Две книги о войне — страница 68 из 73

«Открытия», которые я сделал в этой поездке, так меня увлекли, что потом я пользовался любой возмож­ностью, чтобы поездить по городам и весям Венгрии.

Как-то я остановился в Мартоновашаре — это неда­леко от Будапешта, по пути на Секешфехервар. В селе прекрасный парк, раскинувшийся по обе стороны реки, дворец графов Брунсвиков. Судя по путеводителю, во время своего пребывания в Венгрии здесь дважды го­стил Бетховен, по этим тенистым аллеям он гулял со своей «бессмертной возлюбленной» Терезой Брунсвик, именно здесь у него зародились мелодии «Аппассиона­ты» и «Лунной сонаты».. .

Венгрия — красивая и древняя страна. Такие «от­крытия» тут можно делать в любом большом и малом городке. В одном месте это будет церковь десятого века, в другом — какой-нибудь изумительный дворец, в тре­тьем — развалины крепости периода римского или ту­рецкого владычества.

Да, ездить по Венгрии — большое удовольствие.

8

Бурная демобилизация в «девятке» началась с осе­ни. И вторым демобилизационным пунктом после Бу­дапешта, откуда уходили поезда в Советский Союз, стал город, где жила семья Шандора. (Кто бы мог по­думать!)

Поезда отсюда шли, делая большой крюк — через Транеильванию, Бухарест, Яссы. Мне предстояло ехать именно из этого городка, к счастью, прямым ленинград­ским составом.

Был конец ноября. Зима вступила в свои права, установилась сравнительно холодная для этих мест по­года.

Совсем уже собравшись к отъезду, я стал ждать про­ездные документы. Их мне выдали в субботу вечером. Выдали и деньги, что-то около десяти тысяч пенго. Впервые в жизни я стал «тысячником», хотя, правда, эти тысячи были сильно обесценены. По теперешним ценам они, видимо, не превышали ста рублей.

Я очень сожалел, что сосед мой Иштван еще не вер­нулся из деревни, куда его отправили на распределение земли. Я ему написал большое письмо со словами бла­годарности и на память оставил добротный кожаный портфель, подаренный мне в Вене. Зачем он мне? А у Иштвана много бумаг, он их обычно распихивает по всем карманам.

Утром, попрощавшись со всеми моими друзьями по редакции, с которыми я начинал военную службу еще в Петрозаводске, я уехал из Буды. За рулем «студебек­кера» сидел наш скромнейший Василий.

Когда машина подъехала к переправе через Дунай и мы стали в хвост очереди, я показал Василию тол­стую пачку своих денег.

Надо бы что-нибудь на них купить, — сказал я. — Не везти же в Ленинград?

Боюсь, что придется, товарищ капитан, — отве­тил Василий. — По воскресеньям тут все закрыто.

Ну, не может быть! Что-нибудь да купим! Хоть полмешка грецких орехов.

Но прав оказался Василий. Мы объехали весь центр города, побывали и на рынках. Всюду все было закрыто. Железный европейский порядок!

Что же нам делать в таком случае? — Я был в отчаянии. — Давай тогда хоть напьемся кофе и наедим­ся пирожных!

На улице Ракоци Василий остановил машину у кон­дитерской. Их сотни в городе — от больших до самых маленьких в три-четыре столика. Они-то уж всегда от­крыты.

Но молоденькая официантка, похожая на Кармен, видавшая всяких посетителей, немало удивилась, когда я попросил ее принести нам целый противень пирож­ных, — они здесь втрое меньше наших русских пирож­ных, — и по десять чашечек кофе, — они тоже намного уступают нашим.

Вы не шутите? — спросила она, вытащив и су­нув обратно блокнотик в карман фартука.

Славяне гуляют! — весело проговорил Василий и, к моему удивлению, — это совсем на него не было похоже — хлопнул Кармен ниже пояса. Но, точно об­жегшись, отдернул руку.

Мы довольно-таки легко расправились и с кофе и о пирожными, — хозяйка из-за буфетной стойки все вре­мя не сводила с нас настороженного взгляда, — и щед­ро расплатились с Кармен. Я протянул ей тысячу пенго, вдвое больше суммы, указанной в счете, который она подала нам на серебряном подносике. Василий вдобавок сказал Кармен комплимент по поводу ее огненных глаз.

Кармен дружески потянула Василия за ухо и вы­шла провожать нас на улицу. Она просила не забывать их кондитерскую и не раз низко поклонилась.

И еще долго виднелась ее милая фигурка, пока наша машина не повернула в сторону набережной...

Мне хотелось в последний раз из конца в конец про­ехаться по набережной Пешта, попрощаться с Дунаем.

Проезжая мимо пассажирской пристани, так памят­ной мне по февралю, когда мы здесь скрывались от пу­леметного огня из Буды, я увидел на стене одного из домов большую рекламу, зазывающую на выставку- продажу картин венгерских художников. Когда мы до­ехали до острова Маргариты, я попросил Василия по­вернуть обратно.

