Пехота поднялась и без лишних жертв захватила высоту.
Из кустов выбегали возбужденные, вымазанные в грязи солдаты и кричали Годелову:
Спасибо, товарищ лейтенант! Спасибо за музыку!
Он улыбался им в ответ, сверкая своими до зависти белыми и ровными зубами, хрипел простуженным голосом: «Служу Советскому Союзу!», и, окруженный «гвардией» — богатырского сложения разведчиками и связистами, щупленький чернявый лейтенант из Еревана снова шел впереди пехоты.
Под артиллерийскую музыку, сразу же следуя за разрывами снарядов, солдаты вскоре захватили и вторую высоту. Но противник открыл сильный ответный огонь. Он бил по нашим боевым порядкам и по тылам.
Годелов приказал батарейцам приготовиться к отражению контратаки.
Не успела первая цепь вражеских солдат показаться в лощине, как заиграл годеловский оркестр...
Спасибо, товарищ дирижер! — кричали ему пехотинцы. — Спасибо за музыку!
А лейтенант был молод, любил, кроме артиллерийской, настоящую музыку, играл на многих инструментах и мечтал после войны учиться на дирижера.
А пока... с наступлением ночи он с четырьмя разведчиками проник на территорию противника. Они залегли в болото и вели наблюдение. Потом Годелов
троих оставил для прикрытия, а сам с неторопливым и грузным Нелесным пополз вперед. Надо было уточнить сведения о войсках и артиллерии врага. Дирижер артиллерийского оркестра должен и это делать! Они незамеченными приблизились к охранению. Годелов решил захватить часового: «язык» все бы уточнил! Но когда он сделал еще шаг, раздался оглушительный взрыв мины.
Ованеса Годелова отбросило на несколько шагов назад, раздробило обе ноги и левую руку. Но он стерпел, не проронил ни звука и дал возможность Нелесному взвалить себя на спину и до поднятия тревоги вынести к группе прикрытия.
Четверо разведчиков, по пояс проваливаясь в болото, больше часа несли на руках своего тяжелораненого командира.
Годелов до самой батареи молчал, стиснув зубы. Истекая кровью, он сумел сохранить ясность ума, своей рукой нанес на карту огневые точки врага, приказал открыть огонь, сказав: «Играйте по этим нотам», — и умер на руках боевых друзей.
Верите вы в чудо?
В вестибюле гостиницы «Северная» ко мне подходит беженка со спящим грудным ребенком на руках,
— Мы из-под Суо-Ирви, — плача, с трудом выговаривает она. — Я последней уехала из деревни.. . Жаль было оставлять поросенка врагу... Он у меня откормленный, на десять пудов... — Беженка все плачет. —* Мне помогли солдаты, мы закололи поросенка, а потом я два дня солила и закапывала мясо в огороде... — Она всхлипывает, пытается унять слезы, но не может. — Скажите... если война продлится год или два, мясо испортится или нет? .. Это правду говорят, что с мясом ничего не делается в земле? ..
Беженка напряженно, с надеждой смотрит на меня, крепко прижав ребенка к груди.
И вдруг — рядом раздается мягкий, бархатистый смех.
зз
Дура баба! Поросенка закопала в землю! Да ведь этим мясом можно роту накормить! Ро-о-ту!
Беженка с испугом оглядывается на незнакомца — розовощекого толстяка с пухлым портфелем в руке — и, пятясь, приседая, отходит к женщинам, толпящимся у двери кабинета администратора гостиницы.
А незнакомец называет себя. У него звучная фамилия. Он директор мебельной фабрики в городе С.
Верите вы в чудо? — спрашивает он меня. — Я из-под самого носа врага увез продукцию мебельной фабрики. До последнего стола и гардероба! Целый эшелон! . . — И он из пухлого портфеля достает рапорт за многими печатями на имя начальника треста.
Я и потом не раз встречал этого розовощекого толстяка в гостинице «Северная». Кто он такой? Чиновник? Человек, боготворящий благополучные рапорты? Или просто дурак? .. Это для меня было загадкой. .. Широко улыбаясь, размахивая портфелем, он ходил из этажа в этаж и чуть ли не каждому встречному рассказывал, какими героическими усилиями он спас продукцию мебельной фабрики.
Его с удовольствием слушали, в глаза и за глаза называли героем. Как-то вечером после воздушной тревоги по радио передали очерк о нем, написанный бойким репортером.
А через несколько дней, как и многие петрозаводчане, я имел удовольствие увидеть продукцию мебельной фабрики города С. Это были фанерные письменные столы стоимостью в сто пятьдесят восемь рублей и громадные уродливые фанерные гардеробы. Их день и ночь возили на машинах со станции и горой складывали под окнами гостиницы! Так потом они и пролежали, никому не нужные, под дождями и ветрами, до самого отступления из Петрозаводска.
Я помню то утро. Был седьмой час. Моросил дождь. Мы уходили с последней группой войск. Каким-то чудом работало радио, по пустынным улицам неслись звуки вальса из балета «Спящая красавица». Под этот вальс из некоторых окон стреляли нам в спину. Горел Гостиный Двор. На тротуарах валялось огромное богатство складов, в последний час выплеснутое на улицу. Но никому уже ничего не было нужно. Мы проходили мимо гостиницы. Ее взорвали, и фанерная про-
дукция мебельной фабрики города С. лежала под развалинами. ..
