В моей памяти сохранилось много неповторимых событий этих дней, и самое яркое из них — встреча с первой колонной наших советских людей. Колонна была большая. Были в ней женщины, старики, молодежь. Шли без флагов, транспарантов, без песен, строгим, форсированным шагом.
Впереди колонны шел мальчик лет четырнадцати, в красном пионерском галстуке; замыкала колонну старая колымага, сидели в ней древний подслеповатый дед и такая же бабка в овчинных шубах. Такую колымагу лет двадцать тому назад еще можно было встретить где-нибудь на Орловщине, в глухих, дальних районах Вологодской области, но удивительно было ее видеть здесь, на севере Чехословакии.
Мое внимание привлек мальчик в пионерском галстуке. У него было не по-детски серьезное лицо, глаза, которые видели все на свете и ничему больше не могли удивляться. Мальчик шел не как освобожденный из неволи пленник, а как солдат-победитель, но победитель, которому эта победа стоила немалых сил и немалой крови. Не потому ли наши люди и поставили его впереди колонны? Как символ! . .
Через день той же дорогой я возвращался из-под Праги обратно в Вену. Я останавливался на сборных пунктах, где собирали наших людей перед отправкой на родину, и искал мальчика в пионерском галстуке. Найти его среди десятка тысяч людей было невозможно. Я уже отчаялся в своих поисках, но мне все же повезло: мальчика, правда, я не нашел, но мне встретилась жительница Днепропетровска Антонина Коновицина, хорошо знавшая его, которая и рассказала всю эту историю...
* * *
К фрау Матильде я попала осенью 1941 года. Хозяйство у нее и тогда было крепкое, по-нашему — кулацкое, но небольшое по сравнению с соседскими: восемь гектаров земли, пять коров, пять лошадей. Сыновья фрау Матильды воевали у нас в России, мужа у нее не было, умер он давно, и хозяйство она вела сама.
С виду это была кроткая старушка, сухонькая такая, аккуратная. Я помню ее всегда в чистеньком фартуке, в накрахмаленном воротничке, ласково смотрящую поверх очков...
Но дьявольская сила и жадность сидели в этой старухе. Целыми днями она была на ногах и заставляла нас работать, работать до изнеможения. Будили нас ровно в четыре утра. Ни на минуту раньше и не позже! Даже в осеннее ненастье и в январскую стужу! .. Ровно в четыре! Ровно в два часа дня у нас был обед. Ровно в девять вечера — ужин.
Нас у фрау Матильды было больше сорока: французы, чехи, поляки. Русских было четверо, да и то народ все старый и хворый, вроде меня... Но наша фрау Матильда никому не давала поблажки, всем находила работу. Только и слышишь целый день ее голос: «Arbeiten, arbeiten!» Богатела она не по дням, а по часам.
И сыновья ее старались. Посылки из России шли десятками. .. С утра до вечера в доме, на дворе, на поле кипела работа. За какие-нибудь полгода плотники построили новый скотный двор, маслобойню, бараки, каменщики сложили два одноэтажных каменных дома, усадебную тюрьму, обнесли всю усадьбу высоким забором, поверх которого еще протянули в три нитки колючую проволоку. Хозяйка наняла управляющего и надсмотрщика, жили мы как в настоящей крепости. Ворота были обиты железом, по двору бегали злющие овчарки со вздыбленной шерстью, — попробуй вырваться из этого ада! Да и куда бежать: Россия-то далеко. Но некоторые все же пытались бежать, дядя Прохор, например, колхозный пасечник, был он откуда-то со Смоленщины. .. Собаки настигли его где-то за деревней и так искусали, что старик на другой день умер. ..
Мы уже больше года жили в рабстве у фрау Матильды. Однажды старуха получила извещение: ее сына убили у нас, где-то на Южном фронте. Потом через неделю — второе извещение: погиб старший сын. Старуху хватил удар, у нее отнялась левая нога.
В утешение фрау Матильде за убитых сыновей пригнали новую партию рабов, и она ожила. Это было летом 1943 года, перед уборкой хлебов. Среди пленников был и мальчик Вася, которого вы ищете. Был он пионером, учился в седьмом классе советской школы — и попал к фашистам! .. С приходом Васи все и завертелось в усадьбе фрау Матильды.
В первый же день Вася нам всем категорически заявил, что он — пионер и на проклятых фашистов работать не будет.
А ты, сынок, хоть притворись, что работаешь,— стала просить его тетя Фрося. — Здесь с нашим братом не церемонятся. Убьют ни за что! .. Потерпи немного, вызволят из неволи наши солдаты.
И не подумаю! — гордо ответил мальчик.
Наутро вместе со всеми работниками он пришел на
кухню за завтраком. Завтрак всегда раздавала сама фрау Матильда. Известен немецкий завтрак: стакан кофе и кусок хлеба. На столе стояли большое блюдо и крохотные весы, вроде аптекарских. Хозяйка просыпалась раньше всех в доме, и когда мы приходили за завтраком, то и кофе был готов, и хлеб развешенный лежал на блюде. Это было красивое, золотом разрисованное блюдо. Посреди его было написано: «Mein Haus ist meine Welt;», что означает: «Мой дом — мой мир».
