х, вынесли и все оружие. Ни одной винтовки, ни одного патрона не оставили фашистам.
Дорош снова включается в разговор, рассказывает:
Как-то летом, на Тулоксе, я наблюдал такую картину: по дорожке взад-вперед бегают муравьи, заняты чем-то серьезным. Я за ними всегда люблю
наблюдать! Умные твари!.. Кто-то неосторожно прошел по дорожке, наступил на бедняг, смотрю — штук пять муравьев лежат покалеченные. Заволновались мои муравьи, о случившемся сразу же по цепи передали в свой «штаб». Гляжу — спешат «санитары». По двое, по трое они хватаются за раненых и волокут к себе. Тут я крикнул своим, говорю: «Смотрите, морячки! Вот она, взаимная выручка в бою...»
В землянку входит боец, молча протягивает Дорошу вражескую листовку, взволнованно говорит:
Только что пролетел немец. Сбросил больше ста штук.
Собрать и сжечь! — приказывает Дорош. — А это пусть останется у меня. — Он внимательно смотрит на фотографию на листовке. Дегенеративная, гориллообразная рожа. Подпись: «Он перешел на нашу сторону». Пускает листовку по кругу. — С такой рожей только и идти к фашистам, не правда ли, ребята?.. Нашли, дураки, чем хвалиться!
Вокруг все хохочут. Смеется и Дорош.
Часам к восьми вечера пурга так разгулялась на Ладоге, что с трудом можно было устоять на ногах. Совсем уж собравшись к отъезду, я сказал Дорошу:
Давайте отложим поездку до утра. Может быть, и пурга тогда утихнет.
Нет, она теперь пробушует несколько дней. Если вам спешно, я сам довезу, — вызвался он.
Ну, зачем вам самому ехать в такую даль! И с Иваном Садковым прекрасно доедем.
Да, пурга сильная, баллов восемь-девять! — протянул Дорош. — Невесело, скажу я вам, в такую пору на море. — И вдруг с азартом: — А то поедемте? .. И мне как раз надо к комбату, согласовать одно дельце. Со Стибелем мы все уже обговорили. — И он хитро подмигнул мне. — Не отсиживаться же нам всю зиму на своем «пятачке»?
Азарт его передался мне, и я сказал:
Едемте! В пургу так в пургу!
Это же одно удовольствие ехать на дровнях в такую непогоду! Не бойтесь засад или другой чертовщины на дороге: на тридцать километров окрест я хозяин!
Слово «хозяин» Дорош произнес так, что подумать о какой-либо опасности в пути было невозможно, хотя, по его же рассказам, немцы и финские лыжники часто кружат вокруг обороны роты, подходят к рыбачьим баням.
Он сел звонить комбату Шумейко, предупредить его о нашем выезде. А мы с Орловым вышли на улицу. Сквозь снежные вихри в двух шагах ничего не было видно. Исчезла и знаменитая вышка Дороша, отстроенная за ночь.
Вскоре Дорош выбежал из блиндажа и пошел в конюшню за лошадью. Конечно, запрячь лошадь мог и возница, и связной. Но Дорошу хотелось все делать самому, показать свое искусство и в этом деле. Ведь он когда-то был возчиком.
За Дорошем в конюшню пошли и мы со Стибелем, нас догнали Орлов и Садков.
Дорош быстро и ловко запряг лошадь. Но у лошади был такой несчастный вид, что я снова сказал:
А может быть, все же поехать утром?
Но все мне ответили молчанием. Поздно было передумывать!
Тогда я отвел Стибеля в сторону, спросил шепотом:
А ничего, Петр Александрович, что рота в такую пургу остается без командира?.. Всякое ведь может случиться...
Дорош, к моему удивлению, услышал мой вопрос, опередил Стибеля с ответом:
Ну, знаете, товарищ корреспондент, плохого мнения вы обо мне и о моих товарищах (не сказал: «о моих бойцах»), если так подумали. Если что случится, меня могут заменить человек десять. Видели бы вы, что они творят в бою! Да и командовать умеют не хуже меня!..
Конечно, мне не нужно было задавать Стибелю этот вопрос. Обидел Дороша!
А Дороша уже было не остановить:
А что, если меня убьют в бою?.. Пусть ночь просидят без командира! На то они и «бессмертные», — сказал он с удовольствием, и мы стали рассаживаться на дровнях. За возницу сел сам Дорош, рядом с ним — Садков, спиной к ним, охраняя тыл, — Орлов, а по бокам — я и Стибель. Я — лицом к Ладоге. У каждого на коленях лежал автомат, рядом гранаты.
Мы распрощались со всеми, кто вышел нас провожать, и наша лошадка поначалу довольно-таки шустро взяла с места. По-прежнему ревела пурга, поднимая снежные вихри. Ехали мы берегом озера, призрачной дорогой, которая то и дело исчезала под толстым слоем снега. Дорош останавливал залепленную снегом лошадь, спрыгивал с дровней и начинал искать дорогу. Пригнувшись, он водил кнутовищем вокруг себя, на помощь ему приходил я с карманным фонарем, и, найдя след от полозьев, мы ехали дальше, пока Дорош круто не свернул влево, в кустарник, а потом в камыши. Тут мы сперва переваливали с бровки на бровку, потом ехали болотами.
Путешествие наше не обходилось без шуток Дороша. Вдруг он скажет:
Ребята!.. Внимание! . Справа — видите? — перерезают нам дорогу белые халаты! Немцы!..
