надежный караул из алебардщиков и копейщиков. У некоторых из них в руках были факелы, бросавшие красноватые отблески на взволнованную толпу. Габриэль вздрогнул, когда вдруг увидел при этом неверном свете Амбруаза Парэ. Мрачный, нахмуренный, со скрещенными на груди руками, он неподвижно застыл на ступеньках кордегардии. Непролившиеся слезы застилали ему глаза. Позади переминался с ноги на ногу Пьер Пекуа. Он тоже был мрачен и подавлен.
— Оказывается, и вы здесь, мэтр Парэ! — воскликнул Габриэль. — Что вы тут делаете? Ведь если герцог еще жив, ваше место при нем.
— Мне ли об этом напоминать, виконт! — откликнулся хирург, узнав Габриэля. — Если можете, убедите этих тупоголовых стражей.
— Как! Вас не пропускают? — поразился Габриэль.
— И слышать не хотят! — сказал Амбруаз Парэ. — Подумать только: из-за каких-то глупых предубеждений мы можем потерять столь драгоценную жизнь!
— Но вам необходимо пройти! Вы просто не сумели это сделать…
— Мы сначала просили, — перебил Пьер Пекуа, — потом начали угрожать. На наши просьбы они отвечали насмешками, на наши угрозы — кулаками. Мэтр Парэ хотел прорваться силой, и его основательно помяли.
— Чего проще, — с горечью молвил Амбруаз Парэ. — Ведь у меня нет ни шпор, ни золотой цепи…
— Погодите, — сказал Габриэль. — Я сделаю так, что вас пропустят.
Он поднялся по ступеням кордегардии, но копейщик преградил ему дорогу.
— Простите, — почтительно сказал он, — но нам дан приказ никого не пропускать.
— Вот чудак! — остановился Габриэль. — Может ли этот приказ относиться к виконту д’Эксмесу, капитану гвардии его величества и личному другу герцога де Гиза? Где твой начальник? Я сам с ним поговорю!
— Он охраняет внутреннюю дверь, — присмирел копейщик.
— Вот я и пройду к нему, — заявил виконт, — а вы, мэтр Парэ следуйте за мной.
— Вы, господин виконт, проходите, если уж так настаиваете, но этот человек с вами не пройдет.
— Почему так? — удивился Габриэль. — Почему врачу не пройти к больному?
— Все врачи, которые имеют свидетельства, давно уже у герцога де Гиза. Больше там никого не нужно, так нам сказали.
— Вот это-то больше всего меня и страшит, — презрительно хмыкнул Амбруаз Парэ.
— А вот у этого, — продолжал солдат, — нет при себе никакого свидетельства. Я его хорошо знаю, он спас не одного солдата, это так, но ведь такие герцогов не лечат.
— Много болтаешь! — нетерпеливо топнул ногой Габриэль. — Я требую, чтобы мэтр Парэ прошел со мною!
— Невозможно, господин виконт.
— Я сказал: я требую!
— Не могу подчиниться вам. Таков приказ.
Амбруаз горестно воскликнул:
— И во время этих нелепых споров герцог, может быть, умирает!
Этот возглас рассеял последние колебания Габриэля.
— Значит, вы хотите, — крикнул он стражам, — чтобы я вас принял за англичан? Тем хуже для вас! Чтобы сохранить жизнь герцогу, не жалко погубить душ двадцать вот таких, как ваши! Посмотрим, смогут ли ваши копья коснуться моей шпаги!
Шпага его молниеносно выскользнула из ножен. Он высоко поднял ее и, увлекая за собой Амбруаза Парэ, поднялся по ступеням лестницы.
В его осанке, во взгляде сквозила такая неподдельная угроза, а в поведении врача — такая сила и уверенность, что стражи тотчас же освободили им проход.
— Эй, вы! Пропустите их! — крикнул кто-то из толпы. — У них такой вид, будто их послал сам Господь Бог спасти герцога де Гиза.
В узком коридоре перед большим залом Габриэль и Амбруаз Парэ увидели офицера — начальника караула. Виконт д’Эксмес, не задерживаясь, бросил ему тоном, не допускающим возражения:
— Я веду к его светлости нового хирурга.
Офицер отдал честь и молча пропустил их.
Габриэль и Парэ вошли. Никто не обратил на них внимания.
Посередине комнаты, на носилках, неподвижно лежал герцог де Гиз. Голова его была вся в крови, лицо рассечено наискось. Острие копья вошло над правым глазом, пробило щеку и вышло возле левого уха. На рану страшно было смотреть.
Около раненого толпилась целая дюжина всякого рода врачей и хирургов. Растерянные, взволнованные, они ничего не предпринимали, только переглядывались да переговаривались.
Когда Габриэль и Амбруаз Парэ вошли, один из них важно изрекал:
— Итак, мы все согласились на том, что ранение герцога де Гиза, к великому нашему прискорбию, следует признать смертельным, безнадежным и не поддающимся никакому лечению. Дабы обрести хоть малейшую надежду на спасение, нужно прежде всего извлечь обломок из раны, а извлечение такового неминуемо приведет к смертельному исходу…