Одновременно с рывком группы Кузакова на мост по засеченным огневым точкам врага с разных концов нашего берега ударили танки и самоходки. Немцы тут же вступили с ними в поединок. Открыли они огонь и по саперам.
Кузаков и его товарищи на какую-то долю секунды прижались к перилам и снова рванулись вперед.
Гитлеровцы все еще не решались подорвать мост. Он им был нужен не меньше, чем нам. Они были уверены, что перестреляют пятерых смельчаков, прежде чем те успеют проскочить мост.
Пулеметчикам удалось ранить Кузакова в ногу. Старшина упал, ножницы выпали у него из рук. Но тут же вскочил, схватил ножницы и вместе с Широковым добрался до заветной электровзрывной сети, с разлету перерезал провода.
В это время или секундой раньше через перила перемахнули Захаров, Шевченко и Михалевич, перерубили веревки, которыми ящики с толом и стокилограммовые фугасы были привязаны к фермам моста.
Мост был спасен!
К нему сразу же из укрытий устремились танки,
легко разорвав проволочный забор и раскидав баррикаду. За танками побежали десантники.
Участь Вены была решена.
На другой день я езжу по венским госпиталям в поисках Степана Кузакова. Нахожу его в доме, напоминающем казарму, откуда еще не убрались сестры-монашки. Видимо, здесь раньше тоже был военный госпиталь.
Лежит Кузаков в отдельной палате, благо госпиталь еще полупустой, лечится в нем человек двадцать. Старшине уже сделали операцию. К счастью, пуля не задела кость и все обошлось благополучно. Нога его вся перевязана, лежит поверх одеяла.
У Кузакова вид человека умиротворенного, сделавшего нужное дело и хорошо сознающего это. Мы с ним неторопливо беседуем. Потом я знакомлю его с наброском очерка о взятии моста. На мои вопросы он отвечает односложно, совсем не проявляя интереса к тому, что написано о нем. Единственно о чем он просит — чтобы я не забыл упомянуть всех его товарищей, с которыми он шел брать мост.
(Очерк этот под названием «Третий вариант» через несколько дней был напечатан в нашей газете. Потом о Кузакове я написал листовку, оформленную художником Е. Гундобиным. За взятие моста старшине было присвоено звание Героя Советского Союза.
Видимо, я засиделся у Кузакова, расспрашивая его об устройстве немецких мин и фугасок, так как появляется медсестра и всем своим шумным поведением дает мне понять, что пора уходить. Это я и сам понимаю, да и Кузаков кажется мне утомленным, лицо у него очень бледное.
Когда я выхожу из здания госпиталя, то посреди обширного двора вижу гору каких-то ящиков. Как будто бы их не было здесь раньше, или же я не заметил, когда шел через двор. Рядом стоят трое наших десантников, видимо из легкораненых, и хохочут, хохочут. Подхожу к ним. Перед каждым по раскрытому ящику с банками трофейного пастеризованного молока и груда пустых банок. Чего же они так заразительно хохочут? .. Оказывается, десантники заспорили: кто больше выпьет молока. Ну и «соревнуются». Прокалывают финкой банку, опустошают ее и отшвыривают в сторону.
Я не могу удержаться от улыбки. Право, сущие дети! Не мои ли это «привидения»?
Полностью Вена была освобождена на другой день, 13 апреля.
Москва от имени Родины салютовала доблестным войскам 3-го Украинского фронта двадцатью четырьмя артиллерийскими залпами из трехсот двадцати четырех орудий.
6
Конец войны я встретил в Асперне, — это где-то километрах в ста севернее Вены.
В два часа ночи 9 мая вдруг в разных концах города раздалась пальба изо всех видов оружия. Редакция газеты «В решающий бой» располагалась в доме мельника, на окраине. Не без тревоги все наши сотрудники и рабочие типографии выбежали на улицу. Но сквозь беспорядочные выстрелы слышались и звуки охрипших гармошек, и бархатные голоса трофейных аккордеонов. К тому же были освещены окна во всех домах! Впервые за четыре года войны!..
Тогда все догадались, хотя давно ждали этой мину-* ты. Победа! Конец войны!
Бог ты мой, что тут происходило у ворот!.. Далее плакали от радости!..
Потом все ринулись в дом мельника. На середину комнаты вытаскивали чемоданы, и каждый ставил на стол хранимую для такого случая бутылку токая или малаги. Все это вперемежку было разлито по стаканам и кружкам и под салют из пистолетов выпито за долгожданную Победу!
А из радиорубки торжественный голос Левитана уже вещал акт о безоговорочной капитуляции германских вооруженных сил. Но впервые за годы войны слушали Левитана без должного внимания.
Товарищи мои продолжали праздновать победу, типографщики бросились к наборным кассам и талерам переверстывать газету, а я собрался в дорогу. Было что- то около трех ночи.
Еще 5 мая «девятка» была возвращена из 3-го во 2-й Украинский фронт. Лозунг «На Вену!» в войсках сменился новым: «На Прагу!» Вернувшиеся из Вены два стрелковых корпуса 8 мая перешли чехословацкую границу и заняли город Зноймо; третий же корпус должен был выступить к границе сейчас, этой же ночыо. Большинство пехотинцев были посажены на «студебеккеры», а потому могли совершить стремительный бросок.
