— Ну, если Гэндальф и изменился, так стал еще более скрытным, вот и все, — возразил Пиппин. — Взять, например, этот... стеклянный шар. Похоже, старик страшно доволен. Он что-то знает о нем или о чем-то догадывается. Но объяснил ли он нам что-нибудь? Нет, ни слова. А ведь это я подобрал шар, это я спас его, не дал закатиться в лужу. «Дай-ка сюда, сынок,» — и все. Интересно, что это такое? Такой ужасно тяжелый... — голос Пиппина стал очень тихим, как будто хоббит говорил сам с собой.
— Здрасте! — фыркнул Мерри. — Так вот что тебя беспокоит? Ну, Пиппин, дружище, не забывай присловье Гильдора – то, которое частенько поминал Сэм: «Не суй нос в дела чародеев, ибо вспыльчивы и лукавы».
— Но наша жизнь на протяжении многих месяцев была сплошным вмешательством в дела колдунов, — возразил Пиппин. — Я хотел бы не только встречаться с опасностью, но и кое-что узнавать. Мне хочется еще раз взглянуть на шар.
— Спи! — сказал Мерри. — Рано или поздно ты все узнаешь. Мой дорогой Пиппин, до сих пор ни одному Туку не удавалось превзойти любознательностью Брендибака – но, может быть, время пришло, а?
— Ладно! Что плохого в том, что я признался тебе, чего мне хочется – взглянуть на камень? Я знаю, что не могу этого сделать, потому что старый Гэндальф сидит на нем, как курица на яйце. Но от твоих «тебе-его-не-получить-так-что-спи» помощи немного.
— А что я еще могу сказать? — удивился Мерри. — Мне жаль, Пиппин, но тебе действительно придется подождать до утра. После завтрака я проявлю столько любопытства, сколько ты скажешь, и попробую помочь уговорить Гэндальфа. А сейчас я больше не могу. Если зевну еще раз, у меня рот лопнет до ушей. Доброй ночи!
Пиппин затих. Теперь он лежал спокойно, но сон к нему по-прежнему не шел, и его не особенно вдохновляло тихое посапывание Мерри, который уснул через несколько секунд после того, как пожелал ему спокойной ночи. Чем спокойнее становилось вокруг, тем навязчивей делалась мысль о темном шаре. Пиппин снова ощущал в руках его тяжесть, видел его таинственные красные глубины, куда на мгновение заглянул. Хоббит повернулся на другой бок и постарался найти иной предмет для размышлений.
Наконец он понял, что больше не выдержит, встал и огляделся. Было прохладно, и он плотнее завернулся в плащ. Над лощиной сияла белая холодная луна, кусты отбрасывали черные тени. Все вокруг спали. Караульных не было видно: возможно, они поднялись на холм или укрылись в зарослях. Влекомый непонятным порывом, Пиппин осторожно подошел к лежащему Гэндальфу и посмотрел на него. Чародей как будто бы спал, но веки его были сомкнуты не плотно, за длинными ресницами блестели глаза. Пиппин торопливо сделал шаг назад. Однако Гэндальф не шелохнулся, и Пиппин, едва ли не вопреки собственной воле, вновь подкрался к чародею и встал над его головой. Гэндальф был завернут в одеяло, а поверх укрыт плащом; рядом, между правым боком чародея и его согнутой рукой, возвышалось что-то круглое, обернутое в темную ткань. Рука Гэндальфа только что соскользнула с этого предмета на землю.
Едва дыша, Пиппин шаг за шагом подбирался ближе. Наконец он опустился на колени, воровато протянул руки к свертку и медленно поднял его. Тот оказался не таким тяжелым, как ожидал хоббит. «Наверное, просто узел с разными пустяками», — подумал Пиппин со странным облегчением, но сверток на место не вернул. Мгновение он стоял, сжимая его в руках. Затем его осенило. Он на цыпочках отбежал, нашел большой камень и вернулся.
Хоббит быстро снял ткань, в которую был завернут шар, завернул в нее камень и, опустившись на колени, положил под руку чародею. Потом наконец взглянул на извлеченный из ткани предмет. Это был он – у колен хоббита лежал ничем не прикрытый гладкий хрустальный шар, сейчас темный и мертвый. Пиппин поднял его, торопливо укутал в собственный плащ и повернулся, чтобы идти к свой постели. В этот миг Гэндальф во сне пошевелился и пробормотал несколько слов на каком-то незнакомом языке; рука его зашарила по земле и нащупала сверток с камнем. Гэндальф вздохнул и больше не шевелился.
— Ослиная башка! — выругал себя Пиппин. — Ты наживешь большие неприятности. Положи на место! — Но вдруг он почувствовал, что колени его дрожат и он не смеет приблизиться к чародею, чтобы подменить сверток. «Теперь мне не удастся положить его обратно, не разбудив Гэндальфа, — подумал Пиппин, — по крайней мере пока я немного не успокоюсь. Лучше уж вначале взглянуть на шар. Но только не здесь!» Он крадучись отошел в сторону и сел на зеленую кочку неподалеку от своего папоротникового ложа. Через край лощины заглядывала луна.
Пиппин уселся, высоко подняв колени, и зажал между ними шар. Низко склонившись над ним, хоббит вдруг стал похож на жадного мальчишку, склонившегося в уголке, тайком от всех, над тарелкой с едой. Он раздвинул складки плаща и посмотрел на шар. Воздух вокруг, казалось, загустел и застыл. Вначале шар был темным, черным, как агат, лишь лунный свет блестел на его поверхности. Затем в его глубине что-то слабо засветилось и зашевелилось, и взгляд Пиппина намертво прикипел к шару. Вскоре все внутри хрустальной сферы было охвачено огнем; шар завертелся – или это вращалось пламя у него внутри. Неожиданно огни погасли. Пиппин задрожал и хотел выпрямиться, но не сумел и согнулся над шаром, сжимая его обеими руками. Он наклонялся все ниже и вдруг замер, губы его беззвучно зашевелились. Внезапно Пиппин со сдавленным криком повалился навзничь и остался лежать неподвижно.
