Когда я с бешено колотящимся сердцем вошел в парадную нашего домика — в конце улицы прогремели два выстрела.
Я открыл двери столовой.
Видимо, я был так бледен, что Панин и Семанов сразу же вскочили из-за стола. На вопрос Панина: «Что случилось — на тебе лица нет?» —я смог только ответить: «Я сейчас видел привидения...»
Панин и Семанов дико посмотрели на меня — не рехнулся ли я? — побежали в кабинет за оружием, я схватил свой наган, и мы выскочили на улицу. Но там уже перекликались бойцы нашей редакционной команды и бойцы из ближайших подразделений, поднятых по тревоге. Улица была освещена десятком больших и маленьких карманных фонариков. Искали стрелявших.
Вскоре мы вернулись домой. Тут все заставили меня поподробней рассказать о встрече с привидениями. Я, конечно, понимал, что это глупая шутка, разыгранная какими-то балбесами, но .вполне серьезно, со всеми мельчайшими подробностями рассказал о привидениях. Все довольно дружно смеялись надо мной. Одна только мама была молчалива и серьезна. Она сказала, что однажды в детстве и ей пришлось встретиться с привидением, и это было перед какими-то важными событиями, не помнит уже сейчас какими.
Что-то должно случиться! — многозначительно проговорила мама, подняв палец, а потом, из сочувствия, отрезала мне большой кусок яблочного пирога.
А я знаю что! — сказал Шандор. — Советские войска вышвырнут немцев из районов озера Балатон и Веленце, и вообще из Венгрии! — Он поднял бокал, и мы с удовольствием чокнулись.
Дай бог, дай бог! — прошептала старуха и тоже чокнулась с нами.
А утром все выяснилось с привидениями. Они были найдены! «Привидениями» оказались два молоденьких десантника из вчерашних десятиклассников, решивших от скуки поозорничать после женского вечера.
Нашли их спрятавшимися от страха в сарае одного из домов на соседней улице: ночная облава потрясла их. Найдены были и улики: простыни и ракетницы.
Но никого эти привидения уже не интересовали.
В эту ночь произошло более значительное событие: директивой Ставки 9-я Гвардейская армия с 24 часов 8 марта была переведена в состав 3-го Украинского фронта!
А мы-то хорошо знали, что это может значить для «девятки»: в районе Балатона и Веленце армии фронта вели тяжелые бои с превосходящими силами немцев.
Во всех подразделениях «девятки», расквартированных в нашем городке, царило радостное оживление, все пришло в движение, все собирались в поход!
Весь день и у нас прошел в сборах. Вернулись мы домой из редакции поздно вечером.
Мама уже спала, а Эржебет и Шандор с тревогой ждали нас. По пепельнице, доверху набитой окурками сигарет, я понял, как они переживают наш отъезд.
Когда утром 10 марта в колонне редакционных машин наш «студебеккер» покидал городок, я подумал: «Придется ли мне еще когда-нибудь побывать здесь?., Увидим ли мы еще где-нибудь такую заботу о себе, такое гостеприимство, таких милых и сердечных людей, как Эржебет и Шандор? .. И такую маму? ,, Было бы невероятно, если бы пришлось! ..»
С грустью я смотрел по сторонам, на мелькавшие слева и справа хутора. Снег повсеместно уже растаял, и крестьяне в некоторых районах уже пахали землю.
Первую остановку вечером мы сделали в городке Ясфенисары.
Сотрудники газеты разбрелись по ближайшим улицам городка в поисках ночлега. Мы же втроем — Семенов, Панин и я — зашли в Дом компартии. Это бывший помещичий дом, хозяин его давно сбежал. Порядок здесь наводил трубочист, старый член партии. Встретил он нас словно давнишних друзей, тут же отвел нам большую комнату в жилой половине дома. Мы за день до того устали в дороге, что, выпив чаю, сразу же завалились спать.
Но проснулись рано утром. Трубочист уже бодрствовал, покуривая свою трубку. Это изумило нас.
Мы были приглашены в столовую. Стол был накрыт белоснежной хрустящей скатертью. Нам подали куриный бульон с мясным пирожком, потом — каждому — обильную порцию паприкаша из цыплят, после чего принесли громадную сковороду с жареной свиной колбасой и картошкой. Конечно, в подвалах сбежавшего помещика нашлось и хорошее вино.
Завтрак был королевский. Еще раз мы увидели венгерское гостеприимство во всей его щедрости.
Трубочист был старичок словоохотливый, вполне сносно говорил по-русски. Он — наш военнопленный в первую империалистическую войну, четыре года прожил в Сибири, воевал красноармейцем против Колчака.
Покуривая свою трубку, старичок просил нас поскорее изгнать немцев, принесших столько страданий венгерскому народу, советовал не церемониться с са- лашистами и всякой местной контрой, потому что они такие же злодеи и фашисты, как немцы, говорил о дружелюбии венгерского народа, о крестьянской доле, о лучших пахотных землях по ту сторону Дуная, которые немец топчет своими танками, а ведь наступило время полевых работ.
Мы его слушали с пониманием.
Но не успели мы приняться за кофе, как за нами приехал наш шофер Василий.
— Все уже в сборе, пора ехать, товарищи офицеры, — обратился он к нам.
