будете в силах пуститься в путь и быстро ли сможете ехать?
— Мои люди утомлены битвой, — отвечал король, — устал и я, ибо долго ехал и мало спал. Увы! Моя старческая немощь – не притворство, и причина ее не только в нашептываниях Змеиного Языка. Как жаль, что никакой лекарь, даже Гэндальф, не может исцелить от старости!
— Тогда пусть все, кто едет со мной, сейчас отдохнут, — сказал Гэндальф. — Отправимся под покровом вечерней тени. И хорошо, ибо совет мой таков: пусть все наши передвижения отныне совершаются по возможности тайно. Но не берите с собой много людей, Теоден. Мы едем на переговоры, а не на битву.
Тогда король отобрал воинов, не пострадавших в битве и имеющих резвых коней, и разослал их с вестью о победе во все долы Марки, а сверх того гонцы везли его приказ всем мужчинам, молодым и старым, спешно явиться в Эдорас. Там на второй день после полнолуния повелитель Марки собирал всех способных держать оружие. Для поездки в Исенгард король выбрал Эомера и двадцать человек своих челядинцев. С Гэндальфом собрались ехать Арагорн, Леголас и Гимли. Несмотря на рану, гном не пожелал остаться.
— Удар был несильный, шапка отразила его, — пояснил он. — Такая оркская царапина мне не помеха.
— Я займусь ею, пока вы будете отдыхать, — сказал Арагорн.
Король вернулся в Хорнбург и уснул – таким спокойным сном, какого не знал уже много лет. Те, кому предстояло сопровождать его, тоже отдыхали. Но прочие, все, кто не был ранен или покалечен, взялись за великий труд, ибо много всадников Марки пало в битве и лежало мертвыми на полях и в пропасти.
Ни один орк не уцелел, и трупы их невозможно было сосчитать. Но множество дикарей сдалось. Дрожа от страха, они молили о пощаде.
Люди Марки обезоружили их и приказали работать.
— Помогите исправить зло, которое вы причинили, — сказал Эркенбранд, — а после поклянитесь никогда не переходить через Исен с оружием и не вступать в союз с врагами людей. Тогда вы сможете свободно вернуться в свои земли. Ибо Саруман обманул вас. Наградой за доверие к нему для многих из вас стала смерть, но даже если бы вы победили, вам пришлось бы немногим легче.
Дунлендцы изумились: Саруман говорил им, что роханцы жестоки и живьем сжигают пленных.
Посреди поля перед Хорнбургом насыпали два кургана. Под ними похоронили всех всадников Марки, погибших при обороне, – людей из восточных долин в одном, вестфолдцев – в другом. В отдельной могиле в тени Хорнбурга лежал Хама, начальник королевской стражи. Он пал перед Воротами.
Трупы орков свалили в большие груды в стороне от погребальных курганов, ближе к лесу. И озаботились: мертвецов было слишком много, чтобы закопать их или сжечь. Дров не хватало, но никто не осмелился бы поднять топор на странные деревья, даже если бы Гэндальф не предупредил, что тот, кто повредит кору или ветвь, сильно рискует.
— Пусть лежат, — решил Гэндальф. — Утро вечера мудренее.
После полудня отряд короля приготовился к отъезду. Погребальные работы только начинались. Теоден, глубоко опечаленный гибелью Хамы, своего начальника стражи, бросил первую горсть земли на его могилу. — Поистине великий ущерб причинил Саруман мне и этой земле, — сказал он, — и я припомню это, когда мы встретимся.
Солнце уже клонилось к западным холмам, когда наконец Теоден, Гэндальф и их спутники двинулись вниз по склону от Прохода. Их провожала толпа – всадники и вестфолдцы, вышедшие из пещер, старые и молодые, женщины и дети. Ясными голосами затянули они песню победы, но, увидев лес, смолкли: они боялись деревьев и не знали, чего ожидать.
Всадники подъехали к лесу и остановились. Ни людям, ни коням не хотелось идти дальше. Деревья казались серыми и зловещими, их окутывал то ли сумрак, то ли туман. Концы длинных качающихся ветвей, свисавшие очень низко, напоминали шарящие пальцы, корни лезли из земли, точно щупальца невиданных чудовищ, и темные провалы открывались под ними. Но Гэндальф поехал вперед, увлекая за собой отряд, и там, где дорога на Хорнбург ныряла в лес, всадники заметили под могучими ветвями просвет, подобный большим воротам или арке. Гэндальф проехал в этот проход, и все последовали за ним. К своему удивлению, всадники увидели, что и дорога, и бегущий вдоль нее Глубокий ручей прорезают лес, а над дорогой сияет чистое небо, полное золотого света. Но с обеих сторон мрачной стеной стояли окутанные вечерним сумраком деревья, и было их столько, что они терялись в непроницаемой тьме. Всадники слышали треск и скрип ветвей, и далекие крики, и гневное невнятное бормотание. Ни орков, ни иных живых существ не было видно.
Леголас и Гимли ехали на одной лошади. Они держались поближе к Гэндальфу – Гимли побаивался деревьев.
— Здесь жарко, — заметил Леголас, обращаясь к чародею. — Я чувствую вокруг великий гнев. Разве вы не слышите, как гудит и трепещет воздух?
— Слышу, — ответил Гэндальф.
— Что стало с ничтожными орками? — спросил Леголас.
— Этого, я думаю, никто никогда не узнает.
