Открыла дверь не слишком симпатичная старуха. Она долго смотрела на нас оценивающим и ощупывающим взглядом. Разговор о квартире повел Миша Панин, он хорошо знал немецкий.
Старуха сразу же предупредила Мишу: дом у нее семейный, порядочный и она не позволит нам водить к себе всяких шлюх и устраивать пьяные оргии,
Панин вспыхнул:
Не путаете ли вы нас с немецкими офицерами?
Старуха лениво махнула рукой:
Ах, все вы одинаковы! Офицер есть офицер!
Мы уж хотели уйти, но в это время игра оборвалась
и в дверях парадной появилась молодая женщина, дымя сигаретой в длинном мундштуке. Мило улыбаясь, она пригласила нас в дом, старательно проговорив по- русски :
По-жа-луй-ста! — И тут же скороговоркой по- венгерски : — Теззёк, Теззёк!
Ее появление все и решило.
Мы поднялись по пяти ступеням и остановились на лестничной площадке. Старуха как-то ловко забежала вперед и преградила нам дорогу в раскрытые двери. Нет, так-то просто, за здорово живешь, она не хотела впустить к себе в дом первых попавшихся квартирантов. Она могла выбирать: все офицеры штаба и политотдела нашей 9-й Гвардейской армии с утра бродили по этому тихому городку в поисках жилья.
Старуха спросила:
Вы, конечно, захотите и столоваться у меня?
‘— Желательно, но не обязательно, — ответил ей Володя Семанов. Он тоже хорошо знал немецкий.
Продукты будут? — уже по-русски спросила старуха, на этот раз обратившись ко мне.
Будут, будут! — с готовностью ответил я, чтобы отвязаться от нее. — У нас офицерский паек. Деньги у нас тоже есть, мамаша. Кое-что прикупим и на базаре.
Старуха вдруг рассмеялась, хлопнула по-приятельски Панина по плечу. Он на какую-то секунду обомлел от неожиданности. Перейдя на немецкий, старуха стала ему рассказывать:
До вас тут жил ваш старшина. Сейчас, кажется, воюет в Будапеште. Скажешь ему: «Павел, нет сахару, нет масла». Он скажет: «Ладно-ладно, мамаша, сегодня принесу». И забудет!.. Я так и звала его: «Старшина Ладно-ладно!» Не придется ли вашего друга звать «Капитан Будет-будет?»
Мы все тоже рассмеялись. Это как-то разрядило обстановку. Я сказал:
Нет, мамаша, не придется. Ни в чем не будете нуждаться.
Он у нас самый главный! Он и очень богатый! — вполне серьезно и доверительно сообщил старухе уже по-русски Миша Панин. Она все прекрасно поняла, и в дальнейшем уже не было никакой необходимости изъясняться с нею по-немецки. — Мы находимся на иждивении капитана, — продолжал Панин, — ив об- щем-то довольны своей судьбой. Надеюсь, и вы не будете обижены.
В этом городке Панин сдал мне свои полномочия «казначея», и мне теперь предстояло заняться хозяйственными делами, заботиться о нем и Семанове. Мы втроем жили коммуной, денежное довольствие и офицерский паек у нас шли в общий котел.
Старуха с уважением посмотрела на меня и отошла от двери, пропустив нас в коридор. Мы сняли шинели и вошли в столовую.
Старуха удалилась, а молодая женщина, ее невестка Эржебет, с которой мы познакомились, шутливо представив друг друга, все так же мило улыбаясь, стала водить нас по квартире.
Домик с улицы хотя и выглядел не таким уж большим, но в нем, кроме обширной столовой, было еще три просторные комнаты. Просторными были и кухня, и ванная, куда мы тоже заглянули. Квартира была хорошо распланированной, уютной. Все здесь сверкало чистотой, во всем чувствовался порядок.
Под большим секретом и с каким-то озорством Эр- жебет показала нам и «мамину кладовую» в конце коридора. Две верхние полки в ней были уставлены банками с консервированными фруктами, ниже выстроились банки с вареньем, еще ниже — бутыли с фруктовыми соками. На свисающих с потолка крюках висели колбасы и окорок, связки лука, чеснока, перца, а на полу стояли раскрытые мешки с мукой и сахарным песком, початками кукурузы и другим добром.
«Так уж чертовой старухе нужен наш паек!» — с неприязнью подумал я, хотя, конечно, надо было считаться с тем, что война еще продолжалась, в каких-нибудь семидесяти километрах, в Будапеште, шли тяжелые бои.
Все это мама заготовила с осени. Венгры набивают свои кладовые раз в год. Правда, хорошо иметь продукты под рукой, не бегать по магазинам?..
Эржебет повела нас и во дворик.
Он был крохотный, по нему разгуливало пять крупных несушек во главе с красавцем петухом.
Иногда к завтраку вам будут и свежие яички! — Эржебет взяла с подоконника коробку из-под монпансье, бросила курам горсть крупы.
Нет, нет!—стали было мы втроем протестовать, но Эржебет перебила нас:
Вы поменьше обращайте внимания на маму, и все будет хорошо. А теперь идите за своими вещами, я затоплю ванну.
Она повязала голову косынкой, надела фартук и принялась растапливать колонку в ванной.
Мы вернулись в дом, занятый нашей редакцией в конце этой же улицы, нашли там среди походных пожитков, сваленных во дворе вперемежку с типографским инвентарем, свои помятые чемоданы и вскоре постучались в двери нашего нового пристанища.