Я зашел на выставку. Она занимала весь нижний этаж большого дома. Стены до самого потолка были увешаны картинами. Чего только здесь не было! •, Пей­зажи Индии, Египта, Венеции чередовались с аляпова­тыми натюрмортами, а те, в свою очередь, — с гигант­скими полотнами, изображающими обнаженных жен­щин в самых различных позах, женщин спящих, купающихся, танцующих..,

Я рассеянным взглядом скользил по всем этим по­лотнам в чудовищных по размеру и весу позолоченных рамах, пока мое внимание не привлекла скромная кар­тина в скромнейшей раме. Я подошел к ней, стал вни­мательно рассматривать. Картина изображала кусочек цветочного базара в Вуде. Ничего в ней не было замы­словатого: цветочница расставляла на прилавке горш­ки с цветами, с десяток горшков стояло на земле; на переднем плане сидел человек на опрокинутой корзине, рядом стояла цветочница-соседка в красной косынке, видимо восхищаясь привезенным товаром. Но это уже был Будапешт, цветы — характерная деталь города, их здесь продают на каждом перекрестке, не говоря уже о базарах и цветочных магазинах.

Картина мне понравилась. Это заметили и присут­ствующие здесь художники, и сам устроитель выставки, старичок еврей.

Старичок подошел ко мне, спросил, не собираюсь ли я что-нибудь купить на выставке.

Да, очень хотел бы, — ответил я.

Ответ мой, видимо, был неожиданным для него, по­тому что он с удивлением промолвил:

Вы не шутите?

Точно с такой же интонацией этот вопрос задала нам в кондитерской и Кармен.

—- Представьте себе — нет, — ответил я.

Старик о каким-то сожалением посмотрел на меня, — наверное, я показался ему чудаком. Где это слыхано, чтобы военный покупал картину? .. К тому же — представитель победоносной армии, прошедшей половину Европы!., Сколько этих картин валялось и в разрушенных, и в оставленных домах, не говоря уже о брошенных музеях! , *

Тогда мы поможем вам выбрать лучшее из того, что есть на этой выставке. «И с этими словами ста­ричок подошел к одной из групп художников, потяги­вающих из крохотных рюмочек палинку за круглень­ким столиком.

Меня пригласили к столику, протянули рюмку, мы чокнулись, выпили, и только после этого меня спро­сили:

Капитан едет домой?

Домой, в Ленинград.

О, Ленинград! Эрмитаж! — раздалось со всех сторон. — И вы хотите увезти на память что-нибудь с выставки?

Я кивнул головой.

Мне снова налили палинки, мы выпили.

Меня прежде всего подвели к «обнаженным жен­щинам». Хвалили и расхваливали то одну, то другую. Но уговорить меня не удалось. Все эти красотки были, на мой взгляд, грубо намалеваны.

Тогда меня потащили к картинам, на которых были изображены пирамиды и пальмы. Но я и на этот раз отрицательно покачал головой.

Неужели вам на выставке ни одна картина не нравится? — Художники, как мне показалось, сами ав­торы этих картин, были оскорблены в своих чувствах.

Меня потащили к столику, налили палинки, мы вы­пили и снова пошли по залам. К нам присоединились и художники, потягивающие палинку за другими столи­ками. Кроме меня, на этой выставке никого не было из посетителей, не говоря уж о покупателях.

Мне нравится вот этот «Цветочный базар в Буде», — сказал я, когда мы проходили мимо пригля­нувшейся мне картины.

Мазня! — сказал один из художников. — К тому же не совсем законченная.

Мы подошли к картине.

Неужели вы не видите, что весь левый угол на полотне голенький? .. Автор болен, нуждается, потому и в таком виде выставил свою картину, — сказал дру­гой из художников.

Меня теперь уже тащили от столика к столику, всю­ду мы пили, и теперь я носился по выставке в сопровож­дении всех присутствующих здесь художников. От вы­питой палинки у меня уже двоилось в глазах — и кар­тины, и лица художников. Хоть бы закуска какая была к этой чертовой палинке, от которой разит самогоном! ..

После очередного обхода мы снова возвращались к одному из столиков, пили, и меня спрашивали:

Ну, что на этот раз вам понравилось?

Я неизменно отвечал:

Все тот же «Цветочный базар в Буде».

После третьего или четвертого обхода рядом со мной остался только устроитель выставки, старичок еврей. Художники разбежались, махнув на меня рукой. К тому же на выставке появился какой-то иностра­нец — не то англичанин, не то американец. Он уже глот­нул палинки, сморщив лицо, как от отравы.

Картина эта на самом деле незаконченная, — сказал старичок еврей; он отрекомендовался антиква­ром из Киева, бежал когда-то от Петлюры. — Но карти­на эта и в таком виде представляет большую ценность. Она принадлежит кисти большого венгерского худож­ника. — Тут он назвал его фамилию, которую я, к со­жалению, потом позабыл, не записав ее. Сыграла здесь свою роль, конечно, проклятая палинка.

Это я догадался, — сказал я. — Все просто, реа­листично на этой картине, чувствуется большая любовь художника к обыденным вещам.

Что же мне с вами делать? — Старичок заду­мался. — Никому здесь не хочется, чтобы «Цветочный базар в Буде» покинул свою родину. Вы думаете, вас зря так щедро поили палинкой?

Вот об этом я как-то не подумал!

Ничего, художник поправится, напишет новую картину, а для меня эта будет памятью о Будапеште, — сказал я. — Сколько она стоит?

С рамой — десять, без рамы — пять тысяч пенге.

Я полез в карман за деньгами.

привезенную из Будапешта «буржуйку», пилили и ко­лоли дрова. Люди они были в возрасте, некоторым — за шестьдесят. Жаль, что никто не догадался дать им в дорогу молодого и расторопного связного. Они того заслужили за свою верную службу.