Так он воевал, а я ждал своего череда. У меня заряженных было три диска. Жаль, что не было помощника. А то бы не утерпел, ввязался в бой. Звоню: «Как ■
дела?» И в такую трудную минуту смеется: «Всё жмут!» — «А ты как?» — «Все поджидаю! Я им, дьяволам, здесь уготовил такую дорожку на тот свет, что надолго меня запомнят». — «Хорошо, говорю, скажи,
; когда надо подсобить». Он и говорит: «Как только патроны придут к исходу, скажу — тогда открывай огонь, я и отойду».
И вот так, изредка, мы переговаривались с ним, пока он не закричал: «Слышишь, дедка? Дедка, умри, но не уходи с высоты! Слышишь? Осталась последняя у _ лента. Закладываю ленту...» Гляжу в окошко: фашисты окружили его самодельный дзот. Прижимаю трубку к уху, слышу: «Дедка, прощай, веди теперь огонь по моей хате, я им не дамся, держись теперь ты...»
Дзот его разворотило во все стороны. Наверное, он сразу рванул несколько гранат. И все стихло. Юнкера ^ эти самые тоже почти все полегли... Я вроде как окаменел, прирос к пулемету — так и остался лежать...
Потом уже, когда появилась новая группа фашистов и они стали подниматься на Кудрявую, пришел в себя > и встретил их по-стариковски, двумя дисками... Да...
Вот, пожалуй, и все! И так до самого вечера финны больше не совались ко мне, а к ночи и наш батальон ^
л
подоспел. Остальное может рассказать вот связной. Они с командиром первые и зашли ко мне.
Связной мнется, потом говорит:
Что ж мне рассказывать? Пробивались через болота. В пути встретили засаду, уничтожили ее. К ночи лишь добрались к высоте. В живых был один Егор Фомич — вот наш герой!
Так и герой! — смущенно говорит старый охотник.
— Ты, Егор Фомич, настоящий партизан и боец. Вот увидишь — обязательно тебе присудят Героя, — с жаром говорит связной.
Так и Героя! — качает головой дед.
Мы спускаемся вниз. Останавливаемся у могилы неизвестного бойца, потом идем дальше. Связной возвращает меня назад, говорит:
Возьмите камешек на память. Вот отсюда, с могилы!
Я поднимаю камешек — плоский, голубой, с розовым отливом.
Вот и держите при себе! Тогда вас никакая пуля не возьмет. Недавно мимо нас проходила рота. Командир роты взял с могилы камешек, спрятал в карман. То лее самое сделали бойцы. .. Рассказывают, через день они пошли в бой, отбили у врага деревню, две высоты, взяли трофеи и фашистов поубивали сотню. А у них не только ни одного убитого, но и раненого не было! Правда, здорово, а?
У него, этого восемнадцатилетнего связного, веснушчатое лицо, курносый нос, и глаза горят счастливым огоньком, когда он говорит.
Чепуха все это! — сердится Егор Фомич.
Глаза у связного так сияют, что я говорю: «Да, здорово!» — и прячу поднятый камешек в карман.
Нет, святым он не был, — задумчиво говорит дед Егор. — И богатырем тоже. Он был простым русским солдатом.. .
Они спорят между собой — и пусть. .. Мне же хочется молчать. Молчать и думать. И старик и связной комбата — оба герои. Дед совсем геройский. Но мне хочется все думать о неизвестном солдате, о котором я жадно прослушал рассказ старого охотника, чтобы, где бы мне ни пришлось говорить или писать о стойкости, храбрости русского солдата, я мог бы всегда вспомнить о нем...
Я оглядываюсь еще раз на высоту. Она стоит, заваленная обрубками деревьев, в воронках от мин и снарядов, с гранитной глыбой у самой могилы, к которой с трех сторон в порыжелой траве пробиваются свежие тропинки.
Из раздумья меня выводит голос связного:
— Здесь будьте осторожны... С тех высот стреляют снайперы.
Алеховщина, октябрь 1942 г.
Жена лейтенанта
Низко склонившись над картой, майор Мартынов давал последние указания и советы лейтенанту Волкову, которому ночью предстояло идти в разведку боем.
Высокого роста, могучего сложения, майор занимал чуть ли не всю скамейку и весь стол, на который он навалился мощной грудью. На краешке скамейки сидел Волков, через плечо майора наблюдая за движением его карандаша.
Заключая беседу, Мартынов решительно придвинул к себе подсвечник с оплывшей свечой, обвел красным карандашом крестик на карте.
Так вот здесь, — сказал он лейтенанту, — пристрелян каждый сантиметр реки. Пойдешь вброд. С боем! Не выйдет — иди вплавь. Но достань «языка»! — Мартынов грузно встал, вложил карту в планшетку, и мы вышли из мрачной, холодной землянки.
В лесу было солнечно и тепло. Мы выкурили по папироске и пошли провожать Волкова. Тропинка к нему в роту шла сразу же за шлагбаумом.
Потом я пошлю к тебе начштаба, вы еще раз все согласуйте, — сказал Мартынов. — Береги себя. Ранят — не показывайся на глаза.
А если убьют? — меланхолично спросил Волков.
Майор сделал вид, что не услышал вопроса.
Не успели мы дойти до шлагбаума — навстречу показалась белая от пыли почтовая машина.