Через неделю наши войска оставили оборону и на реке Шуе. Вместе с отступающими частями я брел к Кондопоге. В пути нам встретился отряд пограничников. В нем было много раненых и обгоревших.
Я подошел к пограничникам, поинтересовался, в каких боях они участвовали.
А в свинячьих! — зло ответил пограничник с повязкой на опаленных глазах.
Я с удивлением посмотрел на него.
Да-да, в свинячьих! — подтвердили остальные пограничники.
Кому это охота про них слушать? — спросил пограничник с повязкой на глазах.
А хотя бы мне, — сказал я и подошел к нему..«
Он протянул обожженные руки, нащупал мои плечи, сказал:
Тогда, браток, наберись терпения и слушай. .« Есть такой городишко — С. Слышал, наверно? Так вот, недавно его начали эвакуировать. Как положено в таких случаях, на станцию подали эшелон — вывозить ценное имущество. А в С. известно какие ценности. В городе мебельная фабрика, а в районе — совхоз в несколько тысяч голов свиней. Руководители района, конечно, рассудили по-хозяйски и отдали эшелон целиком свиносовхозу. Но пока из совхоза гнали стадо в город, директор мебельной фабрики — подлец и гадина! — воспользовался суматохой на станции, уговорил коменданта, быстро погрузил в эшелон свои дурацкие столы и гардеробы и с тем благополучно смылся из города...
А свиней оставил врагу! Вот что наделал мерзавец! На год их обеспечил мясом и шпиком! — раздались вокруг меня негодующие голоса.
Подождите, ребята! — взмолился пограничник с повязкой. — Дайте дорассказать! .. Так слушай дальше, браток... Нам было приказано уничтожить свиное поголовье. Гитлеровцы уже успели погнать свиней к самой границе. Выделили два отряда: наш и капитана Сидельцева. Тринадцать дней днем и ночью мы вели бои в лесах, все же отбили свиней, загнали их в деревню, а там — в дома, хлева, сараи, и подожгли
деревню, со всех сторон. Сам видишь, чего это нам стоило! . . Конечно, свиней можно было бы просто поубивать из автоматов. Но тогда враг воспользовался бы мясом, стал бы топить сало. Свиней надо было только сжечь, и мы это выполнили! . . Горят они как свечи, а ихний визг до сих пор стоит в ушах...
А вы знаете, сколько сил надо потратить колхознику, чтобы вырастить одну свинью?х Откормить ее пудов на десять? — снова раздались вокруг меня негодующие голоса.
Да, знаю, — сказал я, вспомнив беженку в гостинице «Северная» в Петрозаводске..
Об одном я мечтаю, браток, — проговорил пограничник, поправив повязку на глазах, — найти этого директора мебельной фабрики! Я бы его, подлеца, задушил вот этими руками!
Я посмотрел на обожженные руки пограничника, и в памяти моей воскресло розовощекое лицо благополучного толстяка директора. Послышался и его бархатистый голос: «Верите вы в чудо? Я из-под самого носа врага увез продукцию мебельной фабрики».
Верите вы в чудо? — спросил я пограничника.
Да, — ответил он с ожесточением. — Да, да, да! Я этого директора найду хоть на краю света.
Желаю удачи! — сказал я и, попрощавшись, пошел своей дорогой — печальной дорогой отступления*
Девочка и динамит
Глядя на дорогу, я с тревогой думаю: не забыли ли про меня товарищи политотдельцы? Ведь мне теперь одному не уехать из города. Поезда не ходят, шоссе перерезано, и выбираться придется только объездным путем. Да и то если особенно не мешкать.
Город кажется вымершим. Иногда на бешеной скорости проносятся откуда-то вынырнувшие машины, быстрым шагом пробегают группы солдат, проходит хмурая толпа горожан с узлами. Но это уже последние.
«Надо ли было мне соваться на берег этой прокля-
той Суны, — размышляю я, — чтобы убедиться, есть ли там наши части или нет? Двадцать километров пешим туда, двадцать обратно, а за это время вон как изменилась обстановка! Наши уехали в Медвежьегорск, и теперь моя судьба целиком зависит от политотдельцев! И не обидел ли я их горькой правдой о положении на Суне, где, им кажется, еще идут бои, хотя там никаких наших частей давно уже нет и финские саперы спокойненько себе настилают новыми досками мост через Суну...»
Перекуси где-нибудь и жди нас на перекрестке! — сказал батальонный комиссар Быков, выслушав мой сбивчивый рассказ. Вот я и жду! Обернувшись, я вижу рядом с собой женщину с коровой.
Некоторое время мы изучающе смотрим друг на друга.
Не поможете эвакуироваться, товарищ военный? — густым басом спрашивает женщина.
С коровой? — спрашиваю я.
С коровой, конечно. Кому я нужна без коровы?
С коровой надо было уходить неделю назад. О чем вы думали? — говорю я.
Жаль было оставлять дом-то, — басит женщина, опуская глаза. — Ведь летось только отстроилась.
Вскоре к нам подходит женщина с козой, потом бежит девочка с белым котенком. Они становятся друг за дружкой, как на автобусной остановке. Мне становится смешно. Интересно, на какую это машину они рассчитывают? Девочке лет десять-двенадцать. Она курносенькая, веснушчатая, с выгоревшими, коротко остриженными волосами.