Последняя контратака гитлеровцев на этот раз была отбита окончательно. Они больше не совались к высоте, подступы к которой были завалены трупами их солдат и офицеров.
Но очередью вражеского автоматчика смертельно был ранен в живот комбат Бурлаченко.
Бурлаченко втащили в блиндаж, сделали перевязку. Рубаха и бинты сразу же пропитались кровыо. Нужно было его срочно вывезти в тыл, но в это время по высоте повела огонь тяжелая немецкая артиллерия.
В слезах связисты и разведчики отошли от комбата, готовые плакать навзрыд. Один только Мартын не уходил, прислушиваясь к глухому бормотанию Бурлаченко. Бот ему послышалось:
Мне бы папиросочку... Цыганочку Азу...
Мартын подошел к товарищам, спросил:
Как думаете, братва, папироской он бредит или этой самой цыганочкой?
Чудак человек!.. Папироску, конечно, хочет... Перед смертью завсегда, говорят, покурить хочется..,
Вот оно как!
Никто из разведчиков и связистов не заметил, как Мартын вышел из блиндажа, выбрался на ту сторону высоты и побежал во весь дух. Вслед ему скрывающаяся в лесной чаще вражеская «кукушка» дала две автоматные очереди, но Мартын благополучно добежал до дороги, потом бежал по ней, пока не наткнулся на обоз и на колонну солдат. Он поднял руку и, побледневший, задыхаясь, проговорил:
Ребятки!.. У меня умирает комбат... Замечательный человек... Лежит он с тяжелой раной... Перед смертью ему хочется покурить, а папироски нигде не достать! Может, дадите махорочки на цигарку? ..
Солдаты заволновались: «О каком это комбате идет речь? Кто такой Мартын? И откуда они могут достать махорки, когда самим нечего курить?»
А вот, ребятки, как мы соберем махорки на цигарку! Пусть каждый вывернет карманы! По нескольку махоринок у каждого найдется! — Он оторвал угол газеты, скрутил козью ножку и пошел по рядам. — А ну, ребятки, поторопись!..
Набизд цигарку махоркой, он крепко зажал ее в руке и бросился бежать обратно. Его опять в лесной чаще автоматной очередью встретила «кукушка». Но он прорвался на высоту.
Мартын вбежал в блиндаж, упал на колени, приподнял голову Бурлаченко.
Я принес папироску, Николай Лексеич, — проговорил он, — принес вашу «цыганочку», покурите вот...
7 Георгий Холопов
Бурлаченко бредил. Но, услышав «папироска», он, как когда-то на перекрестках улиц, мальчишкой, стал выкрикивать:
Папиросы, спички!., Папиросы, спички, гоп мои сестрички!
Я вам принес папироску, Николай Лексеич, — сказал Мартын в слезах.
Бурлаченко откинул голову и навсегда замолк.
Алеховщина, ноябрь 1942 г.
Ощущение воздуха
К черту! Так я не могу работать! — И с этими словами я бросил ручку на стол.
В дверь просунул нос связной командира полка и тут же исчез.
Я встал из-за стола и нервным шагом стал мерять комнату.
Вот уже целую неделю я нахожусь в полку Федора Добыта. Знаменитый полк! Среди частей бомбардировочной авиации он первым в Отечественную войну преобразован в гвардейский. Летчики полка особенно отличились в боях за освобождение Тихвина. Немцы думали соединиться с Кут-Лахтской группой финских войск на Свири и тем самым замкнуть второе кольцо блокады вокруг Ленинграда. Но вместо этого они сейчас, в лютый январский мороз, драпают через труднопроходимые леса к Будогощи... Но как писать о полковых знаменитостях, если..,
Дверь с шумом распахнулась, и на пороге показался подполковник Перепелица — заместитель командира полка, добрейший человек, наставник в моей работе. А работа у меня вот какая: написать серию очерков о героях полка. Для этого я и прилетел сюда, в авиаполк, на тарахтящем, как трактор, У-2.
Что-нибудь случилось, товарищ капитан? — спросил Перепелица, с испугом глядя на меня.
Случилось! — сказал я. — Я не могу так работать! Я задыхаюсь от обилия материала! Мне не хватает ощущения воздуха, глотка воздуха!. а
Воздуха?
Воздуха! Но только не здесь, а там, на высоте..«
Что вы под этим подразумеваете?
Что чувствует летчик, когда его самолет идет в пикирование?.. Какова его реакция, когда на него нападает враг? .. Как он ведет себя, попав под сильный зенитный огонь?.. Что такое пологое пикирование со скольжением?
А разве вам обо всем этом не рассказывали?
Рассказывали!.. Но я не могу писать с чужих слов. Мне самому надо увидеть и испытать все это..«
Выслушав меня до конца, Перепелица говорит:
Хорошо, товарищ капитан, мы предоставим вам эту возможность. Правда, для этого нужно разрешение командующего армией. Будем звонить и просить за вас...
И Перепелица выполнил свое обещание. Каждую ночь, когда командир полка Ф. Добыш переговаривался со штабом 7-й Отдельной армии, он напоминал о моей просьбе. Командующий резко отказывал.
Но капля точит камень. На пятый или шестой день разрешение было получено. Правда, при этом командующий будто бы сказал:
Ладно, пусть слетает на боевое задание! Собьют дурака, тогда узнает, что такое «ощущение воздуха»! . *
И вот я на аэродроме.
