И вот мы шли по этому заболоченному лесу, как вдруг вдали увидели неизвестного человека, идущего с тяжелой ношей через болото: он нес кого-то на спине. ..
Первым вперед бросился Зубенко. Вслед за ним побежал Стариков. Потом побежали мы с баритонистом.
Каково же было наше изумление, когда «неизвестным» оказался «майор музыки» Миронов!
Но кого он нес на спине?
Нам суждено было еще раз изумиться: это был раненный в разведке Виктор Симонов.
Так вот почему майор не поехал вместе с нами на телеге!
Зубенко и Стариков уже несли на руках Симонова.
Раненный в ноги, почерневший, мокрый, он весь дрожал от озноба.
Ш
Ужасно выглядел и Миронов. В высоких болотных сапогах, в ватнике, он весь был в липкой болотной грязи. Крупные капли пота стекали по его лицу. Глаза казались безумными от усталости.
Я взял майора под руки. Он еле держался на ногах.
В стороне от дороги, на поросшем мхом бугре, мы расстелили плащ-палатку. Осторожно опустили на нее раненого разведчика. Рядом прилег Миронов. Зубенко побежал к телеге за фанерными чемоданами, а мы со Стариковым и баритонистом бросились искать сухой валежник.
С большим трудом набрали по охапке веток, и баритонист принялся разводить костер. Прибежал с двумя тяжелыми чемоданами Зубенко, раскрыл их и первым делом дал Симонову и Миронову выпить немного спирта. Потом вместе со Стариковым они раздели Симонова, обмыли спиртом его раны и перебинтовали вафельными полотенцами.
Зубенко выложил на плащ-палатку содержимое двух вещевых мешков с продуктами. Стариков налил еще немного спирта Симонову. Тот выпил, поперхнулся, взял кусок колбасы и ломоть хлеба, но есть не смог: не было сил и мучительно болели раны.
Стариков заботливо накрыл его своей шинелью. Вторую шинель положил на него Зубенко.
Миронов тоже почти не прикоснулся к пище. Он только взял корочку хлеба, пожевал ее и снова прилег, на этот раз поближе к костру. До этого он мне казался необыкновенно молодым для своих сорока пяти или пятидесяти лет. Но тут, сидя рядом с ним, я увидел и морщины на его лице, и седину на висках.,.
Зубенко не смог скрыть своего восхищения, сказал во всеуслышание:
Ведь случилось, товарищи, чудо: все считали нашего Виктора погибшим, а он вот, рядом с нами!
Глупости говоришь, — сердитым голосом пере
бил его Миронов. — Какие могут быть чудеса в этих болотах? ^
Но ведь Виктора вы спасли?
Опять говоришь глупости! .. Сообразительность его спасла. Он просто догадался отползти в болото, где его трудно будет найти противнику. Не сдаваться же
ему было в плен? .. Ведь я вас, чертей, и в мирное время, и на войне учил ничего не бояться на свете, буквально ничего!.. Ни леса, ни болота, ни самого черта!.. Ведь это — правда?
Правда, — сказал Зубенко.
Я выбился из сил и кровью истек, когда вдруг услышал знакомый крик филина. Ведь так умеет кричать один наш Николай Иванович. Вот уж обрадовался я, братцы! — Симонов сделал резкое движение, и лицо его страдальчески сморщилось от боли. — Отрежут ноги, а? — с мольбой в голосе обратился он к Миронову.
Правую — да, за левую можешь быть спокоен, — все тем же сердитым голосом ответил «майор музыки». — А все решил точный расчет, друзья. Из дивизии я вышел ночью. На рассвете был в болотах. Часа три у меня ушло на поиски, я обшарил весь район, прилегающий к финскому переднему краю, и, как видите, удачно...
Симонов добавил существенную подробность к рассказу капельмейстера:
За мною с ночи охотились автоматчики. Сами понимаете — светло что днем. Сунуться в болото побоялись — там трясина, а вот обложить меня, как зверя в берлоге, обложили и головы не давали поднять... Правда, и я их близко к себе не подпускал: автомат да три диска что-нибудь значат...
Пока Симонов рассказывал, майор уже крепко спал.
Устал он, — сказал Симонов. — Ползком вынес меня из болота и до самого этого места пронес на себе. — Он немного опьянел и говорил теперь громче обычного.
Стариков подвел коней к самому бугру, на котором мы находились. Мы осторожно подняли Симонова, усадили его в телегу, обложив со всех сторон сеном. Рядом с ним сел баритонист.
Теперь прямичком поедем в госпиталь, — сказа# Зубенко. — Считай, что твое дело в шляпе.
Спасибо, ребята, — поблагодарил Симонов.
Мы распрощались с ним, и телега наша затарахтела на кочках и корягах.
Я и Стариков набрали еще веток и сели у костра. Мы курили, и Стариков рассказывал о ноябрьских боях у прионежских болот. Потом я спросил у него:
Вот вы давно служите вместе с майором. Не знаете ли в его характере каких-нибудь других черточек, кроме героических? Каких-нибудь примеров из его жизни?
Стариков задумался. Видимо, я задал ему трудную задачу.
