Вскоре по высоте ударили наши артиллерийские и минометные батареи, в облаке пыли*понеслись по дороге танки, ведя огонь на ходу. И вдруг в сотне метров справа от нас кто-то выбежал вперед в развевающейся плащ-палатке, напоминающей кавказскую бурку, и, размахивая автоматом, поднятым над головой, высоким гортанным голосом закричал:
Гвардия!.. Вперед, за Родину!..
Хабеков!., Хабеков!.. — раздались со всех сторон крики, и солдаты все разом стали подниматься с земли.
Вокруг меня гремело могучее, все нарастающее «ура», а по полю, обгоняемый сотней быстроногих солдат, словно волны, обступающих его со всех сторон, припадая к траве и вновь поднимаясь, в своей развевающейся крылатой плащ-палатке бежал комбат Ха- беков, которого я тщетно искал второй день.
Карельская была взята штурмом. Десантники истребляли заслоны врага и с боями продвигались по лесу к следующему укрепленному пункту — Самбату- ксе. Отступая, фашисты ставили за собой дымовую завесу, и гвардейцы Хабекова шли, прикрыв рукой глаза от едкого дыма. Потом враг стал поджигать лес. Пламя высоко поднималось в небо. Но и огонь не остановил солдат Хабекова.
После взятия Самбатуксы бои перекинулись к опоясанной эскарпами, надолбами, гранитным и бетонным заграждением Мегреге. Перед широко раскинувшимся на берегах Олонки городом Олонцом я потерял след батальона Хабекова, так и не повидавшись с гвардии капитаном. Не нашел я его батальон и в Видлице.
Только в районе Салми я как-то однажды встретил Мурата Карданова. Он прибыл по вызову штаба дивизии издалека. Я думал, что Карданов вернется в батальон и я пойду вместе с ним, но этого не случилось. Карданову было присвоено звание Героя Советского Союза, и ему надо было ехать в Москву.
Наши войска освободили Салми и Питкяртана, вошли в Сортавала, и на этих рубежах в августе 1944 года завершилась война с Финляндией.
В октябре некоторые наши части были переброшены с Карельского фронта на Запад.
Среди многих имен командиров, известных мне по Северу, я встретил на дорожных указателях в городе Кечкемете, в Венгрии, и имя Хабекова. Я вспомнил форсирование Свири, бои за Карельскую и Самбату- ксу, но, занятый неотложными редакционными заданиями, поиски гвардии капитана отложил до лучших времен.
Стрелки из фанеры с надписью «Хозяйство Хабекова» попадались мне потом и в районе Будапешта, и в небольших венгерских городках по дороге на озеро
Балатон, где шли тяжелые танковые бои, и в Австрийских Альпах, и на развороченных авиацией улицах Винер-Нойштадта, и, наконец, в Вене.
Как-то во время боев за Дунайский канал я на перекрестке у Венской оперы среди сотен других стрелок заметил и хабековскую.
Ну, уж сегодня обязательно повидаю этого неуловимого гвардии капитана! — решил я и отправился на поиски батальона Умара Хабекова.
Фанерные стрелки долго водили меня по улицам, пока не завели в узкий торговый переулок.
Навстречу мне медленно двигалась машина, задрапированная кумачом, а позади шла, запрудившая весь переулок, колонна молодых солдат десантных войск.
Прижавшись к нише витрины, я пропустил процессию.
Кто убит? — спросил я юного солдата с флажком в руке, замыкавшего колонну, когда он поравнялся со мной.
Гвардии капитан Хабеков... наш комбат... — ответил он, по-мальчишески вытерев рукавом гимнастерки глаза.
Сапер и корреспондент
Освободив западную часть Вены, наши войска остановились перед Дунайским каналом. Берега канала были крутые, высокие, одетые в камень. Форсировать канал было трудно. Немцы это знали хорошо. Они ушли на левый берег и взорвали за собой мосты, оставив целым лишь один, который заминировали.
Спасти этот мост взялась группа саперов-комсомольцев во главе со старшиной Степаном Кузаковым.
Старшина был атлетического сложения, невозмутимого спокойствия и великий молчальник. Он по-пластунски подполз к мосту, осмотрел его и вернулся на командный пункт. Я спросил:
— Каким способом вы думаете разминировать мост?
Последний снаряд
В первый же час боя выбыла половина расчета. Вскоре были ранены и остальные артиллеристы. Но эти остались в строю. Перевязанные бинтами, которые тут же пропитались кровью и почернели от порохового дыма, они продолжали сопровождать пехоту по улицам Вены.
К полудню в ящике осталось три снаряда.
Пушка стояла на перекрестке, со всех сторон обстреливаемая немецкими автоматчиками. Пули то и дело щелкали по щиту. Командиру орудия Чернецову вместе с заряжающим Бесамбековым и наводчиком Мартыновым пришлось укрыться в воротах ближайшего дома.
Пехотинцы попытались одни, без поддержки артиллерии, подняться в атаку, но неудачно.
Прижав перевязанную руку к груди, Чернецов тогда крикнул:
Мартынов, к пушке!
Но Мартынов не двигался с места: у него пулей было ранено бедро.
Мартынов, к пушке! — повторил командир орудия, но, посмотрев на его смертельно бледное лицо, прокричал: — Бесамбеков, за мной! — И вместе с заряжающим бросился на перекресток.