Лейтенант нерешительно поднял руку. Но машина и без его знака уже замедлила ход, а вскоре и остановилась. Из кабины выпрыгнул молоденький розовощекий экспедитор; в полку его все запросто звали Васей. Широко улыбаясь, он обратился к Волкову:
Не письма ли ждете, товарищ лейтенант?
Устал ждать! — печально ответил Волков.
Ты-то мне как раз и нужен, голубчик! — вмешался в разговор майор, подойдя к экспедитору. — Скажи, пожалуйста, скоро ли ты перестанешь возить в полк девушек? Ты понимаешь — идет война и нам некогда учить их военному делу? ..
Но ведь они не просто девушки, товарищ командир полка, а добровольцы, многие из них имеют значки ГТО, — попытался было робко оправдаться Вася.
Это не меняет существа дела! — оборвал его Мартынов. — Не место им на войне!.. Этих двух бабешек— Берту и Зину, которых ты привез вчера, утром же свезешь обратно в Лодейное Поле. И чтобы больше я в полку не видел никаких особ женского пола! Понял? — Мартынов пригрозил пальцем. — А теперь давай газеты.
Вася выхватил из протянутой руки шофера заранее приготовленную пачку московских и ленинградских газет, вручил их майору и, многозначительно подмигнув Волкову, ответил:
В таком случае, товарищ командир полка, мне больше не придется возить почту. Разрешите вернуться в роту? Товарищ лейтенант как раз здесь, вы бы договорились о новом почтовике.
Это почему же? — развернув газету, грозно поведя бровями, спросил Мартынов.
Не подхожу я для этой работы. Приедешь за почтой на станцию, а там уже с утра человек двадцать, а то и больше, дожидаются машины. Все просятся на фронт! Как же не взять их в пустую машину? Ведь не на гулянку просятся, а на фронт!..
Майор рассмеялся, сказал:
А ты бы, чудак, рассказал им про фронтовые дела, про бомбежки и артиллерийские обстрелы. Сразу бы у многих отбил охоту на передний край.
Пытался! Рассказывал такие «ужасти», что у самого мурашки бегали по спине. Вы, конечно, не поверите. . . — Вася подошел к крытому брезентом кузову машины и скорчил кому-то гримасу. В кузове раздался сдержанный женский смех.
Мартынов тревожно переглянулся с Волковым.
Из кузова на землю выпрыгнула девушка лет двадцати, в соломенной широкополой шляпе с длинными голубыми лентами, в цветастом маркизетовом платье, в белых туфельках на высоких каблуках. Через руку у нее было перекинуто летнее пальто. В другой руке она держала небольшой дорожный чемоданчик.
Сдерживая смех, я посмотрел на Мартынова. Майор побагровел, готов был разразиться бранью, успел только сказать: «Это еще что за дачница?..»—и осекся на полуслове... С криком «Маша!» Волков подбежал к девушке, схватил ее за руки и закружился с ней на дороге. Широкополая соломенная шляпа с развевающимися голубыми лентами слетела у нее с головы.
Я переглянулся с майором, он опередил меня, поднял шляпу и, весь еще багровый, сложив руки на животе, стал с нескрываемым любопытством ждать, что же последует дальше.
А те чуть ли не одновременно крикнули: «Горько!» — и расцеловались.
Потрясенный командир полка не знал, что выговорить.
Товарищ майор, — немного придя в себя от радости, смущенно сказал Волков, — прошу познакомиться, моя жена...
Мартынов, передав лейтенанту соломенную шляпу, стал торопливо застегивать ворот гимнастерки. Вася сел в кабину, толкнул шофера в бок, и машина сорвалась с места. Мартынов крикнул Васе: «Ты потом зайди за письмами!», обернулся к Волковой и сухим, официальным тоном представился. По всему было видно, что командир полка совсем не рад ее приезду.
Вы к нам прямо из Ленинграда? — нехотя спросил он, чтобы что-нибудь*спросить.
Представьте себе, что да! — ответила задорно Волкова. Вид у нее был счастливый и беспечный. Она обернулась к мужу: —Мне вдруг так захотелось увидеть тебя! Посмотреть, как ты выглядишь, как воюешь... Не удержалась и вот, видишь, приехала в такую даль... Не сердишься?
Смелая у тебя жена, лейтенант, — сказал Мартынов.
Чтобы найти вашу часть, мне пришлось объехать чуть ли не весь Карельский фронт. Не сердишься? — снова обратилась она к мужу. — Не сердись.
Майор вдруг расхохотался:
Нашли-таки мужа, убежавшего со свадьбы!
Волкова настороженно посмотрела на командира
полка и вдруг, запрокинув голову, раскатисто рассмеялась.
Он вам рассказывал? — спросила она.
Только ли мне? Об этом знает чуть ли не весь полк.
У нас была самая комическая свадьба. Правда, трудно что-нибудь придумать смешнее? ..
Свадьбу вашу мы можем завершить здесь, — проговорил Мартынов, — хотя и время, и место для этого малоподходящие.
Волкова оглянулась вокруг:
А у вас здесь так хорошо! — восторженно сказала она. — Чудесный лес! Тишина!
Обманчивая тишина. — Лейтенант взял из рук жены пальто, поднял чемодан. — Вчера, например, целый день шли тяжелые бои...
«Особенно досталось моей роте», — хотел он добавить, но вовремя прикусил язык.
Да, вчера было жарко, — проговорил Мартынов; встретившись же с настороженным взглядом Волкова, поправился: —Дышать было нечем. Пекло, как где-нибудь в Ашхабаде.