Мы сели в кузов «студебеккера». Эржебет, улыбающаяся, счастливая, пожелала нам «]о иШ» — счастливого пути.
Кбвгбпбт, ко82бпбт! — поблагодарили мы ее.
Сладости, сладости не потеряйте!—грозно крикнула старуха, когда машина тронулась.
Мы их съедим, зачем же терять! — ответил ей Семанов.
Старуха погрозила нам пальцем, как школьникам.
Часа через полтора мы были в Будапеште. Конечно, эти семьдесят километров можно бы проехать по прекрасной асфальтированной дороге и намного быстрее, но то и дело путь нам преграждали колонны пленных. Они производили тягостное впечатление, как всякие пленные. Были здесь немцы из «будайского котла», но много было и салашистов, и просто гражданских лиц, обманутых призывами «оборонять Будапешт до конца».
Недалеко от набережной, перед мостом Франца- Иосифа, мы вылезли из кузова машины и Василия отослали назад.
Хотя Пешт был очищен от гитлеровцев около двух недель назад, появляться на набережной было еще небезопасно. Окруженные по ту сторону Дуная в районе горы Геллерт и королевского дворца, немцы держали левый берег под огнем. Следы жестоких боев — вывернутую мостовую, разнесенный в щепки газетный киоск, разбитую пушку, расстрелянный танк, зияющие провалы в стенах домов — можно было увидеть на каждом шагу. Здесь никто ничего пока не пытался убрать.
Только тут, спустившись по каменным ступеням лестницы на нижнюю набережную, мы с Семановым поняли, какую трудную миссию взяли на себя. Кроме того, что берег обстреливался, на Дунае шел сильный ледоход.
Но делать было нечего, мы принялись осматривать лодки, лежащие на берегу и на проезжей части берега под мостом. Видимо, лучшие из лодок были уведены немцами, здесь же валялся всякий хлам: одни лодки были изрешечены осколками, на других не было ни весел, ни досок для сидения.
Мы уже пришли в отчаяние, вернулись из-под моста на открытую часть берега, как вдруг меня окликнули.
Я поднял голову.
У парапета верхней набережной, опираясь на палку, стоял кто-то из наших военных. Вот он помахал мне рукой. Кто это? Я вгляделся в незнакомца и, конечно, сразу же его узнал. Старшина Михаил Решкин!
Чуть поодаль стояла его группа армейских разведчиков.
Мы взяли за лямки наш вещевой мешок и поднялись с Володей наверх.
Решкина я знал едва ли не с первых дней войны, много раз писал о нем и был, конечно, рад встрече с ним. Знал его и Володя.
Было Решкину что-то около, тридцати лет, — возраст несколько великоватый для разведчика. Он был нетороплив в разговоре, рассудителен в решениях. Ничего такого не было во всем его облике залихватского, молодецкого, что обычно отличает разведчика от других солдат.
Когда и где мы с вами встречались в последний раз? — Решкин усердно тряс мою руку, не выпуская ее из своей широкой ладони. Плащ-палатка небрежно была наброшена на его плечи.
Я начал было вспоминать, но Решкин сам подсказал:
На Свири, летом прошлого года, на переправе. Не собираетесь ли теперь, товарищ гвардии капитан, форсировать Дунай?
К нам подошли остальные разведчики, поздоровались.
Да, нам надо попасть в Буду, — уклончиво ответил я. — Кажется, не сегодня-завтра там закончатся бои, а?.. Какие у вас, разведчиков, прогнозы?
Насчет сроков не скажу, но попариться немцам в «котле» малость еще придется. А там — и сами лапки подымут! Так, что ли Петр?
Так точно, товарищ старшина, — подал голос один из стоящих позади меня разведчиков.
Я обернулся. И его тоже узнал! .. Петр Никодимов, дружок Решкина. Остальные солдаты мне были незнакомы, наверное новички.
А вам зачем в Буду? — спросил Решкина Володя Семанов.
За опытом! Пока не скисли в резерве! — Решкин вопросительно посмотрел на Володю, на меня. — На лодке, что ли, собираетесь махнуть на тот берег?
На лодке. Нам нужно на южную окраину Буды. От переправы, говорят, это очень далеко, надо делать большой крюк, — ответил я. — Лодку вот только нам не подобрать!
С ума сошли! — искренне вырвалось у Решки- на. Он даже пристукнул палкой о землю. — Да вас сразу же опрокинет! Смотрите, какой ледоход. И водовороты вон какие у мостовых ферм.
Я переглянулся с Володей. Потом еще раз посмотрел на реку. Пожалуй, Решкин прав. Опрокинет нашу лодку! А мы ведь не такие уж знатные пловцы, чтобы выбраться из ледяной воды.
Пошли! — решительно сказал Володя.
Мы направились с Решкиным верхней набережной в сторону переправы, вспоминая о боях в карельских лесах.
Но не успели мы пройти и полпути до моста Эр- жебет, как нас обстреляли из пулемета. Стреляли с той стороны Дуная — не то из крепости с горы Геллерт, не то с южного крыла королевского дворца, возвышающегося на высоком берегу Вуды.
Мы залегли за какой-то башенкой. Набережная, в разных концах которой можно было видеть с десяток наших солдат, мгновенно опустела. Не успел скрыться только ездовой со своей телегой. Лошадь убило, а его самого ранило в ногу. Ездовой отполз к угловому дому, где его подхватили артиллеристы, внесли в какой-то магазин.