В столовой стояли две тахты. Эржебет велела нам
взять третью из кабинета. Она достала из шкафа ослепительной белизны постельное белье, шелковые одеяла.
Примите душ и отдыхайте с дороги, — сказала Эржебет. — Я займусь обедом. Шандор уже знает о вашем приезде, обещал сегодня прийти вовремя.
Мы приняли душ — горячий, настоящий, в сверкающей кафелем ванной.
Впервые за четыре года войны мы лежали и на настоящей постели. Хрустели простыня, пододеяльник, наволочка, шуршало шелком одеяло. Все казалось нам чудом.
Разбужены мы были в пятом часу. За окном уже смеркалось. Январский день, известно, короток. Разбудил нас сам хозяин дома, Шандор.
Мы перекинулись с ним несколькими фразами и как-то сразу подружились.
Одевшись, застелив постели, мы пошли в кабинет, а женщины стали накрывать на стол.
Шандор сказал, что и он, и Эржебет очень нам рады и что они постараются сделать все, чтобы наше пребывание у них в доме было для нас приятным.
Вы поселились у честных людей, чувствуйте себя как в собственном доме.
И Шандор, и Эржебет потом то же самое многократно повторяли за обедом. Видимо, они как-то хотели сгладить впечатление, оставшееся у нас от утренней встречи, которую нам устроила старуха.
Впервые за годы войны мы сидели за хорошо сервированным столом, ели необычайные венгерские блюда, пили венгерские вина, а потом слушали венгерские песни, которые с удовольствием исполнял для нас Шандор под аккомпанемент сидящей за роялем Эржебет.
Да, это был приятный, незабываемый вечер. Мы в полную меру и в первый же день познали всю прелесть венгерского гостеприимства.
А с утра пораньше, наскоро позавтракав, мы с Мишей Паниным кинулись на вокзал, чтобы уехать в Будапешт.
Еще в дороге с далекого севера на юг мы были столько наслышаны о боях в Будапеште, что, обосно-
вавшись неподалеку от венгерской столицы, стремились скорее побывать на ее улицах, увидеть эти бои собственными глазами. Ведь все эти годы войны, вплоть до освобождения Карелии, мы провели в лесах, где и деревню-то редко встретишь. Бои в городе — это ново для нас, и пока наши войска подтягивались в Венгрию, нам, военным корреспондентам, хотелось уже иметь какое-то представление о них. Мы были уверены, что нашу 9-ю Гвардейскую армию тоже бросят в бой за Будапешт.
Станция была забита воинскими эшелонами. На платформах — танки, орудия, «катюши». Вот прибывает еще один, составленный из вагонов венгерских, румынских, французских, итальянских, немецких и еще бог знает каких, и из них, как горох, высыпают наши солдаты — с шумом, смехом, игрой на гармошках. Все в полушубках или в ватниках, а здесь уже сравнительно тепло, тает снег.
Не проходит и каких-то десяти минут, как на первую платформу подходит местный поезд из Дебрецена. Он весь облеплен людьми. И на крышах народ. У всех громадные узлы с постелями, громадные мешки, громадные корзины, у многих клетки с курами.
Шум и гвалт неимоверный. Чувствуется, что это несчастные эвакуированные, возвращающиеся домой.
На крыше вагона, у которого мы стоим, вскоре остается дама в котиковой шубе, с тремя роскошными чемоданами. Посадить-то ее на крышу в Дебрецене посадили, а спустить бедняжку на землю здесь некому, хотя она истошно кричит, просит помощи.
Из вагона выходит человек в гражданском — в великолепном драповом пальто, в велюровой шляпе, в черных очках. На рукаве у него красная повязка: «Полиция». Мы ему показываем на даму, мечущуюся на крыше. Он равнодушно проходит мимо, махнув рукой, но потом возвращается к нам, предлагает купить какие-то самодельные портсигары. Мы благодарим его и снова указываем на даму, мечущуюся на крыше. Он тяжело вздыхает и просит нас пойти вместе с ним.
Втроем мы кое-как ссаживаем даму в котиковой шубе с ее тяжелыми, точно набитыми камнями, чемоданами.
Дама нас горячо благодарит, достает три пачки сигарет, протягивает их полицейскому.
Полицейский, расплывшись в улыбке до ушей, галантно раскланивается, даже приподнимает свою роскошную велюровую шляпу, и тут же, без тени смущения на лице, предлагает нам эти сигареты... за десять рублей.
Я сую ему деньги в карман, разрываю пачку, жадно затягиваюсь сигаретой. Сигарета дрянь, хотя и называется «Принцессой». Но и за них спасибо. Не надо будет хоть в Будапеште курить махорку.
И мы на ходу садимся в тронувшийся поезд.
Не успеваем мы в Будапеште выйти с Западного вокзала, как нас сразу же окружает толпа человек в двадцать. Со всех сторон тянутся руки:
— Сигарет, сигарет!..
Я достаю пачку «Принцессы», она тут же опустошается.
Просят и хлеба — тут мы можем протянуть только сухарь и бутерброд, запасы у нас скромные.
Молодой человек со вздернутыми от холода плечами, в рваной курточке, сразу же начинает грызть сухарь, подставив под него посиневшую ладонь, а другой, пожилой, которому достался бутерброд с сыром, завертывает его в носовой платок, прячет в карман.