Мы все мгновенно оборачиваемся, начинаем вглядываться в снежный вихрь, и нам на самом деле видятся «белые халаты». Вслед за Дорошем и мы открываем огонь из автоматов.
И тут Дорош как захохочет!..
Обманул нас, разбойник!
Часа через два вдали показались два освещенных окна, силуэты каких-то построек. Я догадался: поселок Лисья.
Не передохнуть ли нам, товарищи? — спросил Дорош.
Едем дальше! Потом трудно будет выйти из теплой избы, — сказал Стибель.
Мы стороной проехали рыбацкий поселок и снова попали на болота, на тонкий ледок, звенящий от дробного перестука копыт.
Еще далеко до Загубской губы Дорош вдруг остановил лошадь, передал вожжи Садкову, сказал нам:
Дальше поезжайте одни. А я пойду прямичком. Проверю, как меня охраняет передний край. Не спят ли в такую пору в боевом охранении? *,
Не время выбрали, товарищ старший лейтенант, — с тревогой сказал Орлов.
Время что надо. В такую пору только и ходят за «языком», засылают к нам лазутчиков.
Вот про это я и говорю, — сказал и осекся Орлов.
Ты смотри у меня!.. Ты что думаешь, я могу стать «языком»?
Да разве я это хотел сказать, товарищ старший лейтенант?
Думать надо!.. Доедете до места — пусть ужин приготовят! Приду — всех разбужу!
До ближайшей роты, если идти прямиком по болоту, километров пять, оттуда до КП батальона — еще километров семь. Надвинув треух на глаза, взяв у Орлова еще один диск про запас, сунув в карманы по «лимонке», Дорош ушел в ночь, в пургу, все заметающую в этой пустыне, где — хоть глаз выколи — ничего не было видно.
Когда я теперь пытаюсь вспомнить Кирилла Дороша, он мне всегда представляется освещенным лучом моего карманного фонарика, сутулящимся в своем ватнике, с автоматом за плечом, идущим навстречу восьмибалльному ветру.
Уже поздно ночью мы въехали в Загубскую губу. На открытой местности пурга ревет особенно сильно. Губа — широкая, в несколько километров, не видно соседнего берега, нигде ни огонька. В какую сторону ехать — неизвестно, лошадь давно сошла с дороги, занесенной снегом, и мечется то влево, то вправо.
Выручает нас Иван Садков. По примеру Дороша, он тоже то и дело спрыгивает с дровней и ищет кнутовищем на льду следы от полозьев. Ведь за день в обе стороны через Свирь проходят десятки саней.
Вскоре дорога найдена, и наша лошадка прямичком несет нас в Новоладожский канал, а там и до Нижней Свирицы недалеко.
Уже в четвертом часу утра, продрогшие, голодные, мы вваливаемся на КП второго батальона. Шумейко и комиссар Николаев бодрствовали, ждали нас. Шумейко очень был недоволен выходкой Дороша. Пока нам готовили завтрак, он нервно шагал по комнате, ломая себе пальцы, все время говорил:
зоз
Ну зачем вы его одного пустили в такую ночь? Ведь замерзнет. Может угодить в лапы немецких разведчиков.
Он когда-нибудь попадется, — сказал Николаев. — Дурацкая у него привычка — в непогоду идти ночью к соседям, проверять надежность боевого охранения.
Стибель пояснил мне:
Когда боевое охранение открывает огонь на шум, который Дорош поднимает где-то близко от него, он кричит: «Кирилл Дорош идет!» Огонь прекращается, и он идет через проход на переднем крае. То-то бывает там смеху и шуток!
Ему все шуточки да хаханьки! — гневно проговорил Шумейко.
А в этих болотах без этих самых шуточек можно умереть с тоски, — сказал Стибель.
Дорош появился около пяти утра. Все мы, конечно, очень обрадовались его благополучному возвращению. Сразу как-то стало весело за завтраком. Дорошу принесли гармонь. Он рванул мехи и запел свои любимые украинские песни. Знал он их действительно пропасть! ..
Рассказ этот о поездке на «пятачок» к Кириллу Дорошу пролежал у меня незавершенным двадцать семь лет — с ноября 1941 года. У меня тогда уже возник ряд вопросов, и я решил, что мне следует еще раз съездить к балтийцам. Их как раз в это время вывели на отдых в рыбацкий поселок, и это было нетрудно сделать. Но пока я собирался в поездку, случилось несчастье с Дорошем.
Однажды, когда Дорош проводил в бараке занятие со своими разведчиками, над поселком появился немецкий самолет. Летчик покружил над банями и, не найдя здесь ни военных объектов, ни чего-либо другого, заслуживающего внимания, дал очередь из крупнокалиберного пулемета. Так просто, от скуки или огорчения.
Надо же было, чтобы одна пуля пробила стенку барака и угодила Дорошу в коленную чашечку!
Обидное это было ранение!..
Дороша увезли в госпиталь, ампутировали ногу,
Я пытался найти Дороша в госпиталях в пределах армии, но его быстро эвакуировали в глубокий тыл — говорили, в Челябинск.
Рассказ остался незаконченным. Для этого была еще причина. На Свири назревали серьезные события: готовилось наступление у Онежского озера для оттяжки из района Ладоги сил противника, нацеленных на соединение с немецкими войсками, рвущимися к Свири от Тихвина. Я занялся более срочными и злободневными делами.
Как-то зимой 1968 года, перебирая папки с незавершенными по тем или иным причинам военными рассказами, я вспомнил события далеких дней войны 1941 года и решил попытаться найти Кирилла Дороша. Тогда же я получил письмо от Стибеля из Архангельска.