Я стал осматриваться вокруг. Судя по трем причалам у нижней набережной, к которым вела каменная лестница, мы скрывались за башенкой пассажирской пристани. Вторая такая же башенка была метрах в ста впереди по берегу. Отделяется берег от трамвайных путей металлической оградкой, за оградкой — мостовая, за нею — шестиэтажные дома с выбитыми окнами, разбитыми витринами магазинов.
Сидеть за башенкой нам, наверное, предстояло долго. Разведчики достали кисеты.
Не вовремя, дьявол, начал стрелять. Так, пожалуй, и к вечеру не доберемся до переправы! — Решкин нетерпеливо чиркнул спичкой, дал прикурить мне, закурил сам.
Пожалуй, так и случится, — согласился сидевший на корточках Петр Никодимов.
В это время, откуда ни возьмись, у изрешеченной
пулями и осколками снарядов рекламной тумбы по ту сторону мостовой появилась женщина в черном, с наброшенным на голову клетчатым пледом, и мальчик лет десяти, в рваной курточке, в коротких штанишках.
Мы невольно вздрогнули.
Я встретился с настороженным взглядом Решкина.
Интересно, что они высматривают? — спросил он, положив палку рядом с собой.
Женщина и мальчик то прятались за тумбу, то вновь показывались. Мальчик в чем-то горячо ее убеждал, но женщина, видимо мать, крепко держала его за руку.
Эй, вы! — привстав на колено, крикнул Реш- кин. — Уйдите отсюда! Убьют!
Тут мы стали кричать чуть ли не все, и женщина с мальчиком снова спрятались за тумбу. Но вскоре они опять показались. На этот раз мальчик вырвался из рук матери и стрелой пронесся по трамвайным путям к телеге.
Дюрка, Дюрка! .. — неслось ему вслед.
Мальчик упал на колени, в руке у него блеснул
кухонный нож. Он, видимо, собирался отрезать кусок конины. Убитые лошади сразу же разделывались на улицах голодающего Будапешта.
Над телегой просвистела короткая пулеметная очередь, ударив по последним, чудом уцелевшим витринам первого этажа. Со звоном посыпались осколки стекла.
Мальчик юркнул под телегу.
Убьют мальца! — Решкин швырнул цигарку в сторону, вскочил и в развевающейся плащ-палатке, перемахнув через невысокую, по пояс, металлическую оградку, оказался рядом с телегой.
Над телегой просвистела вторая очередь. С высокого будайского берега хорошо просматривалась набережная, и фашистский пулеметчик теперь держал убитую лошадь на прицеле. Когда одна из пуль ударила по грядку телеги и расщепила его, мальчик закричал, выскочил из-под телеги и заметался вокруг нее. Но тут Решкин свалил мальчика на землю и прикрыл своим телом. Над ними просвистело несколько новых пулеметных очередей.
Потом пулемет замолк. Стало тихо-тихо. Только
где-то далеко, в северной части Буды слышался треск автоматов. Решкин поднял голову и, схватив мальчика за руку, прибежал к нам.
Привалившись к башенке, мальчик горько заплакал. Плакала его мать у рекламной тумбы.
Володя Семанов торопливо полез в карман за платком. Такие сцены он переживал тяжело. Сказывалась долголетняя работа в московском детском журнале, который он редактировал до войны, общение с детьми, ну и тонкий настрой души.
Но вот что прослезился Решкин, грозный Решкин, один из лучших разведчиков нашей армии — это было невероятно!..
В мирное время Решкин работал штукатуром. И не просто штукатуром!.. Достигнув совершенства в своем деле, Решкин искал новое в работе и нашел его в архитектурной штукатурке и в лепке. Начал с пустяков, с рисунка. Рисовал что попадется под руку. Потом — стал лепить. Неразлучный друг Решкина Петр Никодимов как-то мне рассказывал, что из глины он лепил такие красивые фигуры — было одно загляденье. Решкину уже поручали сложные работы, в городском театре он отделывал фасад замысловатой лепкой, когда началась война.
На фронте Решкин стал разведчиком. Сперва рядовым, потом разведчиком высокого класса. С группой захвата, темными ночами, чаще всего в ненастную погоду, он шел в поиск или в разведку боем. У него было особое задание! Пробравшись в оборону противника, Решкин, в отличие от своих товарищей, действовал только увесистой палкой и арканом. От его сноровки и сметки в конечном счете зависел успех разведки. Подкараулив где-нибудь в траншее фашиста, Решкин оглушал его палкой, накидывал на него петлю, связывал по рукам и ногам и, взвалив «языка» себе на спину, приносил в расположение части. На его счету одних офицеров было двенадцать.
Я услышал голос Решкина:
— А малец-то голоден, ребята. И мать голодна.
Петр Никодимов тут же, без лишних слов, скинул с плеча вещевой мешок, вытащил килограммовую банку мясных консервов и протянул мальчику.
Прокопченный в дымном чаду бункеров, где всю
эту голодную военную зиму скрывались жители венгерской столицы, мальчик вытер кулаком слезы, взял банку, повертел в руках и, убедившись, что она совсем целая, вернул ее сержанту: в разоренном Будапеште такие консервы стоили много тысяч пенге.