Утро было холодное, промозглое. Моросил дождичек.
Первыми вслед за мной к конюшням транспортной роты пришли Зубенко и Стариков, нагруженные вещевыми мешками и фанерными чемоданами. Потом появился ездовой со своей телегой. Не было видно только «майора музыки» Миронова.
Зубенко и Стариков расположились под сосной и неторопливо возились со своими чемоданами, набитыми книгами, нотами, пластмассовыми портсигарами, зубными щетками, кисетами, блокнотами, конвертами и всякой другой мелочью, которую везли из тыла своим товарищам из музыкантской команды; сортировали и пересчитывали эти подарки, делая какие-то метки на них, перекладывали из чемодана в чемодан бутылку спирта, завернутую в новые вафельные полотенца, шутили и тихо переговаривались между собой,
счастливые и все еще возбужденные от вчерашнего приема у командира дивизии. Их, простых солдат из музыкантской команды, генерал принял как прославленных героев. Было от чего быть счастливыми!
Ездовой, навалив на телегу гору сена, чтобы не очень нас трясло в дороге, спал, растянувшись на сене, а его прожорливые и жадные лошади, которых в это весеннее, голодное время никак нельзя было накормить досыта, брели вдоль ограды, волоча за собой телегу и выискивая в разопревшей земле первую бледно- зеленую траву.
В конце ограды показался Игнат, командир транспортной роты. Это был рыжебородый старик, бывший колхозный конюх.
Так «майор музыки» не поедет с вами, товарищи-граждане! — прокричал Игнат. — Поезжайте одни! Только звонили от генерала! Сказали, что еще ночью майор ушел в полк. Как он доберется до места — один бог знает! .. Так что — езжайте!
Зубенко и Стариков сразу же покосились в мою сторону.
«Это, видимо, из-за меня он не захотел ехать на телеге, — подумал я. — Странный человек! .. Ушел в полк ночью!.. По этим дорогам и днем не пройти!»
А что так? Как это он не с нами? Мы ведь уговорились ехать вместе... — начал было Стариков.
Но его перебил Зубенко:
Не знаешь Николая Ивановича? Впервые с ним имеешь дело? Едем!
Они собрали свои подарки, упаковали чемоданы, и мы пошли к телеге.
Но не успели мы выехать за шлагбаум, как позади раздались голоса:
Эй, стой, эй, подожди!
За нами бежали Игнат и какой-то солдат с духовым инструментом за плечом.
Ну, нам сегодня не уехать отсюда! — Ездовой придержал коней.
Никак это Волков бежит! .. — сказал Зубенко и толкнул приятеля в плечо.
Приятный попутчик, нечего сказать... — пробурчал Стариков.
Что — он тоже из вашей музыкантской команды? — спросил я.
Был, да «ушли» его. Таких у нас не держат. Типчик же, должен вам сказать, товарищ капитан! — ответил Зубенко.
Игнат и музыкант добежали до телеги.
Велено вот трубача из соседнего полка отправить заодно с вами, — еле переводя дыхание, сказал Игнат. — Он и поедет за ездового. Дорога тяжелая, кони надорваться могут. Меньше людей — быстрей езда. Слезай! — крикнул он на обескураженного ездового.
Так чего же кричать, я и так слезу, — обиделся наш ездовой. — Эка охота трястись в такую даль! — Он вытащил из-под сена винтовку, вещевой мешок с продуктами и стал искать котелок.
Слышь, Волков! — обратился Зубенко к баритонисту.— Зачем едешь к нам в полк?
А известное дело, приедет генерал, в полку будет праздник в вашу честь, а одного трубача и не хватает в оркестре, — ответил за Волкова Игнат. — Погиб, говорят. Ну, малый, садись! — прикрикнул он на баритониста. — Только про лыжи не забудь.
Кто погиб, что ты говоришь, отец? — спросил Зубенко. — Что он говорит, Волков, кто погиб?
И Стариков привстал на колени, уставившись неподвижным взглядом в баритониста.
Виктор Симонов не вернулся из разведки... Позавчера они ходили за «языком».. . Говорят, налетели на фугас... Ранило троих, двоих вытащили, а Виктор остался там... Был человек — и не стало человека! — усмехнувшись, меланхолично ответил Волков, переложив баритон с плеча на плечо.
Слезай?! Ишь ты. .. — сердито ворчал наш ездовой. — Была бы еще дорога, как на Сочинском шоссе, да и кони подходящие, тогда бы еще туда-сюда, стоило бы съездить на праздничек. А то ведь и дорога, упаси господи, какая дрянь, и кони, что сонные мухи, на первом же километре выдохнутся! Кони-то без рыси! — вдруг загоготал он, найдя свой помятый и закоптелый котелок.
Я тебе дам «без рыси»! Будешь у меня еще агитацию разводить! — пригрозил ездовому Игнат. — Садись, малый, — сказал он баритонисту. — Только коней обратно зря не гони: прихвати у старшины сотню лыж.
Наш новый ездовой сел в телегу, бережно положил рядом с собой баритон, стегнул коней и скорчил гримасу Игнату:
Буду я тебе еще лыжи возить! Ищи дурака!
Ну-ну, — замахал руками и остановился в изумлении старик. *— Смотри! А то у меня разговор короток: сведу к генералу *— и делу конец.
Но кони весело взяли с места, телега затарахтела на гати, и путешествие наше началось.
Значит, Виктор погиб? *, Вот беда! — Зубенко растерянно смотрел, не зная, как вести себя на людях при известии о трагической смерти товарища.
Как это их все же угораздило попасть на фугас? .. Не маленькие, не в первый раз, кажется, ходили в разведку! — сокрушенно качая головой, сказал Стариков.
