По правде говоря, я забыл о сыре, удивляясь только, что и меня соизволили вызвать на такое важное совещание, когда королева сказала:
– Господа, вы будете смеяться, что таких достойных сановников, королевский совет мне пришлось вызвать для очень пустячного дела, но для меня оно немаловажно, в нём коренится зародыш большого зла. Здесь речь обо мне, о клевете, какой меня пятнают; хочу, чтобы вы все были свидетелями моей невиновности.
Она указала на меня пальцем.
– Вот тот, тот, что был сюда прислан ради согласия и мира, распространяет среди нас склоки и ссоры. Речь идёт о жалком кусочке сыра. Я должна знать, кто оклеветал меня перед Марсупином, кто рассказал ему об этом сыре. Прошу, подействуйте на него, чтобы он назвал изменника, я должна о нём знать. Не сделаете вы ничего, мы оба пойдём к королям, чтобы они своей властью вынудили признаться, кто ему это открыл.
Тогда первым поспешил с обычной своей живостью Гамрат, доказывая, что безнаказанной клевете нет конца, что однажды королева должна отомстить и что Марсупин должен озвучить имя виновника.
Затем Опалинский, точно был на сейме, обратился ко мне с длинной речью и усиленно настаивал.
Разумеется, что серьезно осаждённый, я не колебался, потому что шла речь о моей чести; я всей силой отпирался, беря вину на себя, но никоим образом не желая выдать человека, который мне доверился. В конце концов я немного насмешливо добавил, что в самом деле жаль было таких достойных особ из-за подобных мелочей.
Королеву охватил сильный гнев и она мне крикнула:
– Ты что, будешь мне права писать? Говори, что должен, а не скажешь, кто тебе это шепнул, обвиню, что сам выдумал.
– Ваше величество, – ответил я, – quod dixi, dixi, больше от меня никто не узнает.
Королева с криком и гневом встала, выбежала в смежную комнату, зовя за собой пана Бонера, и собрание разошлось. – Она велела мне донести об этом королю, – прибавил, смеясь, Бонер.
– Вы думаете, что на этом конец? Ещё нет. Опалинский пошёл к королеве Елизавете, требуя от неё, чтобы она мне приказала выдать этого сырного человека.
Но и на требования молодой королевы, которая мне их мягко объявила, я ответил, что являюсь слугой его величества короля Римского, не чьим иным, и слушаюсь только его приказов.
Вот у вас есть показатель того, что тут делается, и что я тут терплю.
Марсупин замолчал, понурив голову. Молодой Дециуш был задумчив.
– Я не вижу, – сказал он спустя мгновение, – чем тут могу помочь и на что пригодиться, когда сеньор Джованни, который теперь лучше знает положение, чем я, уже давно пребывающий на дворе Фердинанда, едва защищается от нападения и выклянчивает для королевы маленькое послабление.
– Вы только можете, – ответил Марсупин, поднимая голову, – рассмотрев положение, дать с него отчёт, дабы искать средства спасения бедной королевы, которой мои старания мало помогли. Молодой король как не жил с ней, так не живёт; выйдя замуж, она сразу стала вдовой.
– А теперь, – прибавил Бонер, – светятся новые вещи. В Кракове чума, хоть ещё не грозная, но с каждым днём усиливается. Этому противостоять нельзя. Из предместья она скоро войдёт в город, а оттуда в замок. Король с королевой должны искать более безопасного пристанища. Вот бы это не было новой причиной для разлучения молодых супругов, под видом заботы о них. Я уже слышал, что Бона молодую королеву хочет оставить при себе, а Августа либо в Литву, либо в Мазовию отправить.
– Значит, они выезжают из Кракова? – спросил Марсупин.
– Этот вопрос ещё не решён, – ответил Бонер, – но вскоре должен решиться.
– Молодой король, молодой король! – прервал Марсупин. – Чтобы дать так собой управлять матери, точно ещё ребёнок, воли не имел… непонятно! Говорите что хотите! Она и её астрологи, чернокнижники и доктора поят его и отнимают у него разум, а кто знает, какие используют средства. В довершении всего нужно ещё было прийти чуме, которая может нас разогнать, двор выгнать.
Итальянец замолчал, погрузив руки в свои густые волосы, словно хотел их вырвать.
– Я тут ничего не могу, – прибавил задумчивый Дециуш, – отнесу только королю то, что видел и слышал.
– Нет, не достаточно этого, – прервал Марсупин, – вы должны просить аудидиенции у старого государя и поведать ему, с чем прибыли; поддержите меня. Королева Бона обвиняет, что я без приказа делаю то, что мне придёт в голову. Засвидетельствуйте, что у меня есть поручение и что я здесь интернунций.
Бонер пожал плечами.
– Как будто она уважает послов! – сказал он. – С нею можно справиться одним страхом мести императора Изабелле и её княжествам; вы должны давить на это.
– Выхлопочите мне аудиенцию у Сигизмунда, – сказал Дециуш, обращаясь к Бонеру.
– Вам и у молодого нужно побывать, и у молодой королевы, – прибавил Марсупин, – но ни Бонер, ни даже епископ Самуэль ничего не смогут, если старая змея захочет помешать.
