Принятый закон подтверждал договор об Ассоциации в том, что касается Марии, но самые драконовские меры были смягчены. Если договор не предусматривал открытого судебного процесса, то закон указывал, что преступники должны предстать перед комиссией. В договоре упоминались наследники и преемники (то есть Яков VI), но Елизавета исключила их, если только они не «помогали заговору или знали о нем». Это был не просто альтруизм. Она собиралась отправить экспедиционный корпус под командованием Лестера на помощь восставшим голландцам. Это означало открытую войну с Филиппом, что вело к столкновению с испанской Армадой. Для защиты северной границы Елизавета начала переговоры с Яковом и заманивала его перспективой шага, от которого до сих пор воздерживалась. После трибунала, которому Морей предъявил «письма из ларца», она признала Морея регентом Шотландии, но не признала Якова VI королем. Теперь она была готова это сделать и даже не исключала возможности признать его наследником английского трона, привлекая девятнадцатилетнего юношу этим роскошным призом.
Джеймс был подходящим кандидатом — мужчиной и протестантом. Заигрывание с д’Обиньи и его друзьями-иезуитами были всего лишь подростковым увлечением. Он был до глубины души возмущен ограничениями, которые накладывали на него лорды, и особенно Бьюкенен, его ненавистный наставник. Он жаждал взойти на престол, наделенный большей властью, чем в Шотландии, и, надеясь на такую награду, как Англия, решил не делить династические претензии с матерью, которую даже не помнил.
В том же месяце, когда Елизавета своими решительными действиями изменила Акт о безопасности королевы, Яков проинформировал Марию, что всегда будет уважать ее как «королеву-мать». Но это большее, на что он согласен. Не может быть и речи о совместном правлении или о ее возвращении в Шотландию в качестве королевы. Для Марии это стало самым жестоким ударом. Читая послание, она не верила своим глазам. Ее реакция — приступы рвоты, отчаяние и ярость. «Обращаю Ваше внимание, — негодовала она, сдерживая слезы, — что я Ваша истинная и единственная королева. Больше не оскорбляйте меня этим титулом королевы-матери… в Шотландии нет других короля или королевы, кроме меня».
Мария тут же написала Кастельно и потребовала, чтобы в переписке с Яковом тот не называл его королем. Она угрожала, что проклянет сына и лишит его наследства, если он не послушает ее и заключит сепаратное соглашение с Англией. Это был удар в самое чувствительное место, разрушающий все, за что Мария боролась с момента возвращения в Шотландию из Франции. «Я думаю, — писала она, — что никакое наказание, божеское или человеческое, не может сравниться с такой огромной неблагодарностью, если он в этом повинен, как решение силой и тиранически захватить то, что по справедливости принадлежит мне и на что он не может иметь никаких прав, иначе как через меня».
Тем не менее через год договор с Англией был подписан. Яков — возможно, сам того не сознавая, — сделал неизбежной казнь матери в замке Фотерингей. Своей подписью под договором он сделал Марию бесполезной и ненужной. Для Марии, которая перенесла столько ударов, когда ее враги или соперники считали, что она стоит у них на пути, это стало окончательным поражением. Она впала в отчаяние. Пророчество «Расследования» теперь стало сбываться: «Настоятельно необходимо отважиться на крайние меры…»
С этого момента Мария готова была выслушать любой план, который давал ей шанс на побег, каким бы неисполнимым он ни казался и какими бы странными ни выглядели его сторонники. А Уолсингем ждал ее. «Крот» во французском посольстве был больше не нужен, потому что Уолсингем успешно шантажировал Кастельно. Под угрозой предать огласке его участие в заговоре Трокмортона от Кастельно потребовали показывать все имевшиеся у него письма — от Марии и к Марии. Затем, после того как Паулет сменил сэра Ральфа Садлера в качестве тюремщика Марии и ее перевели в более надежный замок Татбери, все ее контакты с внешним миром прервались. Нужды притворяться больше не было. Все письма следовало передавать Уолсингему, чтобы он затем направил их адресатам. Мария возмущалась таким грубым вмешательством, но все было бесполезно. Теперь в ее письмах не осталось ничего конфиденциального, поскольку глава шпионской сети Сесила открыто читал их.
К тому времени, как созрел настоящий — хотя и абсолютно нереалистичный — заговор с целью убийства Елизаветы под руководством легковерного молодого человека по фамилии Бабингтон, Уолсингем уже сплел свою сеть. Ловушка была расставлена. Уолсингем писал Лестеру: «Если устроить все должным образом, это сломает шею всем опасным махинациям, пока правит Ее Величество». В этот раз ошибки быть не должно. Игра подходила к концу. Доказательства будут добыты любым путем — честным или нечестным, — и Елизавета будет вынуждена действовать согласно Акту о безопасности королевы. Сесил победит, а Марию отправят на плаху.
29Немезида
Мария очень страдала, когда ее сын, Яков VI, отверг ее, чтобы расчистить путь собственным династическим перспективам. Сэр Эмиас Паулет, ее тюремщик в Татбери и Чартли, бесстрастно предсказывал реакцию Марии. Он предупреждал Уолсингема, «дух ее крепче всего в несчастиях, и когда она готова на все, то провоцирует своих врагов на худшее». Несмотря на боль в ногах и слабость, вызванную в основном неподвижностью, это была та же Мария, которая надела стальной шлем и возглавила армию во время «загонного рейда», а также проявила смелость и изобретательность в отношениях с Дарнли после убийства Риццио.
Она тут же потребовала объяснить, почему Паулет оборвал ее связи с внешним миром. Уолсингем понял, что с Кастельно он перегнул палку. Чтобы заманить Марию в ловушку, нужно не ограничивать ее контакты, а найти ей нового адресата, которому она доверяет и переписку с которым считает безопасной. Кастельно больше не годился на эту роль, поскольку был дискредитирован и в Англии, и во Франции — участием в заговоре Трокмортона, а также помощью Марии, выходившей за рамки его инструкций. В сентябре 1585 г. на посту французского посла его сменил Гийом де л’Обепин, барон де Шатонёф.
Гениальность Уолсингема как шпиона заключалась в его способности проникать в сети своих противников и использовать их в своих целях. Он завербовал предателя из числа католиков, Гилберта Гиффорда, чтобы установить контролируемый канал связи между Марией и французским посольством. Гиффорд был другом одного из агентов Марии в Париже, который поручился за его надежность. Эта операция началась в конце января 1586 г., и вскоре Уолсингем собрал свежую подборку документов, большего объема и более информативную, чем раньше. Мария доверяла Шатонёфу, считая его ревностным католиком, который может дать ей свободу и серьезно относится к папской булле 1570 г., объявлявшей об отлучении Елизаветы и призывавшей к ее свержению. Она писала ему откровенные письма, не догадываясь, что Гиффорд работает на Уолсингема и приносит ему все письма, прежде чем доставить их в посольство.
Мария советовала Шатонёфу искать «шпионов» и «кротов» среди его секретарей. Она также усвоила урок относительно использования квасцов в качестве невидимых чернил. Такую тайнопись слишком легко обнаружить, признавалась она, «и поэтому используйте их только в крайнем случае». При отсутствии альтернативы Мария предлагала прятать секретные сообщения «в новых книгах», которые ей присылали, «всегда делая записи на четвертой, восьмой, двенадцатой и шестнадцатой страницах, и так далее, через четыре… и прикреплять зеленые ленты к тем книгам, в которых есть такие послания».
Мария также просила, чтобы письма к ней плотно сворачивали и прятали в подошвах новых модных туфель, которые она по-прежнему носила и регулярно заказывала, или помещали между досками сундуков и ящиков, использовавшихся для доставки шелка и других товаров из Лондона и Парижа. В самый разгар операции с целью спровоцировать Марию Гиффорд использовал маленькую водонепроницаемую коробочку, которую опускал в отверстие для пробки в пивном бочонке, так что она плавала на поверхности пива. Уолсингем поручил Паулету перехватывать бочонки, еженедельно поставлявшиеся пивоваром. Затем, в нужный момент, главный дешифровщик Уолсингема ехал в Чартли, проникал инкогнито в дом Паулета, чтобы прочесть и скопировать перехваченные документы, после чего их вновь аккуратно запечатывали, а коробочку возвращали в бочонок.
Первого успеха Уолсингем добился в марте 1586 г. Мария отправила Шатонёфу новый шифровальный ключ, возможно, придуманный ею самой — она настаивала на его использовании, считая ненадежными старые шифры, предоставленные Ридольфи и Кастельно. И снова главному дешифровщику Уолсингема не пришлось разгадывать код — на этот раз его предоставила Мария, сама того не подозревая. Это была первая из серии ошибок, приведших ее к гибели. Как лаконично объяснял Шатонёф в своем последнем отчете Генриху III, «королева Шотландии и ее приближенные всецело доверяли упомянутому Гиффорду… следствием чего стала гибель упомянутой королевы». Вместо того чтобы искать шпионов во французском посольстве, Марии не следовало проявлять такую доверчивость, когда неизвестно откуда взявшийся Гиффорд предложил ей свои услуги в качестве почтальона.
Вскоре после этого возник безрассудный план заговора. Энтони Бабингтон был молодым дворянином, католиком, у которого было много свободного времени и который служил у графа Шрусбери в Шеффилде в качестве пажа. Ему исполнился двадцать один год, он был женат и имел маленькую дочь. Бабингтона вовлекли в католический заговор, когда он в 1580 г. приехал во Францию, чтобы продолжить образование. По возвращении в Англию он выполнял поручения нескольких католических священников и миссионеров — в качестве жеста доброй воли. Кроме того, он передал пять пакетов с конфиденциальными письмами для Марии, еще до того, как Шрусбери сменил Садлер.
Роль Бабингтона в заговоре могла бы на этом закончиться, но после того, как испанский посол Мендоса был изгнан из Лондона, связи молодого человека с агентами Марии в Париже втянули его в тайные интриги. Мендоса переехал в Париж и там продолжал вынашивать планы государственного переворота. Он хотел соединить восстание английских католиков,