Я ехал в первой колонне этих войск. Машины мчались с зажженными фарами по прекрасной асфальтированной дороге. Только на самой границе дорога была подорвана, и дальше пришлось пробираться объездными путями.
Но вскоре то тут, то там замелькали фонари — это встречать и выводить «студебеккеры» на асфальт спешили крестьяне из ближайших деревень. Потом этих мелькающих в ночи фонарей стало сотни. Здесь-то впервые я и услышал ликующее чешское слово «наздар», которое в дни вступления советских войск в Чехословакию повсюду раздавалось как приветствие воинам- освободителям.
Наши первые десантные группы утром ворвались в город Йиндржихув-Градец, где находились штабы различных служб гитлеровских войск. Штабисты были пленены, многие из офицеров — в одних подштанниках.
Захвачена была в этот день и большая часть немецких войск, находившаяся на марше. Вначале они попытались сопротивляться — даже после подписания капитуляции Германии. Но увидев грозную силу Украинских фронтов, надвигающуюся на них по всем дорогам, стали сдаваться.
И в этот, и на следующий день я был свидетелем многих забавных сцен. Не забыть такую: двое наших солдат мчатся на велосипедах вдоль отступающей колонны. Вот они настигают командира полка, приказывают ему повернуть полк назад, полк поворачивается, один из велосипедистов теперь мчится в голову колонны, второй сходит с велосипеда, остается замыкающим, и так, вдвоем, они ведут полк в плен.
Вот по улицам Йиндржихува-Градца в поисках лошади мечется наш десантник-казах. Чехи ему предлагают велосипед. Он отказывается, не умеет на нем ездить. Предлагают автомобиль. Нет, и это ему не подходит. Тогда, посоветовавшись между собой, заручившись поддержкой и каких-то правителей города, чехи соглашаются дать солдату-казаху племенного жеребца, но с одним условием: когда возьмет в плен «всех немцев», чтобы жеребца вернул, — он знаменитых кровей, один на весь округ, стоит баснословных денег. Казах божится, что он так и сделает. Садится — и исчезает.
Чехи ждут его на дороге.
Часа через два или три казах приводит немецкий батальон. Едет он впереди колонны, гордо восседая на племенном жеребце, сунув под себя не то ватник, не то немецкий мундир. Но всучив немцев солдатам-регулировщикам, казах мчится за новым батальоном.
Чехи снова ждут его на дороге. (В эти неповторимые праздничные дни жители городка целый день, а то и ночь, проводили на улице. Никому не хотелось домой!) Но казах больше не показывается. Ни на этот, ни на другой день. Погиб ли он, дали ли ему новое поручение — осталось для всех тайной.
В итоге ответственность за пропавшего жеребца в какой-то мере пришлось нести мне. Ведь я оставался здесь единственным советским офицером, к которому можно было обратиться за помощью. Части наши проходили через городок, не останавливаясь, а если и останавливались, то только на привал, потом снова шли дальше, на Прагу. А коменданта еще не было — не напастись их было на все большие и малые освобожденные города.
Я застрял в Йиндржихуве-Градце, конечно, не из-за пропавшего жеребца. Мне просто было боязно ехать дальше одному, совсем оторваться от редакции, потеряться в чужой стране, в огромном потоке людей — наших войск, беженцев, узников, освобожденных из лагерей, пленных. В обе стороны двигались тысячи. Ну, а ко всему этому, кроме репортажа о взятии города, мне хотелось еще написать про жизнь обитателей этого маленького чешского городка при немцах: здесь было довольно-таки сильное Сопротивление, я познакомился с его руководителем доктором Зудой, с его партизанами, среди которых было много симпатичных и боевых парней. Трое партизан было убито немцами незадолго до вступления наших войск в город, и мне следовало также принять участие в их похоронах.
Надо было еще чем-то помочь и нашим людям, освобожденным из фашистской неволи, которые со всех сторон из немецких поместий стекались сюда в поисках советской администрации, чтобы эвакуироваться домой, на родину. Чехи быстро организовали сборный пункт. Мне несколько раз на дню приходилось бывать на этом пункте, выслушивать рассказы о рабской жизни у немецких помещиков, о варварском их отношении к советским людям. Огромную помощь этому самодеятельному пункту оказывали доктор Зуда и его бравые партизаны.
Но в городе еще были старички-общественники. Они-то и приставили ко мне «депутацию» для оказания помощи в поисках пропавшего жеребца. В чем же состояла их помощь? .. В напоминании — искать жеребца! ..
Но сделать это было нелегко. У меня, прежде всего, не было никакой власти. Я мог только других просить помочь найти пропавшего жеребца. Но кому бы из наших офицеров проходивших воинских частей я ни рассказывал всю эту историю, никто серьезно не относился к моей просьбе. И на самом деле, до пропавшего ли жеребца им было в эти дни, когда еще бралась в плен многотысячная немецкая армия, когда все рвались в Прагу на помощь восставшим пражанам, когда все дороги были забиты танками, пушками, грузовыми машинами.