е предложение, — и с таким азартом, знанием дела и подробностей фантазируют на эту тему!.. Я готов со стыда провалиться сквозь землю. Но, набравшись храбрости, спрашиваю:
Зачем вам комендант? Ведь с вами как будто бы ничего не случилось?
Но нас оскорбили! Мы — девицы! Да, да, не смотрите на нас такими удивленными глазами! Мы — девицы! Мы требуем, чтобы комендант нашел солдат, наказал их или же... или же выдал нам компенсацию! — И две фрау, гордо вскинув головы, достают из карманов пространные жалобы на имя коменданта.
Сдерживая улыбку, я рассказываю им, как найти коменданта, и мы расходимся в разные стороны...
А вечером, перед отъездом в Винер-Нойдорф, ужиная в офицерской столовой, я случайно узнаю: комендант, чтобы отвязаться от этих двух сумасбродных прессбаумских дев, не нашел ничего лучшего, как выдать им из трофейного склада по отрезу сукна на пальто. В компенсацию!..
г_ Недели через две после этой истории, уже после
взятия Вены, я попадаю в Баден. Хотя наши войска движутся на север Австрии, к Аспарну, но штаб фронта пока еще здесь. Подходя к штабу, я вдруг вижу фрау Маргариту и фрау Матильду! Энергично жестикулируя, они что-то объясняют часовому, чего-то требуют от него.
Холодок пробегает у меня по спине. Я поворачиваю назад.
Через полчаса, возвращаясь к штабу, я спрашиваю у часового:
Что от вас хотели эти две женщины?
Кикиморы? — Часовой улыбается. — Да вроде как бы хотят пожаловаться самому командующему. Говорят, на них покушались сегодня два наших солдата. .. Видели таких красавиц? Поди им уже за пятьдесят, бесстыдницам. — Часовой качает головой. — Они у генерала будут требовать «компенсацию».
Не знаю, что на этот раз получили прессбаумские девы, но думаю, что-то ценное. И вот почему...
Проходит апрель. Проходит май. Уже капитулировала Германия. Уже совсем-совсем закончилась война, и наши войска возвращаются на родину.
В первых числах июня я приезжаю в Вену, захожу по служебным делам к коменданту центрального района города.
В приемной полковника много народу. Я записываюсь в очередь и сажусь с газетой у окна. И вдруг... открывается дверь, из кабинета коменданта выходят прессбаумские девственницы!.. На этот раз они вместо зонтиков держат под мышкой толстые портфели, запихивая туда кипы каких-то свидетельств с разноцветными печатями.
Когда они со строгими, непроницаемыми лицами, гордо вскинув головы, шлепая ботфортами, покидают приемную, я спрашиваю у адъютанта полковника:
Интересно, что могли просить у коменданта эти две женщины?
У коменданта!.. — Адъютант смотрит на меня уничтожающим взглядом. — Они просят у Советского правительства! Пенсию!.. За потерю девственности! — взрывается адъютант.
«Живот енглези»
Хорн. Центр города.
У подъезда двухэтажного особняка толпится группа наших солдат из десантных войск. На дверях приколота бумажка, на которой русскими печатными буквами выведено: «Живот енглези».
Гадают солдаты: что это может означать?
Здесь, видимо, живут англичане! — осеняет догадка молоденького сержанта, и он смело нажимает на звонок.
Дверь открывается, и на пороге появляется женщина средних лет. На ней свежий фартук в полоску, в руках — связка ключей.
Сержант спрашивает по-английски:
Вы являетесь хозяйкой дома?
Женщина пожимает плечами: она не понимает по- английски.
Вы являетесь хозяйкой дома? — спрашивает сержант по-немецки.
Нет, нет! — отвечает женщина. — Я только дальняя родственница фрау Ельзи...
Здесь живут англичане? Вы можете нас провести к ним? Я хотел бы немного поговорить...
Женщина, хотя и смущенно, но перебивает сержанта :
Я и есть англичанка...
Но вы же немка! — говорит сержант.
Но незадолго перед войной я больше месяца прожила с фрау Ельзой в Англии...
Сержант переводит, и солдаты дружно хохочут.
И этого, вы думаете, достаточно, чтобы стать англичанкой? — спрашивает сержант.
Вообще-то — нет. Но на время войны... достаточно,— не моргнув глазом, отвечает женщина.
Солдаты во главе с сержантом входят в дом. В нем много мужчин с военной выправкой. Конечно, ни одного англичанина. Но переодетых эсэсовцев — больше половины.
Там, где проходила турниры рыцарей
Сегодня я приехал в Розенбург. Это недалеко от Хорна. Розенбург знаменит древним замком, построенным в XII веке.
У ворот замка ко мне подходит гид-австриец. Он в кожаных шортах и курточке, в зеленой тирольской шляпе, утыканной крашеными перьями.
Свой рассказ о замке гид начинает с большого квадратного двора. Много веков назад здесь на горячих и быстрых конях, закрывшись крепкими щитами, бились на турнирах белокурые рыцари.
Потом мы идем по замку. Как и во всяком замке, в нем неуютно и скучно.
А природа вокруг пышная, прекрасная. Стоит замок на высокой, неприступной скале. Внизу — пропасть, река, деревушка.
