Так они оказались в северных границах той земли, которую люди некогда называли Итилиеном, в прекрасном краю лесистых холмов и быстрых рек. Ночь под звездным небом и круглой луной была восхитительной, и хоббитам казалось, что чем дальше они продвигаются вперед, тем более ароматным становится воздух. По фырканью и бормотанию Голлума было ясно, что и он это заметил – и не одобрил. Едва забрезжил рассвет, путники вновь остановились. Они подошли к концу длинной выемки, в середине глубокой и с отвесными стенами: по ней дорога одолевала каменистый кряж. Путники поднялись на западный откос и огляделись.
В небе разгорался день, и путники увидели, что горы теперь гораздо дальше от них – они длинной туманной дугой уходили на восток, постепенно понижаясь и исчезая вдали. На западе, когда хоббиты повернулись в ту сторону, открылись пологие склоны, сбегающие в мглистую дымку далеко внизу. Куда ни глянь зеленели небольшие вечнозеленые леса – ели, кедры, кипарисы и другие, неизвестные в Шире породы деревьев, а между ними широкие поляны, и повсюду буйство душистых трав и кустарничков. Долгая дорога из Ривенделла завела хоббитов на юг, далеко от родной земли, но лишь здесь, в более защищенном месте, путники заметили перемену климата. Здесь уже вовсю хлопотала весна: мох и прель пронзали молодые побеги папоротника, кончики ветвей у лиственниц зеленели, в траве развертывали лепестки маленькие цветы, пели птицы. Итилиен, сад Гондора, ныне заброшенный, хранил свою дикую прелесть.
С юга и запада эти места открывались в теплые низины Андуина, с востока их, не затеняя, защищал Эфель-Дуат, а с севера – Эмин-Муиль. Теплый южный воздух и влажные ветры с далекого Моря свободно проникали сюда. Тут росло великое множество огромных деревьев, посаженных много веков назад и переживающих беспризорную старость среди буйной поросли беззаботных отпрысков; тут поднимались густые заросли тамариска и едко пахнущего, душистого терпентинного дерева, олив и лавра, можжевельника и мирта, чабреца, который рос кустиками или одевал камни гобеленом деревянистых ползучих стеблей. Шалфей множества разновидностей выбрасывал синие, красные и бледно-зеленые цветы; и тут же росли майоран, и свежая петрушка, и множество трав, ни вид, ни запах которых ничего не говорил Сэму-садовнику. Гроты и скалистые стены густо заткала камнеломка и другие ползучие растения. В орешнике проснулись первоцветы и анемоны. В траве кивали полуоткрытыми венчиками нарциссы, у омутов, где на пути к Андуину отдыхали в прохладе быстрые ручьи, зеленела густая трава.
Путешественники сошли с дороги и стали спускаться с холма. Они прокладывали себе путь среди трав и кустов, и душистые ароматы разливались вокруг. Голлум кашлял и давился, но хоббиты дышали полной грудью, и вдруг Сэм захохотал – не для того, чтобы повеселить хозяина, а потому, что на сердце стало легко. Они пошли по течению ручья, быстро сбегавшего вниз. Вскоре ручей привел их к чистому озерцу в неглубокой лощине; оно лежало среди развалин древнего каменного бассейна, резные края которого почти совсем заросли мхом и кустами роз. Вокруг рядами стояли ирисы, а на темной, слегка колышущейся поверхности воды плавали листья кувшинок. Но озеро было глубоким, а вода свежей; она то и дело мягко выплескивалась через каменный край на дальнем конце водоема.
Здесь путники умылись и вволю напились из ручья, впадавшего в озеро. Затем принялись искать убежище, где можно было бы отдохнуть: эта земля, хоть и прекрасная, сейчас принадлежала Врагу. Путники недалеко ушли от дороги, но даже отсюда видны были шрамы былых войн и более свежие раны, нанесенные орками и другими подлыми слугами Повелителя Тьмы: ямы, полные грязи, бесцельно срубленные и брошенные гнить деревья с вырезанными на стволах рунами зла или изображениями Ока, нанесенными грубой рукой.
Сэму, который, забыв на время о Мордоре, лазил у устья озера, нюхая и трогая незнакомые травы и деревья, действительность вдруг напомнила о постоянной опасности. Он наткнулся на выжженный круг, в центре которого лежала груда обугленных и расколотых костей и черепов. Свежая поросль шиповника, эглантерии и ломоноса уже набросила покров на следы бойни и страшного пира, но следы эти были недавние. Сэм поспешил к своим спутникам, но ничего не сказал им: костям лучше покоиться с миром, чтобы Голлум их не трогал.
— Давайте отыщем место, где можно полежать, — предложил Сэм. — Но мне кажется, лучше немного подняться.
Чуть в стороне от озера они нашли толстый коричневый слой прошлогоднего папоротника. Вокруг была чаща темнолиственных лавров, взбиравшихся на крутой откос, увенчанный старыми кедрами. Здесь хоббиты решили отдохнуть и провести день, который уже обещал быть ясным и теплым. Хороший день для прогулки по рощам и долинам Итилиена, но, хоть орки и стремятся избегать солнечного света, тут оставалось слишком много мест, где они могли затаиться, – да и другие злые глаза смотрели зорко: у Саурона было множество слуг. Голлум вообще отказывался идти при Желтой Роже: вскоре она поднимется над темными хребтами Эфель-Дуата, и Голлум начнет обмирать и прятаться от света и жара.
