— А вы? — поинтересовался Мерри.
— Хум, хм, меня Великие Войны не тревожат, — сказал Древобородый, — они касаются больше эльфов и людей. Это дело колдунов – им вечно не дает покоя будущее. Я ни на чьей стороне, потому что на моей стороне никого нет, если вы меня понимаете: нынче никто, даже эльфы, не заботится о деревьях так, как я. Но все же я и сейчас предпочитаю эльфов остальным, ведь эльфы когда-то, в незапамятные времена, избавили нас от немоты. Это великий дар, и о нем нельзя забыть, хотя наши дороги с тех пор разошлись. И, конечно, есть существа, на чьей стороне я не могу быть, я всегда против них... эти... бурарум, — он опять неодобрительно басисто бормотнул, — орки и их хозяева.
Я тревожился, когда Тень легла на Мерквуд, но когда она переместилась в Мордор, на некоторое время успокоился: Мордор далеко отсюда. Но, кажется, ветер поворачивает на восток, и, быть может, не за горами увядание всех лесов. Старый энт никак не может отвести бурю: он должен или выстоять, или упасть. Но Саруман! Саруман – сосед, за ним я могу уследить. Мне кажется, я должен что-то сделать. В последнее время я часто задумывался, что мне делать с Саруманом.
— Кто такой Саруман? — спросил Пиппин. — Вы знаете его историю?
— Саруман – колдун, — ответил Древобородый. — Больше я ничего не могу сказать. Я не знаю истории колдунов. Они появились вскоре после того, как большие корабли впервые приплыли по морю. Но приплыли ли они на этих кораблях, я не знаю. Саруман считался среди них величиной. Некоторое время назад – вы, наверное, сказали бы: давным-давно – он пустился странствовать по земле, стал вмешиваться в дела людей и эльфов и поселился в Ангреносте, или Исенгарде, как его называют роханцы. Сначала он держался тише воды, ниже травы, но его слава стала расти. Говорят, его избрали главой Белого Совета – но ничего хорошего не вышло. Сейчас я стал задумываться вот над чем: может быть, Саруман уже тогда вступил на путь зла? Как бы ни было, прежде он никогда не причинял беспокойства соседям. Я, бывало, беседовал с ним – он частенько бродил по моим лесам. В те дни он был вежлив, всегда спрашивал моего позволения (по крайней мере когда встречал меня) и очень охотно слушал. Я рассказал ему множество такого, о чем он никогда не узнал бы сам, но он никогда не отвечал мне тем же. Не припоминаю, чтобы он рассказывал мне что-нибудь. И он становился все более и более скрытным. Лицо его, как я теперь вспоминаю, все больше напоминало окно на каменной стене, окно, закрытое изнутри ставнями.
Пожалуй, теперь я понимаю, что он замыслил. Он захотел стать Властью. Рассудок у него из металла и колесиков, и ему плевать на растения, если только те не служат ему. Теперь ясно, что он грязный предатель. Он связался с гнусным народом, с орками. Брм, хум! Хуже того: они вместе что-то затевают, что-то опасное. Эти исенгардцы сродни злым людям. Если живая тварь не выносит солнца – на ней печать зла, печать Великой Тьмы, но орки Сарумана способны терпеть его, хоть и ненавидят. Как он добился этого? Может, это люди, которых он испоганил? А может, он смешал расы – людей и орков? Это было бы черное зло!
Древобородый некоторое время глухо ворчал, словно сыпал страшными, идущими из самых недр земли энтскими проклятиями. — С некоторых пор я стал задумываться над тем, почему орки так свободно осмеливаются проходить через мои леса, — продолжал он. — И только недавно догадался, что виноват в этом Саруман, что он уже давно разведал все пути и раскрыл мои тайны. Теперь он и его подлые слуги сеют вокруг опустошение. Внизу, на опушках они валят деревья – хорошие деревья! Часть они просто подрубают и оставляют гнить, но чаще рубят на дрова и отправляют в костры Ортанка. Нынче над Исенгардом все время поднимается дым.