За ними заковылял и. Мартынов.
Они спрятались за щит и развернули пушку. Первый снаряд Чернецов послал в окно, откуда стреляли пулеметчики, второй — в ворота углового дома, где скрывались вражеские автоматчики.
Пехотинцы поднялись и ринулись штурмовать дома.
Артиллеристы остались одни на пустынном перекрестке с пушкой и единственным бронебойно-зажигательным снарядом.
Надо спасать пушку! — сказал Чернецов.
Бесамбеков побежал, раскрыл ворота, вернулся, и
втроем они с превеликим трудом откатили пушку в глубь двора.
И в это время где-то совсем близко послышалось грохотание тяжелого танка.
Танки, братцы, танки! — прошептал Мартынов.
Прислушиваясь к лязгу гусениц, флегматичный Бесамбеков сказал:
Один танк!
Было ясно, что это вражеский танк и что он ищет их.
Что же нам делать? — на какое-то мгновение растерялся и Чернецов.
Все они были молодые ребята, комсомольцы, и впервые участвовали в бою.
А мы закроем ворота, сам черт нас тогда не сыщет! — Мартынов, припадая на правую ногу, пошел и захлопнул ворота.
Грохотание тяжелого танка нарастало. Вскоре этот грохот заглушил даже залпы наших батарей по ту сторону Дуная.
Пронеси, господи! — прошептал Мартынов, вернувшись к товарищам.
Чернецов долгим взглядом посмотрел на него, швырнул цигарку и кинулся к пушке. Поняв замысел командира, то же самое проделал Бесамбеков. Еще не вполне осознавая зачем, к пушке заковылял и Мартынов. Они развернули пушку и направили ее на ворота.
Жаль, что остался один снаряд! — с сожалением сказал Мартынов. — А то бы мы им показали кузькину мать!
И один снаряд — снаряд! — прокричал в бешенстве Чернецов и с помощью Бесамбекова зарядил пушку.
Придерживая на голове чалму из бинтов, Бесамбеков побежал к воротам и в то мгновение, когда немецкий танк поравнялся с воротами, распахнул их и плашмя упал на землю. Раздался выстрел!
Оглушенный, сжимая обеими руками голову, Бесамбеков еще лежал на земле, когда рядом с собой он увидел Чернецова и Мартынова. Он отпустил руки.
Ты что, оглох? — услышал он ликующий крик Мартынова.
Бесамбеков приподнялся на локте и увидел окутанный черным густым дымом танк со свастикой на башне, языки пламени, фейерверком выбивающиеся из открытого люка.
Он вскочил, и, обнявшись, они втроем попытались протанцевать какой-то дикий танец. Но лишь застонали от боли.
Каждому на войне свое
На подступах к Дунайскому каналу все еще идут упорные бои.
Вот осколком снаряда разбило .громадное бемское стекло в витрине обувного магазина. Бесстрашные венские девушки, «вторым эшелоном» идущие вслед за нашими передовыми частями, тут же, и чуть ли не под разрывами снарядов, пробираются в витрину, и дальше — в магазин.
Оттуда выходит какая-нибудь красивая бестия с очаровательной улыбкой, несет в кошелке или нанизав на веревку пар двадцать модельной обуви всех цветов и фасонов и, высоко вздернув руку, с удивительной грацией машет нашим солдатам.
Венские юноши ведут себя несколько иначе, не столь «героически».
В районе Канала ко мне подходит группа человек в двадцать. Наряжены в жалкие лохмотья. И где они набрали это многоцветное тряпье?.. А рядом — фабрика готового платья, развороченные снарядом ворота. Юноши просят разрешения... немного приодеться. Они думают, что я комендант. Но я не комендант и, конечно, разрешаю.
Юноши входят в ворота, я иду своей дорогой.
Через час, недалеко от Оперы, я вижу на той стороне улицы толпу необыкновенно толстых людей. От^ куда такие взялись в Вене? Кто они? Толстяки переходят улицу и еще издали машут мне рукой. И тоже не без грации!..
Я, конечно, узнаю юношей. Как им удалось напялить на себя по три костюма и по три пальто — трудно сказать. Но еще труднее при их виде удержаться от смеха.
Каждому на войне свое.
Старые девы из Прессбаума
Прессбаум расположен на холмах, покрытых лесом. Отсюда не так далеко до Австрийских Альп. Городок курортный, всюду пансионы и виллы богатых венцев.
У каждого дома — аккуратно подстриженный сад, до* рожки, посыпанные песочком. Сейчас середина апреля, пышно цветут вишня, абрикосы, магнолия.
Опьяненный запахом магнолий, никого не замечая на улице, я брожу по городку, думая о том, что вот хорошо бы остановиться здесь на несколько дней и пожить в покое и тишине... Вдруг мне преграждают дорогу две женщины. По виду — благочестивые монашенки. Тощие, высокие, они удивительно похожи друг на друга: остроносенькие, в пенсне с длинными черными шнурками, одетые во все черное, с зонтиками под мышкой, в старомодных ботах, напоминающих ботфорты.
Фрау Маргарита, — хриплым шепотом произносит одна из них.
Фрау Матильда! — резко говорит вторая.
Две фрау отводят меня в сторону и с таинственным видом спрашивают, где мог остановиться наш военный комендант. Потом, перебивая друг друга, они рассказывают, что якобы час назад два наших солдата сделали им непристойно