В день, когда Лятти Рейно был схвачен нашими разведчиками в плен, он прослушал проповедь «проти- вочертова ружья» о покарании русских снайперов. Пастор советовал пастве не высовывать носа из траншеи, по открытой местности — ползти на брюхе, при артиллерийской стрельбе — не выбегать из землянок, так как в это время любят охотиться русские снайперы.
Услышав смех солдат, пастор рассердился, назвал всех дураками и сказал, что если они не будут осторожны, то русские всех перестреляют, как куропаток. На вопрос солдат, откуда пастору все это известно, тот ответил:
Про все намерения противника мне от бога известно! ..
Придя в боевое охранение, Лятти Рейно впервые задумался над словами пастора и в особенности над случаем, о котором тот рассказал. В соседнюю роту привезли новую немецкую стереотрубу, и только ее высунули из траншеи, как с русской стороны раздались два точных выстрела. Подумав о том, что совсем неприятно было бы получить эти две пули в собственные глаза, Лятти Рейно решил не высовываться из траншеи... и тут... он только успел крикнуть: «Русские разведчики!»— как потерял сознание. Пришел он в себя уже у нас в обороне.
Сдерживая улыбку, я говорю Лятти Рейно:
Вы зря послушались своего пастора. В тот день из-за плохой видимости наши снайперы совсем и не стреляли. Действовали только разведчики.
— Да, да, — уныло кивает он своей рыжей головой. — Я всегда был уверен, что наш пастор отъявленный мошенник и ему ничего не известно о действиях ваших солдат... Не случайно, надо думать, он разбавляет водку водой и за каждый снимок дерет пять марок. ..
Трус на колокольне
Генерала Андреева всегда окружали храбрые офицеры и солдаты. И внешне обычно они выглядели сильными и рослыми. Все мог генерал простить подчиненным, но только не трусость. И трусы всячески избегали генерала.
Таким я знал генерала с первых дней войны, даже в осенние месяцы 1941 года, когда его дивизия в тяжелых условиях отходила на Свирь.
Когда же летом 1944 года началось освобождение Карелии, дивизия Андреева шла в авангарде наступающих войск.
Город Салми был взят дивизией Андреева первого июля.
В два часа ночи, только приехав в Салми, я пошел искать генерала. В разных частях города еще полыхали пожары. На берегу Ладожского озера догорал лесозавод. Улицы были окутаны сизым туманом, и пахло тошнотворным трупным запахом гари. Наши войска еще днем ушли вперед, на Питкяранта, и в Салми оставались только саперы, разминирующие улицы и дома.
На Тулема-Йоки мост был взорван. Я с трудом, перепрыгивая с плота на плот, перебрался на тот берег и пошел к обезглавленной церкви на пригорке, вокруг которой то тут, то там весело трещали костры. Здесь, у церкви, и был раскинут походный КП дивизии Андреева.
У костров вповалку лежали автоматчики и разведчики в камуфляжных костюмах. В ведрах кипятили чай, варили картошку. Куда-то через пригорок, бесцеремонно перешагивая через лежащих, тянули провод связисты.
Вскоре на пригорке, в накинутой на плечи шинели, появился генерал Андреев. С ним было еще человек десять генералов. Генералы из штаба армии, генералы из штаба фронта, генералы из Москвы. Они расположились вокруг самого большого костра, по-солдатски стали чаевничать и есть полусырую картошку вместе со всеми.
Потом командир дивизии поговорил по рации с наступающими полками и в окружении генералов тронулся в поход. Обгоняя их, вперед побежали автоматчики и разведчики.
И в это время зазвонил колокол в церкви!..
В следующее мгновение к церкви бросилась группа автоматчиков из охраны генерала.
А колокол продолжал звонить.
Автоматчики вбежали в церковь, но лестница на колокольню оказалась разбитой снарядом.
Сложными акробатическими приемами автоматчики все же забрались на колокольню и вскоре оттуда на веревке спустили вражеского капрала, за ним — станковый пулемет с заряженной лентой, большое количество запасных лент, ящик с патронами, две связки гранат.
Капрала привели к генералу.
Вражеский пулеметчик, товарищ генерал! — доложил адъютант. — Оставлен для прикрытия своих войск. Он, конечно, мог бы перестрелять всех на этом пригорке, но...
Струсил?
Так точно, товарищ генерал. Со страха и зазвонил в колокол. А с трусами, как известно...
Дурак! — перебил его генерал, зная, что он скажет.— Этого «труса» мало озолотить! Вот что: накорми его как следует и отправь прямо в штаб армии. Головой отвечаешь за него!
Генерал обернулся к обезглавленной церкви и, рассмеявшись, впервые в жизни перекрестился.
Он пошел вперед. И все пошли за ним, торопливо гася на ходу костры, счастливые от благополучного исхода этого неожиданного происшествия.
Второе ведро
После четырехдневной поездки по частям наступающего фронта мы, трое военных корреспондентов, возвращаемся в Олонец. Второй день не переставая идет дождь, дороги разбиты танками, самоходками, и наш «виллис» то и дело ныряет в лужи. Мы устали, продрогли, голодны и мечтаем только об одном: об отдыхе.
