В это время снова что-то падает с грохотом.
Тогда лейтенант Нежинцев достает пистолет, делает два предупредительных выстрела в потолок.
И тут раздается истошный крик:
Братцы! Свои, свои! Не стреляйте!
А ну-ка выйди сюда! — кричит лейтенант.
Сверху, откуда-то из-под потолка, кто-то шлепается
вниз. Перед нами, в лучах наших фонариков, показывается солдатик — невысокого роста, почти мальчик.
Лейтенант с руганью накидывается на него:
Смотри, как ты набезобразничал! Что ты тут ищешь?
Солдатик молчит, опустив голову.
Ну, чего молчишь? — кричит лейтенант. — Вот сведу тебя к самому Соколову...
Угроза лейтенанта сразу действует на солдатика, он говорит:
Ищу самописку, товарищ командир.
Какую еще там самописку?.. Зачем она тебе сдалась?.. Карандашом не можешь обойтись, как все? ..
Командир взвода приказал. Говорит: «Без самописки не приходи!»
И ты ради этой проклятой самописки переворошил весь магазин? ..
Это в бою переворошили, не я. Тут находились немецкие связисты. Я на верхних полках искал, на ощупь, там ничего не видно...
И смех и грех. Лейтенант спрашивает фамилию командира взвода, для пущей важности записывает и фамилию солдатика, приказывает ему убрать все с прохода, мы идем вперед, набираем на полке штук по десять блокнотов и по стопе бумаги, подбираем с полу и по горсти карандашей и, еле сдерживаясь от смеха, вылезаем из магазина. Тут уж мы хохочем во всю глотку.
Когда мы с лейтенантом Нежинцевым, вернувшись, начинаем рассказывать вею эту историю про ищущего самописку солдата, подвал грохочет от смеха.
Под этот грохот связной приносит нам поесть.
Я вопросительно смотрю на Соколова.
Ешь, ешь, капитан, на нас не смотри, — говорит он. — У нас свои заботы.
У меня их тоже хватает, — смеюсь я, — хотя, конечно, масштабы но те. Ищу полк, в котором служил инженер Васильев...
Зачем он тебе?
Я рассказываю про поединок десантников с немецкими «тиграми», про Васильева, ослепшего в этом поединке. Вокруг слушают меня внимательно.
Надо же такому случиться, — в отчаянии говорю я, — забыл спросить, в каком полку все это происходило! Все записал, про полк — забыл!
Не отчаивайся, найдешь! — говорит Соколов. — Может быть, этот Васильев из полка Данилова?.. Они с утра ведут бой за станцию Папкеси, это километрах в пяти отсюда. Потом и пойдешь к ним. Но что тебе танки! В батальоне Кряжевских мне рассказывали, что у Данилова какой-то рядовой — не то Чехов, не то Чеков, не то Чекин! — с двумя дружками накрыл где-то гитлеровцев и уничтожил их целую сотню, а то и поболее! Вот истинный десантник!
Так уж и сотню! — говорю я. — Не сочиняют ли?
Представь себе — нет! Ребята из батальона Кряжевских все подтверждают! Они наступали рядом с батальоном Белоусова из трехсотого полка.
Соколова вызывают наверх, приехали какие-то представители из корпуса, и мы с лейтенантом принимаемся за завтрак. Но я уже «загорелся» этим Чеховым, Чековым или Чекиным, и меня даже жаркое мало прельщает. Фантастические картины боя видятся мне...
На станцию Папкеси мы с лейтенантом добрались в полдень. Станция была занята несколько часов тому назад.
В первом батальоне мне все подтверждают насчет Чекова (не Чехова и не Чекина). О нем восхищенно рассказывают и комбат Белоусов, и комиссар Третъяков, и начальник штаба Корольченко. Это моя вторая встреча с ними за дни наступления. Втроем они составляют дружный коллектив штаба батальона. Офицеры молодые, энергичные, думающие.
Но подробности, конечно, лучше нас расскажет
Володя Порубилкин. Чеков-то из его роты! — говорит Третьяков.
Опять Порубилкин! Ну что за наваждение! — говорю я. — Только недавно был у него. В Шаркере- стеше. Успел уже напечатать статью о его ребятах!
Читали, читали, товарищ капитан. Каков командир — таковы и его солдаты! А Порубилкин самый боевой из наших командиров рот. Кстати, о нем самом но мешало бы написать! — Третьяков вызывает связного, и я с ним иду в роту Порубилкина. Лейтенант Нежин- цев направляется по своим делам.
Пройдя метров триста вдоль железной дороги, мы сворачиваем в лесок. Но тут по тропочке навстречу нам идет сам Порубилкин. Видимо, Белоусов или Третьяков уже успели ему позвонить.
Порубилкин широко улыбается. Идет он — молодой, стройный, красивый.
Я думаю, лейтенант, что мне следует приписаться к вашей роте, — говорю я. — Зачем мне мотаться по фронту, когда самое интересное всегда бывает в роте Порубилкина?
Он смеется, велит сопровождающему меня связному пойти за Чековым.
Только быстро!..
Связной скрывается в леске.
А мы идем к железной дороге, мимо эшелона, не успевшего удрать, остановленного нашими танкистами. В вагонах много всякого добра, и попадающиеся нам навстречу солдаты несут круги трансмиссионного ремня — на подметки! — банки с консервированными фруктами и овощами.