Сэм по дороге все время размышлял о еде. Теперь, когда отчаяние, вызванное неприступностью Врат, утихло, он, в отличие от хозяина, не намеревался после окончания их дела начисто забыть о пропитании. Во всяком случае, ему казалось, что разумно будет как можно дольше беречь эльфийский дорожный хлеб. Прошло уже шесть дней с тех пор, как Сэм подсчитал, что их скудных запасов едва хватит на три недели.
«Нам повезет, если за это время мы доберемся до Горы Огня! — подумал он. — А после того нам захочется вернуться. Обязательно захочется!» — К тому же к концу долгого ночного перехода, выкупавшись и напившись, Сэм ощущал голод острее обычного. Ужин или завтрак у огня в старой кухне на Бэгшот-Роу – вот чего он больше всего хотел. У него родилась мысль, и он повернулся к Голлуму. Тот как раз начал вынюхивать что-то свое и куда-то отползал на четвереньках.
— Эй, Голлум! — окликнул Сэм. — Куда ты? На охоту? Ну так послушай, нюхалка, – тебе не по вкусу наша еда, да и я не возражал бы против перемены. Ты все твердишь: «всегда готов помочь». Может, найдешь что-нибудь пригодное для голодного хоббита?
— Да, может быть, да, — отозвался Голлум. — Смеагол всегда помогает, если его просят – просят по-хорошему.
— Верно! — сказал Сэм. — Я и прошу. А если этого мало, умоляю.
Голлум исчез. Некоторое время он отсутствовал. Фродо, проглотив несколько кусочков лембаса, глубоко зарылся в бурый папоротник и уснул. Сэм посмотрел на него. Утренний свет только начинал рассеивать тень под деревьями, но Сэм очень ясно видел лицо хозяина и его руки, спокойно лежащие на земле. Сэм внезапно вспомнил, как Фродо, смертельно раненный, лежал без памяти в доме Эльронда. Тогда, дежуря у постели хозяина, Сэм заметил, что по временам лицо Фродо озарял слабый внутренний свет, и вот сейчас этот свет стал как будто бы сильнее и ярче. Лицо Фродо было мирным – следы страха и беспокойства исчезли, – но казалось немолодым, немолодым и прекрасным, словно труды времени-скульптора проявились теперь во множестве тонких и прекрасных штрихов и линий, прежде скрытых, хотя черты и не изменились. Сэм покачал головой и пробормотал: «Я люблю его. Он такой, и порой это проступает. Но все же я люблю его».
Голлум бесшумно вернулся и тронул Сэма за плечо. Взглянув на Фродо, он закрыл глаза и отполз, не издав ни звука. Спустя несколько мгновений Сэм присоединился к нему и обнаружил, что Голлум что-то жует и бормочет. На земле рядом с ним лежали два маленьких кролика, на которых он жадно поглядывал.
— Смеагол всегда помогает, — сказал он. — Он принес кроликов, хороших кроликов. Но хозяин уснул, и, может, Сэм тоже хочет спать. Кролики сейчас не нужны? Смеагол старается помочь, но он не может за минуту поймать кроликов.
Сэм, однако, ничего не имел против кроликов, о чем и сказал. Во всяком случае, против вареных, тушеных или жареных кроликов. Разумеется, все хоббиты умеют готовить – они начинают учиться этому искусству раньше, чем грамоте (которую, кстати, многим так и не удается осилить), но Сэм даже по хоббичьим меркам был хорошим поваром, а за время путешествий приобрел еще и большой опыт готовки на костре. Он по-прежнему с надеждой таскал в своем мешке кухонную утварь: маленькие огниво и кремень, две небольшие мелкие кастрюли (меньшая умещалась внутри большей), куда были сложены деревянная ложка, короткая двузубая вилка и несколько небольших вертелов, а на самом дне мешка в маленьком плоском деревянном ящичке было спрятано мало-помалу тающее главное сокровище – соль. Но Сэму нужен был огонь и кое-что еще. Он ненадолго задумался, а тем временем достал, вычистил и наточил нож и принялся разделывать кроликов. Он не собирался ни на минуту оставлять спящего Фродо в одиночестве.
— А теперь, Голлум, — сказал он, — у меня есть для тебя новая работа. Сходи наполни эти кастрюли водой и принеси сюда!
— Смеагол принесет воду, да, — ответил Голлум. — Но для чего хоббиту вода? Ведь он напился и умылся.
— Не твое дело, — ответил Сэм. — Если не можешь догадаться, то скоро увидишь. И чем скорее ты принесешь воду, тем скорее узнаешь. И не попорти мне кастрюли, не то я из тебя котлету сделаю.
Пока Голлум ходил за водой, Сэм снова пригляделся к Фродо. Тот по-прежнему спокойно спал, но теперь Сэма поразила главным образом худоба его лица и рук. «Ишь как исхудал и измучился, — пробормотал он. — И на хоббита-то не похож. Как приготовлю кролика, разбужу».
Сэм набрал груду сухого папоротника и принес со склонов лощины сухих ветвей и коры; подобранная с земли ветвь кедра, венчавшая охапку, обеспечивала приличный запас топлива. У подножия склона, сразу за границей зарослей папоротника, Сэм вырезал несколько квадратов дерна и в образовавшееся небольшое углубление уложил дрова. Обращаться с огнивом он умел и вскоре развел небольшой костер, который почти не дымил, зато распространял приятный запах. Сэм как раз склонился над огнем, защищая его и подкладывая куски дров побольше, когда вернулся Голлум, осторожно неся кастрюли и что-то сердито бормоча.