На его пронзительный крик по откосам сбежали караульные. Вскоре весь лагерь был на ногах.
— Значит, вот кто вор! — сказал Гэндальф и торопливо набросил на шар свой плащ. — Но ты, Пиппин! Какой печальный поворот событий! — Он опустился на колени у тела Пиппина: хоббит неподвижно лежал на спине, устремив незрячие глаза в небо. — Дьявольщина! Какой вред он причинил – себе и всем нам? — Лицо чародея было угрюмым и изможденным.
Он взял Пиппина за руку и наклонился к его лицу, прислушиваясь к дыханию, потом положил ладонь хоббиту на лоб. Пиппин вздрогнул. Глаза его закрылись. Он вскрикнул – и сел, недоуменно оглядывая бледные в лунном свете лица собравшихся вокруг него.
— Это не для вас, Саруман! — выкрикнул он пронзительным мертвым голосом, отшатываясь от Гэндальфа. — Я пошлю за ним немедленно. Понимаете? Скажите! — он попытался было вскочить и убежать, однако Гэндальф мягко, но крепко удержал его.
— Перегрин Тук! — велел он. — Вернись!
Хоббит обмяк и упал на землю, не отпуская руки чародея.
— Гэндальф! — воскликнул он. — Гэндальф! Простите!
— Простить? — переспросил чародей. — Вначале расскажите мне, что вы натворили.
— Я... я взял шар и заглянул в него, — запинаясь, проговорил Пиппин, — и увидел страшные вещи. И испугался. Я хотел уйти, но не смог. А потом пришел Он и начал меня расспрашивать. И Он глядел на меня и... и... Это все, что я помню.
— Так не пойдет, — строго сказал чародей. — Что ты увидел и чего наговорил?
Пиппин закрыл глаза и задрожал, но ничего не сказал. Все, кроме отвернувшегося Мерри, молча смотрели на него. Лицо Гэндальфа оставалось суровым. — Говори! — приказал он.
И Пиппин заговорил – тихо, запинаясь, но постепенно его речь становилась все яснее и выразительнее. — Я увидел темное небо и высокую крепость, — заговорил он, — и крошечные звезды. Все это казалось очень далеким и очень древним, но ясным и четким. Тут звезды заморгали – их затмили крылатые существа. Наверное, очень большие. Но в стекле они были похожи на летучих мышей, вьющихся вокруг башни. Их было, кажется, девять. Одно полетело прямо на меня, становясь все больше и больше. Это было ужасно – нет, нет! Я не могу говорить!
Я хотел убежать: мне показалось, что сейчас оно вылетит. Но, закрыв собой весь шар, оно исчезло. Потом пришел Он. Он не говорил... словами. Он просто смотрел, и я его понимал.
«Так ты вернулся? Почему не докладывал так долго?»
Я смолчал. Он спросил: «Кто ты?» Я по-прежнему не отвечал, но это причиняло мне ужасную боль. Он не отставал, и я ответил: «Хоббит!»
Неожиданно он словно увидел меня и рассмеялся. Это был жестокий смех. Меня точно резало ножами. Я боролся. Но он сказал: «Подожди, мы еще встретимся. Скажи Саруману, что это лакомство не для него. Я немедленно пошлю за ним. Ты понял? Скажи!»
Он пожирал меня глазами. Я чувствовал, что распадаюсь на кусочки. Нет! Нет! Я больше не могу говорить. Я больше ничего не помню!
— Посмотри на меня! — воскликнул Гэндальф.
Пиппин посмотрел прямо ему в глаза. Чародей некоторое время молча выдерживал его взгляд. Потом лицо его смягчилось, и на нем появилась тень улыбки. Он ласково положил руку на голову Пиппина.
— Ладно! — сказал он. — Больше ничего не говори! Вопреки моим опасениям, в твоих глазах нет лжи. Он недолго говорил с тобой. Дураком ты был, дураком остался, Перегрин Тук, но ты честный дурак. Умник, возможно, на твоем месте навредил бы сильнее. Но запомни! Ты и твои друзья спаслись благодаря редкостной удаче. Ты не можешь рассчитывать на то же вторично. Если бы он расспрашивал тебя дольше, ты на погибель всем нам рассказал бы все, что знаешь. Но он был чересчур нетерпелив. Ему нужны были не только сведения, ему нужен был ты, и немедленно – он хотел не торопясь поговорить с тобой в Башне Тьмы. Не дрожи! Если лезешь в дела колдунов, будь готов думать и о таких вещах. Но довольно! Я прощаю тебя. Успокойся! Дело обстоит не так плохо, как могло бы.
Он осторожно поднял Пиппина и отнес на постель. Мерри пошел следом и сел рядом с другом. — Лежи и отдыхай, если можешь, Пиппин, — сказал Гэндальф. — Верь мне. Если снова почувствуешь зуд в руках, скажи! Такие вещи излечимы. Но, как бы ни было, хоббит, голубчик, впредь не суй мне камней под бок! А теперь я ненадолго оставлю вас вдвоем.
С этими словами Гэндальф вернулся к остальным – те по-прежнему стояли в тревожной задумчивости вокруг камня из Ортанка. — Опасность приходит ночью, когда ее меньше всего ждут, — сказал Гэндальф. — Мы едва спаслись!