Будь он проклят, корень и ветви! Многие из этих деревьев были моими друзьями, я знал их от ореха и желудя. У многих были собственные голоса, которые теперь умолкли навсегда. На месте поющих лесов остались только пни да колючки. Я был слишком бездеятелен. Я упустил время. Это нужно прекратить!
Древобородый рывком приподнялся с кровати, встал и затопал к столу. Светящиеся сосуды содрогнулись и выплюнули две огненные струи. Глаза Древобородого засверкали зеленым огнем, борода встала торчком и стала похожа на большой веник.
— Я положу этому конец!— взревел он. — А вы пойдете со мной. Вы можете помочь мне! Таким образом вы поможете и своим друзьям: если не остановить Сарумана, враг будет у Рохана и Гондора не только впереди, но и в тылу. У нас одна дорога – на Исенгард!
— Мы пойдем с вами, — сказал Мерри, — и сделаем все, что сможем.
— Да! — подтвердил Пиппин. — Я хочу увидеть, как свергнут Белую Руку. Я хочу быть там, даже если от меня будет мало пользы: я никогда не забуду Углука и переход через Рохан.
— Хорошо! Хорошо! — сказал Древобородый. — Однако я тороплюсь высказаться. Не нужно спешить. Я чересчур разгорячился. Я должен охладиться и подумать. Легче кричать «положу конец!», чем сделать это.
Он прошагал к арке и некоторое время стоял под дождем родниковых капель. Потом засмеялся и отряхнулся. Летевшие с него капли вспыхивали у земли красными и зелеными искрами. Вернувшись, энт снова лег на кровать и погрузился в молчание.
Через некоторое время хоббиты опять услышали его бормотание. Казалось, Древобородый что-то пересчитывал по пальцам. — Фангорн, Финглас, Фладрив, да, да, – беда в том, что нас осталось слишком мало, — вздохнул он, поворачиваясь к хоббитам, — только трое остались из первых энтов, что ходили по лесам до наступления тьмы: только я – Фангорн, Финглас да Фладрив. По-эльфийски это будет Листвокудрый и Корокожий. Можете так их и называть, если это вам больше по вкусу. И толку от Фингласа и Фладрива будет не очень много. Листвокудрый стал очень сонлив, почти как дерево, он все лето стоит неподвижно, в полудреме, и луговая трава вырастает ему по колено. Он весь оброс похожим на листву волосом. Прежде он просыпался к зиме, но в последнее время стал уж очень сонным и даже в холод не может далеко уйти. Корокожий жил на горных склонах к западу от Исенгарда. Там-то и грянула самая страшная беда. Орки ранили его и истребили почти все его древесное стадо. Он ушел высоко в горы, поселился среди любимых берез и не желает спускаться вниз. И все же, смею сказать, наберется немало молодых энтов – если только я сумею втолковать им нашу нужду, если смогу разбудить их: мы неторопливый народ. Как жаль, что нас так мало!
— Почему же, если вы так давно живете в этой стране? — спросил Пиппин. — Неужели столько умерло?
— О нет! — сказал Древобородый. — Никто не умирал. Конечно, некоторые за долгие годы погибли от несчастных случаев, и еще больше уподобилось деревьям. Но в этих местах нас никогда не было много, и число наше не росло. Уже очень давно, страшно давно у нас нет энтиков – по-вашему, детей. Понимаете, мы потеряли энтинок, наших жен.
— Как печально! — посочувствовал Пиппин. — Отчего же все они умерли?
— Они не умерли! — ответил Древобородый. — Я не говорил «умерли». Я сказал, мы их потеряли. Потеряли и не можем найти. — Он вздохнул. — Я думал, все знают об этом. Люди и эльфы от Мерквуда до Гондора поют о том, как энты искали своих жен. Эти песни не могли совсем забыть.
— Боюсь, эти песни не преодолели гор и не известны в Шире, — сказал Мерри. — Не расскажете ли еще что-нибудь... а может, споете?