Самое удивительное во всей этой истории другое, — обернулся к нам баритонист. — Через полчаса же наша группа захвата вернулась за Виктором, но того уже не оказалось на месте. И фашисты вряд ли могли его захватить: наша артиллерия сразу же отсекла весь этот район от переднего края противника..,
Но удивительно и другое! — перебил его Зубенко. — Весь вечер мы сидели у генерала, народу всякого было у него полно, и никто ни одним словом не обмолвился о Викторе!,, Ведь он был наш товарищ, сам знаешь, который год мы служили вместе.
Вы же герои! с усмешкой ответил баритонист. — Именинники! Вот и не хотели портить вам настроение.
А Николай Иванович знал?
Ему, кажется, кто-то сказал.
Ну теперь понятно, почему он сидел такой хмурый у генерала! Теперь все понятно!.. Понятно, почему он с нами не поехал, — сказал Зубенко.
И ничего не понятно! — Стариков пожал плечами. — Зачем в полк было идти ночью? Мог бы и утром.
т
*— Понятно, понятно, • сощурившись, потирая себе подбородок, загадочно проговорил Зубенко. — Николай Иванович переживает.,. Тяжело ему. Виктора он любил, как сына родного. *. Мальчиком он взял его к себе в оркестр, сиротой ведь был Виктор!..
Чепуха все это! — махнул рукой Волков. — Сентиментальности! Майор ваш не из тех людей, которые переживают или еще что-нибудь там...
Он — железный человек, это правда, — после наступившей паузы сказал Стариков. — И сентиментальности к нему не подходят.
Ну то-то! — не без удовольствия протянул Волков. — А то у вас майор и такой, и сякой, хоть икону с него пиши!
Желая переменить тему разговора, Стариков сказал:
И все-таки мне непонятно, почему он не поехал с нами?
«Из-за меня он не поехал на телеге, — хотелось мне ответить ему. — Не любит ваш майор военных корреспондентов, это всей нашей редакции известно. Побоялся, наверное, что всю дорогу я буду донимать его всякими вопросами и расспросами, вот и не поехал!» Но я сказал:
Герой героем, а чудаковатый у вас «майор музыки». .. Генерал поедет только вечером, а другого транспорта в полк больше не ожидается. Как же майор доберется до места? Ему же в полку надо быть раньше всех! Сыгровка оркестра и всякое другое. Вы герои торжества, но вы и музыканты! Редкий, правда, случай, но вам же и придется играть на празднике. Без музыки ведь не обойтись? Что, не так ли?
Зубенко загадочно улыбнулся, сказал:
Николай Иванович свое дело знает.
Это точно, — поддержал его Стариков. — К тому же у него вряд ли бы хватило терпения сидеть вместе с нами в телеге и трястись на гати. Он у нас даже по хорошим дорогам редко ездит.
Ну а что — летает он? Как же без дорог?
Зачем летать? — ответил Зубенко. — Он выбирает наикратчайший путь между двумя точками и идет по азимуту. Вот, скажем, до нашего полка по
дороге сорок километров, а если идти по прямой, через лес, будет семнадцать. Как же выгоднее идти: так или эдак? Конечно, через лес, если в нем не заблудиться.
Но кругом болота и лес непроходимый!..
Это для нас с вами, простых смертных, товарищ капитан. Для него это просто условности.
И даже ночью?
И даже ночью! Когда мы приедем в полк, он уже будет там. И оркестр будет готов к «бою».
Чепуха! Здесь и по дороге вряд ли пройти!
Не спорьте, товарищ капитан, — сказал Стариков. — Вы так мало знаете нашего Николая Ивановича.
Думаете?
Тут и думать нечего. Ведь вам же не приходилось с ним служить?
По-моему, вам всего-навсего и удалось минут пять поговорить с ним, — обернувшись ко мне, сказал баритонист. — Я слышал разговор Миронова с командиром дивизии, из чего это и заключил. Знаете, что он ответил генералу, когда тот сказал: «Вам оказывается большая честь, с вами в полк поедет специальный корреспондент, он опишет в газете вашу геройскую жизнь, расскажет, как вас приняли после долгого отсутствия однополчане. ..» Он ответил, что еще ничем не проявил себя на войне, а когда проявит — сам возьмется за перо!.. Это он-то не «проявил»!.. Вот старый лицемер!
Зубенко, кивнув на баритониста, сказал:
Вы его не слушайте, товарищ капитан, майора он не очень-то любит.
С чего бы это? .. — заинтересовался я.
У него есть причины.
И не маленькие! — сказал Стариков, подмигнув мне.
Да, я не люблю непонятных, исключительных людей, — не оборачиваясь, со злостью в голосе сказал баритонист.
А он — непонятный, исключительный? — спросил я.
Да, его не сразу раскусишь, — сказал Зубенко.
Первая стычка у меня с ним произошла вот по
какому поводу, товарищ капитан, — хлестнув коней, снова обернулся ко мне баритонист. — Прихожу, так сказать, наниматься к нему в оркестр. Он спрашивает у меня не про музыку, а про сердце, про легкие, ну как какой-нибудь врач. Потом про ноги: «Как у вас ноги?» — «Что ноги?» — не понимаю я. «Крепки ли вы на ноги, как долго можете ходить?» Я совсем еще не знал его и говорю: «Слабоваты малость, да и ревматизму подвержены» — и начинаю, дурак, еще объяснять, как с осенними дождями начинается ломота в ногах и всякое такое. Тогда он хмурится, встает и говорит: «Извините, но музыканты со слабыми ногами мне не нужны!» Как я ни просился к нему в оркестр — ничего не помогло! .. Полгода из-за него пришлось проработать администратором в клубе. Вот что это за человек!