Выслушав доброе напутствие старого венгерского коммуниста, мы покинули гостеприимные Ясфени- сары.
С этого дня началась наша фронтовая цыганская жизнь. Утром мы в одном городке, вечером — в другом.
А через несколько дней мы переехали на правый берег Дуная, южнее Будапешта. По всем дорогам из р айонов Надькереша, Монора, Цегледа, Кечкемета, Адоня в полосу предстоящего наступления подтягивались полки 9-й Гвардейской армии.
15-го марта «девятка» полностью сменила войска 4-й Гвардейской армии на участке от Ганта до Дьюлы.Хотя мне приходилось бывать в разных частях армии, на разных участках фронта, но почему-то судьба чаще всего приводила меня в 99-ю стрелковую дивизию, которой командовал генерал-майор И. И. Блажевич.
Наверное, это объяснялось тем, что дивизия Блажевича всегда дралась на главном направлении, на самом ответственном участке, и здесь было больше примеров героизма, творческого решения тактических задач — хлеба насущного для армейского журналиста.
С 99-й дивизией я подружился еще год назад у нас на Севере, когда она в составе 37-го стрелкового корпуса совершила прорыв через Свирь, одной из первых начав освобождение Карелии от фашистских захватчиков. В этой дивизии были такие прекрасные командиры полков, как 300-го — Н. А. Данилов, 303-го — В. А. Соколов, 297-го — А. С. Бондаренко.
А в этих полках были такие опытные и боевые командиры батальонов, как в 303-м — капитан Е. Н. Кряжевских, в 300-м — капитаны В. Ф. Матохин и Н. А. Белоусов.
Все эти командиры полков и батальонов были еще и прекрасными людьми, потому так надолго запомнились мне.
Неудивительно, что и при прорыве обороны немцев в районе озера Балатон я оказался в 99-й дивизии, на этот раз в полку Соколова.
Полк Соколова отличился еще при форсировании Свири, на правом фланге наступающих войск. К заслугам полка относится захват Нижне-Свирской ГЭС, спасение плотины электростанции, а также умелые действия в глубоком тылу врага. Соколову было присвоено звание Героя Советского Союза, сотни его солдат награждены орденами и медалями.
Сейчас полк Соколова занимал оборону западнее Ловашберени.
Ночь перед наступлением я провел на командном пункте полка, в подвале Господского Двора в Ловашберени. Заснуть не удалось — на КП вертелось много народу, было шумно. Что-то около часа ночи появился сам Соколов. Смертельно усталый, он повалился на соседний топчан и так минут пятнадцать, прямо в шинели и сапогах, пролежал без движения. Потом поднялся, стал раздеваться. За последние сутки Соколову сильно досталось. Надо было за два или три ночных перехода привести полк с юго-востока Будапешта в этот район, занять оборону, изучить местность и тут же приготовиться к наступательным боям. Без часа передышки!
Связной унес грязью облепленные сапоги и шинель командира полка, вернулся с тазом воды. Соколов скинул рубаху, помылся до пояса.
Мы сели ужинать. Но вскоре зашли заместитель, начальник штаба, комиссар полка, потом — командир полка самоходных пушек, минут через пять — командир артиллерийского полка, за ним — командир минометчиков. Всем им надо было согласовать с Соколовым детали завтрашнего наступления. Под конец ужина стали наведываться представители дивизии, корпуса, армии, фронта... и так до самого утра.
Наступление намечалось на семь часов, но из-за сильного тумана было перенесено на более позднее время.
Я накрылся с головой шинелью, попробовал часок- другой соснуть, но это мне не удалось.
Гром артиллерии раздался только в 2.45 минут дня. Солнце светило и грело вовсю.
Оборона противника прорвана, захвачены первые населенные пункты. Но день, хотя и весенний, все же короток. Вскоре начинает смеркаться, а потом вдруг как-то сразу темнеет; абсолютный мрак вокруг. Обидно, не развив наступления, остановиться вот так, среди чистого поля, дать врагу передышку.
Но, оказывается, остановки не будет, наступление продолжается! ..
Весь вечер и всю ночь части дивизии идут вперед. В полночь в прорыв устремляются и другие полки. Дорога забита пехотой, стоит немолчный грохот от бронетранспортеров, тягачей, волокущих орудия всех калибров. И поразительно: не слышно человеческого голоса, хотя идут тысячи, десятки тысяч! ..
Но вот загрохотало и в небе. Это немецкие самолеты. Они летят во мраке, оставляя позади себя подвесные ракеты, или «люстры», как их называют солдаты. Я начинаю их считать, но вскоре сбиваюсь со счета. Ракет много, больше сотни. Висят они почти неподвижно, освещая мертвым лунным светом все вокруг.
Постепенно гул удаляющихся самолетов затихает, и на некоторое время на поле боя становится сравнительно тихо, хотя позади, на дороге, продолжает грохотать наша техника. Но после немецких самолетов этот грохот кажется уже не таким оглушающим.
Я не знаю, в чьей колонне иду, какая это часть. Колонны сходятся, расходятся, идет какая-то лавина. Потом я оказываюсь среди застрявшего обоза с боеприпасами первых наступающих рот, вытесненного с дороги за обочину.