Что же о нем рассказать? — Он пожал плечами и тяжело вздохнул. — Вот в картишки любит играть, в преферанс. Может сутками не выходить из-за стола. Потом... потом... Что же о нем еще рассказать? — Он снова пожал плечами и покосился на спящего капельмейстера. — Порядок любит с деньгами. Взял —* верни. Хотя бы это был гривенник! Не отдаешь — напомнит, даже при людях не постесняется. Но не скупой. При нужде сам поможет.
Еще! — сказал я, с интересом слушая Старикова.
Еще?! . Вот задачу задали мне! .. Вспомнил! — вдруг хлопнул он себя по лбу. — Жены боится — вот беда!
Да ну! — сказал я. — Такой храбрый человек и...
Ей-ей! — горячо прошептал Стариков. — Она у него такая маленькая, невзрачненькая, ходит вот с такой копной волос на голове и злющая... что ведьма! Никого не боится наш майор. Ни зверя, ни черта, ни фашиста, а перед ней трепещет!
Трепещет?
Да что там трепещет! .. Теряет дар речи! .. Вот штука-то какая!
А еще?
Стариков долго сидел задумавшись.
Пироги любит с капустой. Может есть каждый ' день! — Он улыбнулся. — А к чему вам все это, капитан?
Теперь он мне задал трудную задачу.
Видите ли, — сказал я, — мне надо написать очерк для газеты. Про Зубенко и про вас мне ясно, что
— и как писать, а про майора — не совсем. Уж очень он
идеальный человек, очень героический! Героический до неправдоподобия! Сознайтесь, мало кто поверит в этот эпизод со спасением Симонова!
Я попробовал нарисовать картину: ночь, темень, не видать ни зги, моросит дождичек, кругом лес, и майор идет за десяток километров искать в болотах раненого музыканта.
Или взять другой эпизод, — сказал я, — бои у прионежских болот, о которых вы только что рассказывали, где он получил двадцать шесть ранений! Или эпизод со спасением окруженного батальона!..
Да кто не поверит? — чуть ли не возмутился Стариков. — Ведь это же все правда?
— Конечно правда, — согласился я. — Но правда исключительная.
Потому-то вы и спрашивали про другие черточки характера нашего майора? Хотели ими «разбавить» его исключительный героизм? Его исключительный характер?
Мне показалось, что Стариков с презрением посмотрел на меня.
Я не знаю, к чему бы привел наш разговор, но в это время в лесу послышался скрип колес, потом — громкие голоса. Вскоре у нашего костра остановился обоз: то в полк везли боеприпасы. Ездовые, все усатые дядьки, густо дымили цигарками и с любопытством смотрели на спящего Николая Ивановича. От Зубенко или от самого Виктора Симонова они уже знали про его новый подвиг.
Потом обозники уехали, и их место заняли артиллеристы.
Уже наступил вечер, а к нашему костру подъезжали все новые и новые группы солдат и офицеров. Дорога в полк лежала мимо нашей стоянки.
Поздно вечером у костра остановился вездеход командира дивизии. Генерал вышел из машины размять ноги, закурил трубку, потом подсел к нашему костру. Это был грузный, высокий, плечистый человек лет пятидесяти. В армию он пришел в дни гражданской войны простым, храбрым и отзывчивым солдатом. И таким остался на всю жизнь. В дивизии его любили как отца родного. то
Он долго задумчиво просидел у костра. Хотел было разбудить капельмейстера и увезти его в полк, но, видя, как тот крепко спит, сказал:
— Жаль будить. Пусть спит. А праздник мы перенесем на завтра.
Генерал заботливо накрыл майора своей шинелью и уехал.
Даже на рассвете, когда нас стала пробирать дрожь от холода, мы не решались разбудить Николая Ивановича, чтобы тронуться в дорогу.
А он спал богатырским сном, этот удивительный «майор музыки», навалившись грудью на землю и широко раскинув свои сильные руки.
Рассказ «На короткой волне» и его продолжение
В жизни каждого фронтового писателя случалась не одна невероятная история. И у меня они были.
Вот одна из этих историй.
Как-то в июньский день 1944 года, за несколько дней до начала нашего наступления в Карелии, меня вызвал к себе заместитель редактора армейской газеты «Во славу Родины» Маландин — редактор в это время был в дальних частях.
Нет ли у тебя какого-нибудь такого рассказика? — спросил Маландин и пошевелил пальцами в воздухе.
Есть, — ответил я, поняв, чего он хочет. «Пальцы в воздухе» означали что-нибудь непритязательное.
О чем? — спросил Маландин.
Про любовь. О радистах Корольковых!
Как называется?
«На короткой волне».
Кто такие эти Корольковы?
Долго рассказывать, Маландин. Не лучше ли тебе прочесть рассказ? — С этими словами я вытащил из полевой сумки рукопись и положил перед ним на стол.
Нет, нет! Прочти сам, я послушаю! — Малан- дин, как змею, оттолкнул от себя рассказ.
Наш зам был человек добрый, хороший товарищ, но новичок в газетном деле. Еще недавно он работал на военно-хозяйственной должности, и неизвестно, кому это пришло в голову назначить его на столь ответственную работу в армейскую газету, к тому же не в обычную двухполоску, а в четырехполосную (поскольку выходила она в Отдельной армии). Чувствовал он себя на этом посту и неуютно, и неуверенно.