Когда мы возвращаемся через двор, где когда-то ломались копья и звенели мечи рыцарей, мой гид достает из кармана пухлый конверт и, приподняв шляпу с пестрыми перьями, угодливо спрашивает:
— Не купит ли герр капитан порнографические открытки?
На старой вилле
•
После окончания войны я некоторое время жил в пригороде Вены, на вилле «Роза». Принадлежала она известному когда-то часовых дел мастеру Иоганну Штрамеру. Вилла эта ничего примечательного собой не представляла, по соседству с нею были другие виллы, куда богаче, пышнее и благоустроеннее, но она меня привлекала своим запущенным садом, буйной зеленью.
Хозяин виллы Иоганн Штрамер был слепой старик. Ослеп он лет десять тому назад на почве какого-то нервного потрясения и теперь, вдали от столицы, тихо и мирно доживал свой век. Я помню его всегда сидящим на скамейке под высоким вишневым деревом в долгой и молчаливой сосредоточенности.
Хозяйничала на вилле его жена, фрау Мариана.
Старик со старухой занимали верхнюю половину виллы. Мне же они охотно уступили нижнюю, с большой стеклянной верандой, выходящей прямо в сад. У меня была спальня, кабинет и столовая с развешанной по стенам и расставленной на полочках удивительно интересной и богатой коллекцией самых различных стенных, настольных и карманных часов. Коллекция представляла большую ценность, и хотя старики жили в нужде, они ни за какие деньги не соглашались ее продать. Очень часто в свободное от занятий время или после обеда я подолгу просиживал в столовой, слушая тиканье и бой этих удивительных часов. Многие из них были ручной работы, неизвестных мастеров. Особенно мне запомнились одни — карманные часы. Иоганн Штрамер купил их у раненого солдата еще в прошлую войну: весь тончайший механизм этих часов был выполнен солдатом крохотным напильником в окопе.
Как-то после обеда фрау Мариана принесла мне визитную карточку некоего мистера Патерсона и сказала, что неизвестный ей американец просит его принять по весьма важному делу.
Вскоре в столовую вошел грузный человек в небрежно надвинутой на затылок шляпе, с огрызком обсосанной сигары во рту, зажав под мышкой кипу обтрепанных книг. Кивком головы он поздоровался со мною, потом бросил на рояль шляпу и книги, вытер платком вспотевшее лицо и долгим оценивающим взглядом уставился на стену, на коллекцию часов... Пожевав сигару, незнакомец выбрал среди книг одну и, перелистывая ее, коверкая русские слова, спросил, на каком из европейских языков, кроме русского, я говорю.
Знаю немецкий.
Я — мистер Патерсон. Америка! — сказал он и ткнул себя пальцем в грудь.
Это я вижу, — сказал я.
Я старый коммерсант, кэптэн... Я изъездил почти весь свет... Бывал и в Китае, и в Индии, и на Азорских островах... Сейчас разъезжаю по Европе, скупаю картины, ценную мебель, антикварные безделушки, фарфор, хрусталь, ковры, драгоценности, немецкую оптику...
При чем же здесь я, советский офицер? Кто вас послал сюда?..
— Я пришел купить коллекцию часов, кэптэн. Сколько вы просите за нее?
Я рассмеялся.
Может быть, вам продать и виллу?
Да нет же, кэптэн, на кой черт она мне сдалась. — Американец подошел к стенным часам «кукушке», те как раз в это время прокуковали, потом — к настольным часам, те весело прозвенели, потом — к другим... В столовой стоял почти что не прекращающийся звон, писк, гудели рожки и звенели невидимые колокольчики. Было двенадцать часов дня.
Восхищенный, не отрывая взгляда от часов, мистер Патерсон сказал:
Я могу вам заплатить австрийскими шиллингами, мадьярскими пенго, немецкими марками, итальянскими и турецкими лирами, английскими фунтами. В крайнем случае — американскими долларами. Я покупаю все — от иголки до самолета, от патента на изобретение — до любых коллекций картин, старых книг, часов...
Коллекция часов принадлежит Иоганну Штрамеру, как и все здесь находящееся. Вам куда удобнее было бы с подобным предложением обратиться прямо к нему или к фрау Мариане, — сказал я.
Американец с тоской в глазах посмотрел на меня.
Но вы же офицер победившей армии!.. При чем здесь какой-то Иоганн Штрамер? К тому же мои ребята наводили справки: он не продает коллекцию.
Ну, тем более!.. Вы здесь не сделаете бизнеса, мистер Патерсон.
Вы это всерьез?
Абсолютно.
Американец усмехнулся, взял шляпу и словари.
Вы даже не представляете себе, кэптэн, как бы сложились у меня дела, живи на этой вилле не вы, а какой-нибудь американский офицер!
Не представляю.
Мистер Патерсон снова положил шляпу и словари на рояль.
Я отправил в Америку чуть ли не половину ценностей Вены, этой дряхлой австрийской столицы. Мне,
видимо, здесь хватит еще на год работы, кэптэн, но, совершая всякие сделки, я при этом никогда не забываю других. Это мой принцип! Я гуманный человек! Благодаря мне и моим ребятам разбогатели многие наши офицеры, так что прошу плохо не думать...