Ну, вот, значит, стоим мы все за завтраком. Опираясь на костыль, фрау Матильда раздает хлеб, разливает кофе. Доходит очередь и до Васи, он последним стоял, а на блюде — больше ни куска хлеба, в кастрюле — ни капли кофе!.. Он смутился, покраснел, но ни слова не промолвил. Фрау Матильда ласково улыбнулась, погладила его по голове, сказала по-русски:
— Надо работать, потом кушать, мальчик.
Вася вышел огорченный из кухни и куда-то пропал. Но к обеду вернулся. И опять ему ничего не досталось. То же — на ужине.
Утром Вася больше не пошел на кухню и весь день проголодал. Мы принесли ему в барак кое-что из наших припасов, но он очень даже сердито от всего отказался. ..
Мы гадали: чем кончится эта история? А история еще только начиналась. Два дня голодал Вася, а на третий — пришел к завтраку, опять ему ничего не досталось. Тогда он схватил блюдо со стола и швырнул его на пол. Фрау Матильда так побледнела, так затряслась, что мы не на шутку испугались. Конечно, разбитого блюда ей было очень жаль, но не в нем была суть: в этом поступке русского мальчика она увидела протест.
Пришел управляющий герр Франц и вместе с ним герр Карл — наш надсмотрщик и палач. Между собой мы этого Карла называли не иначе как Бегемот. У него челюсть была как старый лапоть. Зверь был из зверей! Ходил всегда с плеткой. Мог любого избить до полусмерти. Мог затравить овчарками, как это сделал с дядей Прохором, пасечником. .. Схватили два герра нашего Васю под руки и поволокли на скотный двор. . . А мальчик, вы, наверное, сами заметили, щупленький, выдержать ли ему плетку Бегемота? . . Ну, тут мы все, кто был в это время во дворе — и русские, и французы, и поляки, — преградили им дорогу, запротестовали,
сказали, что не имеют они никаких таких прав издеваться над мальчиком.
Герр Франц тогда очень рассерчал, оставил Васю под охраной Бегемота, побежал в конторку звонить по телефону. Не прошло и десяти минут, видим, на машине приехали полицаи. Окружили они нас, загнали на скотный двор, вынесли во двор скамейку и начали на ней пороть всех по очереди. .. Первым выпороли Васю и, полуживого, поволокли, бросили в усадебную тюрьму. .. Потом тетю Фросю, было ей лет под шестьдесят, тихая была старуха, работала вместе со мной на скотном дворе. За ней потащили конюха, старика француза дядю Шарля, и тоже били... К полудню всех выпороли.
Бедный наш Вася три дня без хлеба и воды пролежал в тюрьме. Это была настоящая тюрьма: с цементным полом, с крохотным окошком под самым потолком. Только вместо часового у двери сидел большой мохнатый пес. «Черная пасть» называли все его и обходили стороною.
На четвертый день Васю навестил Бегемот. В одной руке он держал плетку, а в другой — лопату.
Выбирай! — сказал он мальчику. — Или пойдешь работать, или запорю до смерти.
Вася, говорят, взял лопату, внимательно осмотрел ее, взвесил в руках, потом сделал шаг назад, размахнулся и что есть силы ударил Бегемота лопатой по голове.
Мы в это время в сарае пилили дрова. Вдруг слышим дикий крик. Выбежали... видим: с залитым кровью лицом по двору, шатаясь, идет Бегемот.
Убили, убили! — кричит он по-немецки.
Ну, сбежались на крик Бегемота работники фрау Матильды, схватили его под руки, внесли в дом. Вскоре приехал старичок доктор. Бегемота перевязали и увезли в больницу, а вооруженная толпа местных фашистов во главе со старичком доктором направилась в тюрьму, чтобы убить Васю. И убили бы они его, не прибеги вслед за ними служанка, которой старуха приказала привести Васю к ней.
Привели Васю к фрау Матильде.
Почему ты не хочешь работать, мальчик? — спросила старуха.
Я не раб, — ответил Вася, — это рабов заставляют работать. Я — пленник.
Кто ты есть, мальчик? — спросила старуха. — Граф? Русский барон?
Я есть русский пионер, — ответил Вася.
Пионер? — сдерживая смех, спросила старуха. — Хорошо, — сказала она. — Мы не будем тебя убивать. Я это приказала, и ты будешь жить. Но мы будем вышибать из тебя русский дух, непокорность. Мы сделаем тебя рабом.
Васю привели на скотный двор, приставили к нему одного местного фашиста, дали в руку лопату и заставили выгребать навоз. Но мальчик так медленно и неохотно шевелил лопатой, что фашист чуть не лопнул со злости. Злобу свою он вымещал на Васе плеткой Бегемота. Тяжело было смотреть, как избивают беззащитного мальчика... Уж мы плакали, плакали! . . Пробовали еще раз уговорить его, чтобы он хоть чуточку работал. А он нет, все свое. Говорит, не работы он боится — дома он и воду матери носил, и дрова колол, и в тимуровской команде состоял, — а вот не может работать на фашистов, потому что они убийцы и разбойники, враги нашей страны...
Стойкость его поражала пленных, в особенности французов, поляков, чехов. Они говорили нам: «Страна, имеющая таких детей, — непобедима». Мы гордились нашим Васей. Не так уж потом безропотно и мы переносили всякие издевательства от нашей хозяйки. Держались дружно между собой. Раза три устраивали настоящие забастовки. И ничего, должна вам сказать, старуха не стала нас больше трогать. Работать-то особенно было некому у нее.