— Да, пожалуй, — согласился Древобородый, по-видимому, обрадованный просьбой. — Но я не могу рассказывать подробно – только вкратце, а после придется закончить беседу: завтра нас ждет совет, и много работы, и, возможно, поход.
— Это необычайный и печальный рассказ, — продолжил он после паузы. — Когда мир был молод, а леса обширны и дики, в них жили энты, и энтинки, их жены, и девушки-энтушки. Ах! Как красива была в дни моей нежной юности Фимбретиль, легконогая Гибкая Ветвь! Они бродили вместе и селились вместе. Но наши сердца склонялись к разному: энты отдавали свою любовь тому, что встречали в мире, а их жены – другому. Энты любили большие деревья, дикие леса и склоны высоких холмов, они пили воду из горных рек и ели только те плоды, что падали с деревьев. Эльфы научили их разговаривать, и энты разговаривали с деревьями. А энтушки и энтинки занялись меньшими деревьями и лугами, что лежат в солнечном сиянии у подножия лесов, они видели терн в чаще, и дикие яблони, и вишню в весеннем уборе, и зеленые водяные растения летом, и зрелые травы в осенних полях. Они не хотели разговаривать с этими растениями, но ждали от них послушания и повиновения. Энтинки приказывали им расти в соответствии с их, энтинок, желаниями, разворачивать листья и приносить плоды на их, энтинок, вкус, ибо хотели порядка, совершенства и покоя (подразумевая вот что: все должно идти так, как ими заведено). Поэтому они стали устраивать сады и жить в них. А энты продолжали странствовать и приходили в сады лишь изредка. Затем, когда на север пришла Тьма, энтинки пересекли Великую Реку, и устроили новые сады, и возделали новые поля, и мы стали видеть своих жен еще реже. Когда Тьму прогнали, земля энтинок пышно расцвела и поля стали тучными. Многие люди учились у энтинок искусству обращения с растениями и высоко чтили их. А мы стали для них легендой, тайной в сердце леса. Но мы все еще здесь, а сады энтинок запустели: теперь люди называют их Бурыми землями.
Я вспоминаю, что когда-то очень давно – во времена войны между Сауроном и людьми Моря – мне захотелось вновь увидеть Фимбретиль. Когда я в последний раз видел ее, она показалась мне по-прежнему прекрасной, хотя мало походила на юную энтушку. Ибо от своих трудов энтинки согнулись и потемнели, волосы их выгорели на солнце до цвета спелой пшеницы, а щеки стали походить на красные яблоки. Но их глаза оставались глазами нашего племени. Мы пересекли Андуин и пришли в их землю, но обнаружили пустыню: все было сожжено и выкорчевано – там прокатилась война. Энтинок нигде не было. Долго мы звали и долго искали, и спрашивали у всех встречных, куда ушли энтинки. Одни отвечали, что никогда не видели их, другие – что видели, как наши женщины шли на запад, третьи – на восток, четвертые – на юг. Но куда бы мы ни пошли, мы нигде не находили их, и велико было наше горе. Но дикий лес звал, и мы вернулись к нему. Но еще не раз мы нет-нет да и возвращались туда и искали своих жен, разбредаясь вдаль и вширь и выкрикивая их прекрасные имена. Но время шло, и мы все реже отправлялись на поиски и искали все ближе. И теперь энтинки для нас лишь воспоминание, и бороды наши длинны и седы. Эльфы сочинили много песен о Поисках Энтов, и некоторые из них проникли в язык людей. Но сами мы не слагали таких песен – с нас довольно, думая об энтинках, петь их прекрасные имена. Мы верим, что придет время и мы снова встретимся с ними – и, быть может, найдем уголок, где сможем счастливо жить вместе. Но предсказано, что это произойдет лишь тогда, когда и мы, и они утратим все, что имеем. Возможно, это время наконец приблизилось. Ибо если Саурон в древности уничтожил сады, то теперь Враг стремится уничтожить и леса.