Стояли так все с грустными лицами, когда Бонер услышал шаги, а оттого что никого там не ожидал, не хотел видеть, пошёл к двери. В ней показался Дудич, его лицо было тревожно и нахмурено; как обычно, он был фантастически и смешно наряжен, что при его постаревшем и некрасивом лице дивно выделялось и притягивало любопытный взгляд Дециуша.
Марсупин, который очень напугал этого сырного человека, но ценил его, потому что он хорошо ему служил, поняв по выражению лица, что тот принёс с собой какую-то заботу, подошёл к нему. Бонер приветствовал его кивком головы. – Ты из замка идёшь? – спросили его.
– Да, – воскликнул беспокойным голосом Дудич. – Снова возле замка умерли несколько заражённых человек. Мы очень боимся. Ксендз Самуэль настаивает, чтобы старый король ехал в Новый город или Мазовию, куда-нибудь, лишь бы в безопасное место. Разумеется, что королева Бона его одного не пустит.
– А Август? – спросил Марсупин.
Дудич пожал плечами.
– Не знаю, – сказал он, – но кажется, что его ещё скорее отправят. Бона ухватилась за чуму, чтобы разделить супругов. Речь о том, чтобы молодой король ехал один в Литву, а чета старых государей с молодой королевой – в Корчин.
Все минуту молчали, Марсупин возмутился первый.
– Снова что-то новое! – воскликнул он. – Королева Елизавета не должна этого позволить, и объявить, что едет с мужем. Она не рабыня, она супруга… имеет обязанности.
В течение долгого времени никто не отзывался. Марсупин повернулся к Бонеру.
– Если путешествие будет складываться не как следует, – сказал он, – пан Бонер имеет силу ему помешать.
– А это как? – спросил казначей.
– Легко, – сказал Марсупин. – Молодому королю на Литву нужны будут деньги; если вы их не дадите, его не отправят.
– Разве деньги в моей власти? – ответил Бонер. – Они под моим ключём, правда, но не я ими распоряжаюсь. Впрочем, к чему это сдалось? Королева имеет больше в Хецинах, чем я в королевской казне в Кракове; если он заупрямится, она даст сыну деньги.
– Она скупа, – ответил Марсупин.
– Но не там, где речь идёт о правлении, – сказал Бонер, – она не пожалеет для него.
Дудич, слушая, крутил глазами, было очевидно, что по его голове что-то ходило, чего колебался открывать. Отвёл Марсупина в сторону.
– Вы знаете, – сказал он, – мне кажется, что пришла пора, когда я на одном огне два жарких приготовлю, своё и ваше.
– Каких? – спросил Марсупин, который не верил в ум и хитрость Дудича.
– Если молодой король уедет и бросит свою итальянку, будет пора свататься на ней и вас от неё освободить.
Итальянец рассмеялся.
– Слушайте-ка, – сказал он, – или Бона отдаст её тебе, и тогда нам от неё ничего; или, если это может нам для чего-нибудь пригодится, не допустит.
Дудич покачал головой.
– Посмотрим, – сказал он, – но я вам только заранее объявляю, что кто мне с итальянкой поможет, тому служить буду.
– Хотя бы Боне? – спросил Марсупин.
– Хоть бы старому дьяволу! – воскликнул в запале Дудич.
Опустился вечер, принесли светильники, на улице не прекращалось движение. Они выглядывали в открытые окна, две или три телеги с гробами проехали под окнами.
– Люди ужасно умирают, – отозвался Бонер. – Поэтому уже нет сомнения, что это за эпидемия, но от жары большая смертность. Я ещё не верю в чуму.
– Более того! – прервал Марсупин. – Я видел нескольких докторов; старые, которые уже видели чуму, утверждают, что на трупах видны её знаки: синие пятна и нарывы. Она ещё не слишком быстро распространяется, но что пришла, это определённо.
– Твердят разное, – сказал Бонер, – но если действительно появилась зараза, нет ничего более срочного, чем отправить отсюда двор. На нашем старом короле и его жизни много лежит.
Беседа о чуме началась робко, потому что всем было неприятно о ней говорить; а тот, кто верил, что эпидемия распространяется, предпочли бы в этом сомневаться.
Но каждую минуту грустные новости подтверждались.
Несмотря на поздний час, Бонер решил ехать в замок и велел подать себе коня, который всегда стоял готовый. Он хотел и о прибытии Дециуша объявить королю, и проведать, что думали и намеревались делать в замке. Поэтому гости, попрощавшись, потому что молодой Дециуш возвращался к отцу, он сам в воротах оседлал спокойную клячу и, приказав двум слугам ехать за ним, направился в замок.
На улицах было уже пусто, но в некоторых местах, туда, куда проникла смерть, тиснулись люди за информацией.
Опытным глазам подскарбия легко было различить необычное состояние города, словно в преддверии катастрофы. Повсюду на улицах, под домами богатых, на площадях дымились горящие листья и разные травы, а так как воздух был тяжёл, его переполнял горький дым, дышать было трудно. Тут и там проскальзывал с фонариком ксендз для последнего причастия, о котором объявлял колокольчик мальчика. Кое-где из ворот раздавался беспокойный гомон, и, как это делается в самые тяжёлые времена, когда тревога отбирает ум у людей, постоялые дворы, пивнушки, кладовые полны были людей, которые хотели опьянеть и подчерпнуть из алкогольного напитка отвагу.