Некоторое время ехали молча. Однако Леголас то и дело посматривал по сторонам и, если бы Гимли позволил, постоянно останавливался бы, прислушиваясь к звукам леса.
— Никогда не видел столь странных деревьев, — сказал эльф. — А ведь на моих глазах проросло из желудя и состарилось множество дубов. Жаль, нет времени побродить здесь: у этих деревьев есть голоса, и, может быть, со временем я научился бы понимать их мысли.
— Нет, нет! — возразил Гимли. — Ну их! Их мысли мне и так понятны: они ненавидят всех двуногих и толкуют о том, как рвать на куски и душить!
— Не всех, — возразил Леголас. — Я думаю, тут вы ошиблись. Они ненавидят орков, ибо родом не из здешних мест и мало знают об эльфах и людях. Долины, где выросли эти деревья, далеко. Мне кажется, Гимли, они пришли из глубоких лощин Фангорна – вот откуда.
— Тогда это самый опасный лес в Средиземье, — решил Гимли. — Я благодарен им за помощь, но они мне не по душе. Можете считать их дивом, но я видел в этом краю нечто куда более дивное и прекрасное, и мое сердце все еще полно им.
Странны людские обычаи, Леголас. Вот перед нами одно из чудес Северного мира, и как же о нем отзываются? Пещеры, говорят они. Пещеры! Норы, чтобы прятаться во время войны, чтобы хранить там корм для скота! Мой добрый Леголас, знаете ли вы, как велики и прекрасны подземелья в Пропасти Хельма? Если бы о них стало известно, бесконечные процессии гномов потянулись бы туда, посмотреть на это чудо. Да они платили бы чистым золотом за одну только возможность взглянуть!
— А я бы откупился золотом, чтобы меня избавили от этого! — сказал Леголас.
— Вы не видели их, а потому я прощаю вам насмешку, — ответил Гимли. — Но вы говорите, как глупец. Вы считаете прекрасными чертоги ваших королей под холмом в Мерквуде, которые в незапамятные времена им помогли построить гномы? Это просто лачуги в сравнении с подземельями, которые я видел здесь, – неизмеримо огромными залами, полными вечной музыки капель, падающих в озера прекрасные, как Кхелед-Зарам при свете звезд.
И, Леголас, когда по песку под гулкими сводами проносят горящие факелы, ах! тогда, Леголас, самоцветы, хрусталь и рудные жилы в гладких до блеска стенах сверкают, и свет преломляется в складчатом мраморе, подобном морским раковинам, прозрачном, как руки королевы Галадриели. А какие там колонны, Леголас, – белые, шафранные и розовые, как заря, витые и точеные, словно из сна; они восстают из многоцветного пола навстречу сверкающим в воздухе украшениям свода – крыльям, канатам, занавесям нежным, точно замерзшие облака, копьям, знаменам, башням парящих в воздухе дворцов! Спокойные озера отражают их. Сверкающий мир смотрит из темных бассейнов, поверхность которых подобна чистому стеклу. Города, равные которым и не снились Дюрину, уходят улицами и многоколонными галереями в темные глубины, куда не проникает свет. Бульк! – падает серебряная капля, и круги бегут по гладкой поверхности воды, заставляя башни раскачиваться и сгибаться подобно водорослям и кораллам в морском гроте. Потом наступает вечер: башни и дворцы тускнеют и исчезают – факелы переходят в другие залы, в другой сон. Там зал сменяется залом, Леголас, пещера открывается за пещерой, купол за куполом, лестница за лестницей. А извилистые тропы уводят в самое сердце горы. Пещеры! Подземелья Пропасти Хельма! Счастливый случай привел меня туда! Мне до слез жаль расставаться с ними!
— Тогда пусть судьба утешит вас, Гимли, — сказал эльф, — и, благополучно вернув вас с войны, вновь позволит увидеть все это. Но не проболтайтесь об этом своим родичам! Судя по вашему рассказу, для них там осталось немного работы. Людям этой земли, как видно, хватает ума помалкивать: одна семья хлопотливых гномов с молотком и зубилом способна разрушить больше, чем они создали.
— Нет, вы не понимаете, — горячился Гимли. — Ни один гном не останется равнодушным к такой красоте. Ни один потомок Дюрина не станет раскапывать эти пещеры ради камня или руды, даже если бы тут было золото и алмазы. Разве вы весной рубите цветущие рощи на дрова? Мы заботились бы об этих долинах цветущего камня, а не превращали бы их в каменоломни. Мы могли бы работать искусно и осторожно, легонько откалывая по крошке – да и то за целый хлопотный день, и с годами открывали бы новые пути, дальние чертоги, где еще царит тьма, те, что кажутся пока лишь бездной за расселинами в скале. И светильники, Леголас! Мы сделали бы светильники, такие, как когда-то сияли в Кхазад-Думе, и по своему желанию отгоняли бы ночь, которая обитает там с тех пор, как были созданы эти холмы, а, вздумав отдохнуть, позволяли бы ей вернуться.
— Вы растрогали меня, Гимли, — проговорил Леголас. — Я никогда раньше не слышал от вас таких речей. Вы чуть не заставили меня пожалеть, что я не видел этих пещер. Давайте договоримся: если мы оба благополучно пройдем через ожидающие нас опасности, то вместе отправимся в новое путешествие. Вы посетите со мной Фангорн, а потом я пойду с вами смотреть Пропасть Хельма.