Поужинав и принявшись за чай, мы снова заговорили о Свернигоре. Комбат не на шутку забеспокоился о нем. Но, поразмыслив, что ночью он бессилен что-нибудь предпринять, сказал: «Утро вечера мудреней!», закурил и, не допив чай, лег на койку.
Нам не спалось, где-то недалеко ложились снаряды противника, от каждого разрыва земля осыпалась с потолка, в землянке было душно, мы долго ворочались на своих койках, потом Воронин велел телефонисту узнать, куда бьют гитлеровцы, тот вызвал «репу», но «репа» ответила, что бьют не по ее участку, а по «помидоре», комбат повернулся на другой бок, и вскоре я услышал его свирепый храп и сам заснул.
Где же в это время пропадал и что делал Никита Свернигора? Вот что я потом узнал.
Придя в поселок за огурцами, он не застал там и половины населения: народ эвакуировался в Олонец и дальше на восток. Он обошел все дома, и безрезультатно : огурцов нигде не было. Возвращаться же с пустыми руками было не в характере Свернигоры, и он долго сидел в доме у колхозного кузнеца и мучительно думал: куда бы еще пойти?.. Поблизости, правда, были еще кое-какие деревеньки, можно было бы туда сходить, но старик кузнец предупредил, что и там уже никого нет, колхозы снялись с мест... Можно было бы сходить за двадцать километров в Олонец, но и в Олонце, говорил кузнец, вряд ли он достанет огурцы, колхозникам не до того в это горячее военное лето.
И вот сидел Никита Свернигора и прикидывал, куда бы пойти за огурцами, когда в избу вошла подслеповатая старуха с клюкой в руке, пропела:
Спасибо, Семенушка, на хлебе, на милостыне, кормилец, спасибо, спа-а-а-сибо-о-о-о.. . — И низко, в пояс, поклонилась Свернигоре.
Что тебе, бабушка? — спросил он.
Хлеба просят, беженцы, — сказал кузнец и подал старухе кусок хлеба.
Спасибо, Семен Васильевич, на хлебе, на милостыне, кормилец, спасибо, спа-а-а-сибо-о-о-о, — вновь пропела старуха и поклонилась Свернигоре.
Бабушка, да ведь меня не Семенушкой и не Семеном Васильевичем величают! Да и благодарить его надо, — кивнул Никита на старика.
Мне бы немножко денежек, сыночек, далеко, говорят, от ворогов уходить надо, — выпрямилась старуха, — не чаяла, не думала, что на старости лет останусь сиротой, и вот побираюсь по людям. Ох, ох, горюшко мое, ноженьки мои никудышные!
Свернигора достал из кармана деньги, протянул старухе червонец, спросил:
А из какой ты деревни будешь, бабушка? Нет ли у вас там огурцов? Вот скажи, что есть огурцы, — и тридцатки не пожалею!
С того берега она, там теперь враг, — сказал кузнец.
Старуха, увидев, что в этой избе можно немного отдохнуть, присела на скамеечку, вытянула ноги, застонала :
Ох, ох, горюшко мое, ноженьки мои никудышные! — Потом сказала: —Да как же не быть огурцам- то, милый ты мой сыночек, кадка трехведерная дома стоит, много и всего другого осталось этим антихристам фашистам...
Да что ты говоришь, бабушка! — Свернигора вскочил с места. — Побожиеь, что правда, а? Побожись, тридцатки не пожалею!
Старуха посмотрела вокруг себя и, не увидев икон, повернулась к окну, глядевшему на восток, и перекрестилась, да и не раз, а раз десять!
Выслушав старуху, Свернигора весь загорелся, подробно расспросил ее о деревне, о ее доме и решил: он проберется на тот берег, в деревню, в дом, в котором жила старуха. Он достанет огурцы, выполнит приказание командира!
Решено — сделано. Он пришел в расположение второго батальона, где наиболее удобно было переправиться на ту сторону, среди бела дня переплыл Тулоксу, скрылся в лесу.
В лесу Свернигора набрел на тропинку и пошел по предполагаемому направлению к деревне. В пути ему
встречались группы вражеских солдат, велосипедисты, но он их удачно обходил или пережидал, спрятавшись в кустах, пока к вечеру не выбрался на дорогу и не увидел деревню. Взяв левее от дороги, он стал осматриваться вокруг... Пролежал он больше часа в кустарнике, дожидаясь сумерек, как вдруг где-то поблизости послышались голоса русских мальчишек, потом раздался звон пилы.
Он пошел на звон пилы и вскоре на небольшой поляне увидел двух мальчиков в возрасте четырнадцати- пятнадцати лет, которые пилили поваленную наземь сосну. Метрах в пяти от них сидел рыжеволосый солдат. Положив рядом с собой автомат на траву, он что-то писал, слюнявя карандаш и сосредоточенно выводя строки.
Свернигора с такой стремительностью бросился на солдата, что тот и опомниться не успел, как уже лежал с кляпом во рту. Никита стянул ему назад руки и связал ремнем, а мальчики, навалившись всем телом на солдата, в неистовом восторге, точно коня, стреножили его.
Свернигора вскочил на ноги, крикнул мальчикам:
Айда, ребятки, деревню брать!
Мальчики кинулись обнимать его, и младший сказал:
Наши пришли!
Я один — за всех! — ударил себя в грудь Свернигора.
А это правда, что они Ленинград взяли? — спросил старший мальчик.
Да что вы, ребятки, разве Ленинград мы отдадим фашистам? Кто вам такую чушь сказал?