Быстро густеют сумерки. Шофер говорит:
Боюсь, не хватит бензина. Тогда придется заночевать в лесу.
А мы у кого-нибудь возьмем в долг. Пам не откажут! — говорит сидящий рядом с ним журналист- москвич.
Конечно, не откажут, — поддерживает его сотрудник фронтовой газеты.
Сомневаюсь, — говорю я. — Дорога трудная, и вряд ли кто захочет лишиться лишнего ведра бензина.
В это время в сторонке, в лесу, мелькает шлагбаум. Шофер с ходу круто сворачивает.
Чья часть? — спрашивает он, чуть ли не врезываясь в шлагбаум.
Танкисты Чернигородского, — отвечает часовой.
Имя полковника Чернигородского, командира танковой бригады, нам хорошо известно. О его тактике таранного удара мы не раз слышали в частях. И о танкистах бригады и о самом полковнике рассказывали много замечательного. Это была лучшая бригада танкового корпуса, действовавшего летом 1944 года в направлении Салми.
Я передаю часовому нашу просьбу, часовой вызывает какого-то солдата, советуется с ним, солдат бежит в глубь леса, а через некоторое время перед нашей машиной появляется лукаво улыбающийся танкист с двумя черными помятыми ведрами в руках.
Какое ведро вас больше устроит, товарищи офицеры? — улыбаясь, спрашивает он, ставя ведра на землю.
Мы переглядываемся, я вылезаю из машины, нюхаю содежимое первого ведра: там — бензин, во втором ведре — водка...
Смеемся, и в этом поступке командира танковой бригады узнаем тактику его таранного удара!
На ночь глядя, нас, конечно, больше всего сейчас устроит второе ведро, — шутим мы.
Москвич и корреспондент фронтовой газеты проворно выскакивают из «виллиса», и мы идем к полковнику.
Позади нас с ведрами в руках шагает улыбающийся танкист.
Полковник встречает нас у порога своей «резиденции» — громадного зеленого фургона на двухметровых колесах. Он под стать фургону — высокого роста, широкоплечий, могучий. Хохочет он громоподобно, до боли сжимая нам руки, и говорит:
Я так рад, так рад вашему приезду!
Мы поднимаемся по лесенке в фургон и видим уютную комнату в коврах. Посреди, освещенный ослепительно яркими лампами под колпаком, стоит стол, накрытый на десять приборов. А на столе — капуста, грибы, огурчики, чугунок с дымящейся картошкой!
Мы, кажется, попали на какое-то торжество, — с изумлением глядя на стол, говорит москвич.
На несостоявшееся торжество! — отвечает командир бригады, принимая из рук танкиста ведро с водкой.
Все садятся за стол. Полковник ставит ведро рядом с собой, черпает водку кружкой и наполняет стаканы. Мы пьем и некоторое время молча жадно закусываем.
Тут дело несколько деликатное и необычное, — говорит полковник. — В последний раз, когда меня представляли к награде, я просил генерала учесть мою давнюю мечту и, если только заслуживаю, представить к ордену Красного Знамени. Орденов у меня всяких хватает, но «Красного Знамени» только три — с четвертым буду полным кавалером!.. Учтите, это первый боевой орден, учрежден он еще в дни гражданской войны! Присуждается только за боевые заслуги! В отличие от всех остальных орденов!—Полковник снова щедрой рукой наполняет наши граненые стаканы.
Мы пьем, на этот раз уже по полстакана, от водки разит бензином, денатуратом и еще какой-то гадостью. Полковник продолжает свой рассказ:
Командир корпуса обещал исполнить мою просьбу. Но начальник штаба — злодей из злодеев! — представил меня к званию Героя Советского Союза!.. Учтите, и при прошлом представлении, когда мне тоже обещали «Красное Знамя», начштаба уговорил генерала представить меня к «Отечественной войне»!.. В первом случае он — видите?! — занизил награду, во втором — завысил.
Из-за чего же начштаба вас так невзлюбил? — спрашивает корреспондент фронтовой газеты.
Если бы вы только знали!.. Как-то в дни боев за Москву, когда мне был дорог каждый танк в бригаде, начштаба сильно распылил мои силы. Я, конечно, восстал! В запале сказал ему, что он действует не как танкист, а как конник, и что ему бы лучше служить в кавалерии! И с того дня он страшно меня возненавидел. Идет на все, мерзавец... Какой с меня Герой?
Полковник в третий раз наполняет наши стаканы.
Так, значит, вас можно поздравить с новой наградой? — спрашивает москвич. — По этому случаю, надо думать, и накрыт такой роскошный стол?
Задумано было так, конечно, — нахмурившись, обиженно отвечает полковник. — Сейчас пьют-едят во всех бригадах. Многие сегодня получили награды, но... только не я. Не поехал в корпус! Назло начштабу! Он хорошо знает мой характер и давно вызывает на скандал. Ну что ж! Он теперь его дождался! Пусть меня понизят в звании, дадут любое взыскание. На все пойду!..
А не выпить ли нам за нового Героя? — говорит москвич...
Но полковник энергично качает головой.
Дороги запада
Трансмиссионные ремни
Мы попали на станцию Папкеси через несколько часов после ее взятия.