Раннее утро. Что-то около восьми. Сквозь разрыв облаков светит полумесяц. А далеко над лесом уже занимается заря и, словно подожженные, горят заснеженные верхушки сосен.
Трактор тащит на прицепе каток, укатывает снег* Позади идет финишер, раскидывает по летному полю еловые ветки, «чернит» поле: это для того, чтобы летчику хорошо была видна посадочная площадка. Хотя дует ветер, и утро туманное, и сильный мороз, но день считается летным.
Во все концы аэродрома спешат экипажи бомбардировщиков. Навстречу им идут инженеры, техники, оружейники; это они ночью, при свете фонарей «летучая мышь», готовили самолеты к боевым вылетам.
Вот и наш зеленокрылый пикирующий бомбардировщик. Красавица машина! Бомбы уже подвешены.
Техник запускает моторы. На пол-аэродрома поднимается снежная пыль. Трудно устоять на ногах.
Члены экипажа — летчик Афонин, штурман Головков, стрелок-радист Карпенко — надевают парашюты. Я с завистью смотрю на них. Но техник с парашютом подходит и ко мне, прилаживает ремни к моим плечам.
Я в унтах, комбинезоне, в шлеме с ларингофоном, а теперь и с парашютом. Как настоящий летчик!
Как чувствуете себя, капитан? — спрашивает меня техник, хитрец этакий. С виду он совсем еще мальчик. Но техник, говорят, отличный и к тому же... лучший плясун в полковой самодеятельности.
Прекрасно, — говорю я ему. — Какое-то особое приподнятое настроение! Петь даже хочется!
Он искоса смотрит на меня, говорит:
Вот и пойте, пойте в самолете! У некоторых в полете даже прорезывается голос. Певцами потом становятся.
Я отворачиваюсь от него, чувствуя издевку в его словах. (А он, оказывается, совсем и не издевался. Мне бы послушаться его советов!)
Ко мне подходит стрелок-радист Карпенко, поправляет ремни на моих плечах, показывает красное кольцо на лямке парашюта, говорит:
На всякий случай запомните, товарищ капитан: надо только дернуть за это красное кольцо.
Всего-то и делов? — говорю я.
Когда вываливаешься из самолета с трех тысяч метров — это не такое уж простое дело! — усмехнувшись, отвечает он.
Афонин, летчик, проходя мимо нас, между прочим говорит, обращаясь к Карпенко:
Учти, Карпенко, это первый боевой вылет капитана. Пропустишь его первым.
Первым, конечно, первым, — снова с усмешкой отвечает Карпенко. Но в люк пикировщика... первым лезет сам!
Я с удивлением смотрю на него. Но Карпенко уже протягивает мне руку, тащит меня в люк, сажает рядом с собой, объясняет, как обращаться с бортовым пулеметом. Дает очередь сам, уступает место мне. Я даю короткие очереди. Как живой бьется у меня в руках пулемет.
В это время Афонин уже пробует моторы, Головков — свой пулемет.
Убраны колодки. Афонин выруливает на старт. Командир 3-й эскадрильи майор Трубицын смотрит на часы. Взмахивает красным флажком. Наш пикировщик легко пробегает по полю. На аэродроме все на минуту отрываются от своих дел, провожают взглядом наш самолет.
Самолет отделяется от земли и набирает высоту; потом, сделав круг над аэродромом, ложится на курс.
Интересно, какое задание у экипажа? — несколько освоившись со своим необычным положением дублера стрелка-радиста, спрашиваю я у Карпенко.
Полный набор! Разведка, фотографирование, бомбежка, — отвечает Карпенко и тычет пальцем в открытый люк.
Я смотрю вниз. Вижу замерзшую Свирь. Она пролегает широкой заснеженной лентой меж лесистых берегов. Передний край на нашем берегу, передний — на вражеском. Перелетев Свирь, мы оказываемся над территорией, занятой противником.
Вдруг какие-то белые клубящиеся шары то тут, то там возникают под люком. Потом — справа и слева от самолета. Я с любопытством разглядываю их, пытаюсь сосчитать.
Что это? — спрашиваю я у Карпенко.
Да разрывы зенитных снарядов, — с самым равнодушным видом отвечает Карпенко.
Я теперь с опаской смотрю в люк. Вот, оказывается, какими безобидными выглядят они сверху!.. Снаряды разрываются почти что на уровне самолета, некоторые — совсем близко, но из-за рева моторов самих разрывов не слышно.
Молчим. Я гадаю: попадет или не попадет очередной снаряд в самолет? Ведь иногда достаточно бывает одного. И осторожно задвигаю ногой крышку люка...
Карпенко, сидя за крупнокалиберным «шкасов- ским» пулеметом и напряженно поглядывая по сторонам, говорит между прочим:
А вообще зенитчики у них совсем даже не плохие.
И с чего-то вдруг... он запевает «Любимый город». Песню тут же подхватывают Афонин и Головков.
Хотя приподнятость, чувство необычного, не покидает меня, но я все-таки удерживаюсь от соблазна — не пою. Это так странно — запеть над разрывающимися зенитными снарядами!.. К тому же я не забываю слов техника: «У некоторых в полете даже прорезывается голос». К чему это он сказал?
Но вот белые расплывающиеся шары остаются позади бомбардировщика. Плывут они кучно и на одной высоте. Видимо, Карпенко прав в оценке вражеских зенитчиков.