А вот они, черти! — Мальчик обернулся и ударил солдата ногой. — Они говорят, что и Москва взята. Но мы им не верили. Я даже плакал, когда они сказали, что Москва взята...
Рыжеволосый солдат, связанный по рукам и ногам, точно уж, извивался по траве, и его багровая, кровью налитая шея готова была лопнуть от напряжения: он силился разорвать ремень на руках.
По совету меньшего мальчика, Бори, они углубились в лес. Прихватили с собой и пленного — пришлось ему развязать ноги, — хотя и не знали, что делать с ним
в дальнейшем. Ко Свернигору осенила озорная мысль: «Приведу «языка». Вот будет потеха в бригаде!», и он рассмеялся, зажав рот рукой.
Мальчикам его веселость казалась подозрительной, и они стали у него допытываться: кто он и зачем пробрался сюда с того берега?
За кладом пришел, ребятки! — сказал Сверни- гора.
За каким это кладом? — настороженно посмотрев на него, спросил Саша, старший мальчик.
А вот за каким!— Скорчив серьезную мину, Свернигора вынул из кармана листок бумаги, развернул его, показал план деревни, старушечий дом и ткнул в него пальцем: вот здесь, в этом доме, хранится клад!
Мальчики переглянулись и рассмеялись: да ведь это дом Антонихи, их соседки, и никакого клада там не может быть, старуха она пребедная, живет только помощью сына из города.
Вы, кажется, принимаете нас за дураков, — даже обиделся Саша. — А мы не дураки. Я кончил семь классов, с отличием сдал экзамены. Все на отлично! А Борька кончает ремесленное училище...
Я знаю, кто вы! — с загадочным видом сказал Боря. — Вы — разведчик! Пробрались сюда взорвать штаб у фашистов! Правда, нет?.. Собрать нужные сведения для командования? Правда, нет?
т— Правда, ребятки, я разведчик, — сказал Свернигора.
Ну, давно бы так! — обрадовался Саша. — Будемте знакомы. Меня зовут Саша, его — Боря...
А меня — Никита. — Свернигора крепко пожал мальчикам руки.
А вы знаете, одного вашего моряка они сожгли на костре! — сказал Боря.
Свернигора нахмурился:
Ну, этого не может быть...
Мальчики вновь переглянулись и с сожалением посмотрели на него: какой он наивный, право! Саша стал рассказывать про раненых краснофлотцев, захваченных фашистами при отходе морской бригады из Вид- лицы на Тулоксу, про их казнь на народе... Он рассказывал и плакал. Прослезился и Боря. Он вдруг взял руку Свернигоры и положил себе на голову:
Видите, сколько шишек на голове?
Кто бил? — совсем помрачнев, спросил Сверни- гора.
Вот он, собака! — Боря указал на рыжего солдата. — Он целый день сидит и пишет письма, а мы всё пилим дрова, а если перестаем пилить, он встает и бьет нас автоматом по голове.
Свернигора подошел к гитлеровцу, готовый выпустить в него очередь из автомата, но только пнул ногой, сказал:
Снимите-ка, ребятки, с него одежду! Мы им покажем, проклятым фашистам, где раки зимуют.
Мальчики охотно принялись выполнять его приказание, а Свернигора с автоматом в руках стал на часах.
Это были хорошие, смелые русские мальчики. Саша был из Ленинграда, в деревню он приехал к тетушке на каникулы. Боря учился в ремесленном училище на Свири-3, в деревню приехал навестить бабушку. В тот день, когда деревня была занята гитлеровцами, они с утра ушли бродить по лесу; Саша — вооруженный охотничьим ружьем, а Боря — кухонным ножом. С ними еще был Томик, пес верный, помесь волкодава с гончей. Саша и Боря подбирали в лесу винтовки, каски, противогазы, помогали санитарам выносить раненых, пока не встретились с вражескими автоматчиками. .. Они горько плакали от обиды, что им не удалось повоевать с фашистами, и еще им было жаль Томика. Автоматчики убили собаку, а их вместе с другими пленными бросили в сенной сарай на окраине деревни. Пять дней их держали без воды и хлеба, а на шестой вывели в лес и с того дня, с утра до позднего вечера, до самых сумерек, заставляли пилить дрова для офицерской столовой. И их все караулил этот рыжий солдат с автоматом. Рыжий особенно недолюбливал Борю, потому что тот болезненно переносил побои. Саша же больше молчал, кусал губы и сквозь зубы твердил только одно: «Ладно, ладно!» И солдату больше нравилось бить автоматом Борю, слышать его стоны и плач...
Никита Свернигора первым делом решил освободить из фашистской неволи наших пленных, среди которых были и красноармейцы и колхозники. Это решение у него созрело мгновенно!
Захватив с собой автомат и одежду рыжего солдата, а самого его с кляпом во рту запрятав в гуще леса, они стали пробираться на другой конец деревни. На опушке леса Свернигора переоделся, сунул в кусты трофейный автомат и, еще раз прорепетировав с мальчиками нападение на сенной сарай, надвинул на глаза фуражку с длинным козырьком, перекинул через плечо ремень автомата и, насвистывая что-то непонятное, повел своих «пленников» через открытую поляну...
Сенной сарай, больше похожий на ригу, огороженный тремя рядами колючей проволоки, стоял посреди поляны. Перед сараем расхаживал часовой-автоматчик. Было уже совсем сумеречно. Услышав насвистывание Свернигоры, часовой насторожился, но, увидев русских мальчиков, которые в это время обычно возвращались с работы, крикнул им: