Свита Марии сразу заметила бедность шотландцев. Бурдейль, отличавшийся склонностью к преувеличениям, предсказывал, что Марии будет легко произвести впечатление на бедняков: один только вид нищеты, вспоминал он, вызывал слезы жалости на ее глазах. А Сесилу, собиравшему все известия о прибытии королевы, донесли, что «бедность ее подданных значительно усилилась, каковы бы ни были ее намерения».
Но проблемы на этом не заканчивались. Во Франции нищих было намного больше, чем в Шотландии, но разница заключалась не столько в скромном, на грани нищеты, существовании фермеров-арендаторов Шотландской низменности и батраков в горных районах, сколько в отсутствии заметной прослойки городской буржуазии за пределами Эдинбурга. Города и поселки были такими маленькими, что почти не влияли на жизнь страны. И это бросалось в глаза. Такой резкий контраст между хибарами деревенских жителей и замками и роскошными домами знати и землевладельцев лишний раз подтверждал пропасть между богатыми и бедными. Возвращению Марии повсеместно предшествовали слухи о ее огромных коллекциях платьев, бриллиантов и жемчугов, об украшенных драгоценными камнями вышивках, о золотой и серебряной посуде, о мебели и гобеленах. Именно в этом скрывалось очарование королевы Шотландии — в способности соперничать с роскошью королевских дворов Европы. И именно сама возможность соперничества внушала благоговение перед нею ее менее обеспеченных подданных, а не ее богатство как таковое.
Вскоре Мария почувствовала себя настолько уверенной в своем новом доме, что организовала свой первый торжественный въезд в Эдинбург. Этим она хотела компенсировать впечатление от своего скромного прибытия. Entrée royale был ключевым элементом культа монархии во Франции, и Мария решила, что теперь настал наиболее благоприятный момент, чтобы показать себя народу.
В одиннадцать часов утра 2 сентября она покинула Холирудский дворец через черный ход, обогнула город с севера и вернулась через специальный пролом, проделанный в городской стене. В сопровождении приближенных она торжественно поднялась по склону холма к замку, где в большой зале был устроен государственный прием, на котором Мария была хозяйкой, а знатные горожане — почетными гостями. Когда она покинула замок, в ее честь прозвучал салют из пушек.
На этом официальная часть entrée закончилась. За ней последовали пышные зрелища, организованные городским советом в честь возвращения королевы. Когда Мария спускалась по Касл-Хиллу, навстречу королеве вышли пятьдесят молодых людей, изображавших «мавров», — в костюмах из желтой тафты, в черных шляпах и масках, в драгоценных перстнях и с золотыми цепями. Образовалась процессия во главе со знатью и «маврами»; за ними следовала Мария в окружении представителей городских властей, которые несли над ней пурпурный балдахин. В подобных представлениях любимцами толпы были как раз «мавры» и «турки», и группы «мавров» всегда участвовали в процессиях, организованных в честь Марии де Гиз в ее бытность регентом. У городского совета оставался достаточный запас этих костюмов, и было решено их использовать.
Процессия сделала несколько остановок. На Лонмаркет Марию встретили первым из многочисленных представлений. Над улицей возвели деревянную, ярко раскрашенную арку. На галерее над аркой детский хор пел «небесными голосами», а когда Мария проезжала под аркой, раскрылся механизм в форме «облака», и из него на веревке, словно ангел, спустился «хорошенький мальчик». Он вручил Марии ключи от города, а затем Библию и псалтырь, переплетенные в тонкий пурпурный бархат. Передав книги, мальчик прочел стихи:
Привет тебе, наш правитель, наша исконная королева,
Привет тебе от твоих подданных, великих и малых,
Привет тебе от всех деревень
И Эдинбурга, твоей столицы.
Здесь твой народ, единый сердцем,
Преподносит тебе в память две книги —
Дар, достойный благочестивого принца…
Мария не забыла шотландский диалект и понимала каждое слово. Она с удовольствием приняла подарки, но, когда зазвучали стихи, нахмурилась и немного демонстративно передала книги Артуру Эрскину, капитану ее гвардейцев, стоявшему рядом. Он был твердолобым католиком, который служил ей во Франции в качестве дворецкого. Мария сразу же поняла, что у подарка есть скрытый смысл: под словами «благочестивый принц» понимался протестантский принц, а для гугенотов и других кальвинистов Библия и псалтырь символизировали их проповеди и пение псалмов. Совершенно очевидно, что ее назидательной аллегорией просили принять кальвинистскую религиозную политику, но королева поспешила продолжить путь.
Процессия двинулась по Хай-стрит к собору св. Джайлса. У здания Толбута, в котором проводились суды над государственными преступниками и собирался парламент, была разыграна пантомима: группа «юных дев» — их роли исполняли мальчики — олицетворяла собой Стойкость, Справедливость, Умеренность и Благоразумие. Этими достоинствами, как сообщил актер-рассказчик, должен обладать правитель Шотландии. Мария не выказала неудовольствия — в отличие от предыдущей сценки, эта была основана на классической литературе и почти полностью совпадала с той, что уже разыгрывали для матери королевы Марии.
Следующее, третье представление было разыграно около фонтана Хай-Кросс. Его тоже сопровождал назидательный комментарий, но на этот раз слова были не слышны. Вокруг фонтана собралась огромная толпа, поскольку из него била не вода, а вино. Звон разбитых стекол и пьяное веселье все заглушали. Мария торопливо ответила на приветствия толпы и поспешила продолжить путь.
Дальше по Хай-стрит располагались «соляные весы», одни из нескольких в городе, на которых можно было взвесить проданные на рынке товары. Рядом с официальными городскими весами было показано четвертое представление. Кальвинисты собирались показать сожжение католического священника у алтаря, когда он поднимает хлеб в таинстве причащения. Действие остановил граф Хантли, который нес церемониальный меч во главе процессии и оказался на этом месте раньше Марии. Вместо сожжения священника была спешно разыграна другая сцена, с сожжением трех библейских персонажей, восставших против Моисея, — это удовлетворило протестантов и понравилось католикам, которые восприняли сцену как аллегорию, направленную против святотатства.
Пятое, последнее, представление было разыграно у ворот Низербоу в самом конце Хай-стрит, на восточной границе старого города, где начинался район Кэнонгейт и «дворцовый» сектор. Здесь прозвучала приветственная речь, после чего под пение псалмов был сожжен дракон, сделанный из парусины и папье-маше. В действе присутствовал апокалиптический мотив: «дракон» был намеком на папу как Антихриста, и вряд ли это понравилось Марии.
По прибытии в Холирудский дворец несколько детей, которые следовали за Марией в повозке, спели псалом и продекламировали стихи, в которых снова содержались нападки на мессу. Потом мэр и знатные горожане попросили королеву принять в дар сундук с золотой посудой. Она сдержанно поблагодарила подданных, стараясь не обращать внимания на прозвучавшие стихи. Праздник окончился, и все разошлись по домам.
Можно только догадываться, насколько напряженным и явно неловким оказалось это празднование: выражение искренней радости и удовольствия со стороны подавляющего числа дворян и простых людей от возвращения королевы и вместе с этим открытая попытка кальвинистского меньшинства диктовать свою религиозную политику.
Но Мария была благоразумна. Она умела широко смотреть на вещи. Кальвинисты называли мессу «ужасной в глазах всех людей». Но это было всего лишь преувеличение, гипербола. «Все люди» не были протестантами. Разделение по религиозному признаку в Шотландии было таким же, как и в остальной Европе. Мария могла судить об этом по опыту общения с французскими гугенотами. Но она прекрасно понимала, что сейчас перед нею стоит задача любыми способами не допустить религиозной войны. За пределами Эдинбурга и городов протестантство еще не пустило корни. Остатки старой католической системы сохранились по стране в большом количестве, словно ничего и не произошло. В Эдинбурге на Пасху открыто служили мессу: для большинства людей официальная Реформация наступила слишком быстро. В другое время года католики слушали мессу в своих домах и даже в местных церквях, особенно в самых отдаленных уголках страны.
Что касается бывших лордов конгрегации, то лишь Шательро и его сын Арран объявили бойкот торжественному въезду Марии в Эдинбург. Простые жители города тепло приветствовали ее как первого взрослого правителя Шотландии за последние двадцать лет. Их не пугал католицизм. Конечно, кальвинисты преобладали в городском совете, однако по отношению к общему населению Шотландии их количество было ничтожно. И даже в Эдинбурге кальвинисты приветствовали Марию, хотя и сдержанно. Это уже был триумф сам по себе, что явно не соответствовало желаниям лидера кальвинистов Джона Нокса, который раскритиковал события этого дня, сравнивая их с идолопоклонством. «Только глупцы, — писал он, — могут быть обмануты Францией».
Мария решила бросить вызов Ноксу, подавив угрозу в зародыше. Расчетливая не по годам Мария предположила, что поскольку лорд Джеймс с большинством лордов Шотландии на ее стороне, то именно кальвинисты станут противостоять ей. Она прекрасно знала главные духовные ценности шотландской знати и их представления о чести. Исходя из истории регентства ее матери, в этой стране действиями аристократов в большинстве случаев руководили честолюбие и оппортунизм, а не религиозные принципы, хотя прикрывались они громкими словами о необходимости защиты национальных интересов Шотландии. Ее ближайший советник лорд Джеймс превосходил умом большинство шотландских аристократов и не жаловал Нокса. В этом вопросе он полностью разделял мнение своей сестры о проповеднике.
После возвращения из Женевы в Шотландию Нокс служил священником на самой влиятельной кафедре страны — в соборе св. Джайлса, где каждое воскресенье он по два или три часа читал проповеди, выступа