Недалеко от платформы садимся на ящики с какими-то машинными частями. Порубилкин говорит:
Если вы сегодня спросите, кто герой из героев среди моих десантников, я не задумываясь скажу: комсомолец Сергей Чеков! Комсорг взвода. Самый молодой среди солдат.
О нем уже ходят легенды, лейтенант. Знают даже в соседних полках. Мне рассказали у Соколова.
Геройский парень! Москвич! С таким и другие воюют хорошо.
Мы видим, как в нашу сторону со всех ног бежит молоденький солдат, придерживая за ремень автомат,
перекинутый через плечо. А добежав, с гвардейской лихостью щелкнув каблуками, обращается сперва ко мне, как к старшему по званию, потом к лейтенанту.
Вначале мне кажется, что это тот самый молоденький солдатик, который искал самописку в писчебумажном магазине в Берхиде. Уж очень похож! Но, приглядевшись, вижу, что — нет, другой, к тому же озорной, с хитрецой в глазах.
Гимнастерка у Чекова вылиняла от соленого пота, кажется чуть ли не белой. Но от этого она выглядит и более грязной — он весь в пыли и песке. В грязи — сапоги.
Что ты делал, что такой грязный? — строго спрашивает Порубилкин.
Да помогали «богу войны» прятать пушки, оборудовать закрытые позиции, — отвечает Чеков, не решаясь при нас отряхнуться. — Сверху песок, снизу грязь...
Ну вот, знакомься с капитаном! — в том же строгом тоне произносит Порубилкин. — Наделал делов — теперь отвечай.
Но Сергея Чекова не так легко провести, парень бывалый. Он улыбается, выжидательно посматривая на меня. Озорной московский мальчишка, прошедший к тому же школу десантных войск.
Ну что же, Чеков. Располагайся рядом, давай поработаем для газеты. Ты рассказывай, а я буду записывать, — говорю я.
Учтите, товарищ капитан, — предупреждает Порубилкин, — в вашем распоряжении около часа. В четыре мы выступаем.
Успеем, — говорю я. — И вы помогайте, лейтенант.
И мы втроем начинаем «работать»: Чеков рассказывает, Порубилкин вносит поправку или дополнение, а я уже «просеянный» материал заношу в трофейный блокнот из Берхиды.
Вот страничка записей...
«И тут Чеков побежал впереди всех.
Деревня была занята. Пулеметчики уничтожены. Подбежали ребята из отделения, и с ними Чеков еще
несколько километров гнал гитлеровцев. Остановились они только перед проволочным заграждением: за ним было минированное поле, высота, опорный пункт немцев.
Атаковать высоту должны были утром.
На рассвете, когда туман еще низко висел над землей, Чеков с тремя такими же, как сам, беспокойными солдатами из соседней роты сделал проход на минном поле, и они ползком пробрались в оборону немцев.
Какой был смысл в этом?.. Самый простой: быть первыми при сигнале атаки!.. Потом они вчетвером переползли в немецкую траншею, — полного профиля, широкую, в рост человека, — и здесь притаились. Траншея была извилистой, и они не решились идти дальше, боясь наткнуться на часового.
И вдруг в траншее, совсем рядом, послышалась немецкая речь. Видимо, гитлеровцы скопились здесь, собираясь сами атаковать наши войска. Ждали только сигнала.
На какую-то секунду Чеков растерялся, не зная, что предпринять... Он шепотом, одним движением губ, приказал тем троим солдатам приготовить гранаты и автоматы, одному поверху переползти в другой конец траншеи, двум остальным занять позиции слева и справа от траншеи.
Гитлеровцы так тесно сидели в ряд и друг против друга, что никак сразу не смогли ответить на огонь Чекова. А когда ответили — куда стрелять, в небо? — то еще больше наделали переполоха. Многие побежали в другой конец траншеи, но и здесь их встретил автоматный огонь. Немцы, подсаживая друг друга, стали вылезать из траншеи. Но и слева и справа их косили автоматные очереди.
Потом с четырех сторон в траншею полетели гранаты».
Товарищ капитан, можно обратиться к вам с просьбой? — собираясь уходить, спрашивает Сергей Чеков.
Я киваю головой.
Если напишете обо мне в газету... не трудно будет вам послать ее моей матери?
Давай адрес! Пошлю не один, а несколько экземпляров. Пусть даст и другим почитать, пусть и другие знают, какой ты орел! — И я снова достаю из кармана блокнот.
Ну, так и орел! — произносит Чеков и диктует адрес швейной мастерской, где работает его мать: «Москва, Большая Серпуховская, дом восемь. Чековой Федоре Лаврентьевне».
Записал, — говорю я. — Какие у тебя еще будут просьбы?
Больше никаких. А я вам подарю на память «железный крест»! — Чеков порывисто лезет в карман.
Ну, зачем он сдался товарищу капитану! — сердится Порубилкин и перехватывает у него «железный крест».
А для интереса! — говорит Чеков. (Бог ты мой, он еще совсем ребенок.) — Важный был обер, товарищ лейтенант, всяких крестов у него хватало и без «железного». Это было под Варпалотой. .. Я его так и срезал очередью под эти самые кресты. Ориентир был верный! — Чеков смеется. Вдруг его осеняет новая мысль, он говорит: —Я у этого обера взял и парабеллум, хотите, товарищ капитан, подарю?