[54].
Крузенштерн, поочерёдно подставляя впалые щёки выглянувшему солнцу и глядя на рвение матросов, одобрительно посмеивался. Погода хороша, да и беспокойному графу нашлось, наконец, полезное применение.
Заложив руки за спину, сосредоточенно поджав тонкие губы, Крузенштерн стал неспешно прохаживаться по шканцам. Нужно было решать, куда плыть дальше.
Хотелось бы, конечно, поскорее доставить посланника вместе со всем посольством в Японию. Капитан бросил взгляд на Толстого, что-то втолковывающего матросу, усмехнулся. Да, это было бы неплохо…
Он замедлил шаг. Нет, в Японии придётся пробыть минимум полгода. За это время товары Российско-Американской компании, которые нужно как можно скорее доставить в Камчатку, перепортятся окончательно.
А если случится так, что японский император заупрямится и откажет Резанову? Тогда и посольство уедет ни с чем, и товары пропадут. Обе поставленные перед экспедицией задачи не будут выполнены.
Решено! Сначала они отправятся на Камчатку.
Глава 32. Туземная дипломатия
«Надежда» пересекла южный тропик и приближалась к Маркизским островам. Она держала курс к Нукагиве[55], самом крупному из них. Здесь Крузенштерн предполагал сделать долгожданную остановку на пути в Камчатку.
Вечером 6 мая стали видны неясные очертания острова, почти полностью покрытого туманом. Наутро туман рассеялся. Шлюп приблизился к побережью, и теперь ясно видны были тёмные обрывистые скалы, увенчанные острыми пиками.
Где же они, плодородные долины тихоокеанских островов, воспетые Форстером и Куком? Путешественники, утомлённые более чем трёхмесячным странствием под парусами, мечтали о рощах кокосовых пальм, о хлебных деревьях и бананах.
Пока не было видно ничего, кроме голых и бесплодных камней. Водопады, переполненные недавними сильными дождями, оживляли пустынный пейзаж. Пенистые струи низвергались с высоты не менее тысячи футов[56] прямо в море.
Впрочем, вид пресной воды, в изобилии льющейся с крутых утёсов, не мог не вызвать ликования даже у самых приземлённых натур: на «Надежде» давно выдавали воду для питья мерою.
На низких камнях у самого берега собрались островитяне, привлечённые любопытством. Крузенштерн послал две лодки — осмотреть берег и гавань.
Из-за мыса появилась каноэ с восемью полуголыми гребцами, которое направлялось прямо к одной из российских лодок. Немного погодя один из гребцов затрубил в раковину, а другой стал размахивать лоскутом белой ткани.
— Белый флаг? — Старпом Ратманов озадаченно воззрился на мотавшуюся над водой белую тряпицу.
Остальные были удивлены не менее. В Европе белый флаг — знак мира. Однако народы других частей света этот знак, скорее всего не понимали.
— Неужели на каноэ европеец? — сам не веря своим словам, предположил Крузенштерн.
Наконец, нукагивское каноэ и лодка поравнялись. Из каноэ в лодку уверенно прыгнул человек, и матросы «Надежды» немедленно повернули к кораблю.
Догадка была справедлива. Однако распознать европейца среди островитян было бы довольно трудно — вся его одежда также состояла из одной лишь набедренной повязки, а загорелое тело покрывали сложные татуировки.
И всё-таки это был англичанин.
Поднявшись на корабль, татуированный европеец поприветствовал капитана на чистейшем английском и сразу же предъявил бумаги с рекомендациями. Два американских капитана аттестовали господина Робертса наилучшим образом, сообщая, что тот во время стоянки их судов у Нукагивы немало способствовал доставке пресной воды и дров.
Робертс предлагал свои услуги переводчика. Он прожил здесь уже семь лет и свободно говорил на местном диалекте. К тому же он был женат на королевской родственнице и имел высокое положение среди прочих нукагивцев.
Вот так сюрприз! Крузенштерн несказанно обрадовался. Заполучить переводчика с нукагивского — да он даже и не мечтал о такой удаче. Общение с «дикими», построенное на догадках, затруднялось всегдашним недопониманием, поэтому-то Крузенштерн заранее объявил команде о необходимости относиться к островитянам дружелюбно и уважительно.
— Я уверен, что мы оставим берег тихого народа сего, не оставив по себе дурного имени, — сказал своим людям капитан.
Он надеялся, что гуманное отношение к «диким» станет традицией, которую будут строго соблюдать не только его матросы, но моряки всех последующих русских экспедиций.
Проявление неоправданной жестокости по отношению к дикарям вело к бессмысленным жертвам среди местных жителей и вредило самим европейцам. Пример трагической гибели великого мореплавателя Джеймса Кука, убитого во время ссоры с аборигенами на одном из Гавайских островов, в Тихом океане, должен был послужить другим серьёзным уроком.
Теперь, с помощью Робертса, капитан рассчитывал побольше узнать о нравах и обычаях этих островов, чтобы наверняка избежать возможных столкновений с нукагивцами.
И всё же стычки избежать не удалось, хоть в этом и не было вины российских моряков. Но это случилось много позже…
А пока Робертс, как хорошо знающий своё дело лоцман, помог «Надежде» безопасно пройти в залив Таиохае.
По дороге он успел дать Крузенштерну один совет.
— Вам, господин капитан, следует опасаться одного француза, который живёт здесь уже несколько лет. Его зовут Кабри. Он бывший моряк, и добровольно остался на этом острове. Его худой нрав заставил нас сделаться врагами. Этот человек не желает жить в мире, стараясь оклеветать меня перед королём, и неоднократно покушаясь на мою жизнь.
Крузенштерн лишь головой покачал, удивляясь, что и здесь, вдали от цивилизации, англичанин и француз не могут жить в мире.
— Быть может, я смогу помочь вам и Кабри забыть старые распри и восстановить согласие. Ведь вы же единственные европейцы на этом острове! — с надеждой заметил он.
Робертс только плечами пожал. Он давно не питал насчёт Кабри никаких иллюзий.
Обширная закрытая бухта Таиохае напоминала гигантский амфитеатр. Высокие тёмные утёсы, испещрённые водопадами, представляли собой остатки кратера древнего вулкана.
Не успела «Надежда» бросить якорь на расстоянии полумили от берега, как несколько сотен островитян вплавь окружили корабль.
В воде нукагивцы чувствовали себя совершенно свободно. Они плыли, держа в руках, в зубах или положив на спины кокосовые орехи, связки бананов и плоды хлебного дерева, надеясь обменять их на что-нибудь стоящее.
Торговля пошла бойко. Моряки спускали с борта верёвку, к которой пловцы привязывали свои товары. Потом туземец или сам влезал наверх, или же ему опускался обратно кусок железного обруча.
Получив железяку, островитяне радовались, как дети. За кусок старого обруча давали по пяти кокосов и по четыре плода хлебного дерева. Однако ножи и топоры, или, как они их называли, «токи», имели в глазах туземцев ещё большую цену. Все нукагивцы без исключения мечтали о «токи»!
Узнав от Робертса, что на острове мало свиней, Крузенштерн объявил, что «токи» будут вымениваться только на них. Всем на корабле было строго наказано — до тех пор, пока «Надежда» не запасётся припасами, не выменивать ничего у островитян, хотя бы они предлагали удивительные на взгляд европейца редкости.
Правда, когда через несколько дней выяснилось, что свиней всё равно не достать, и команде придётся по-прежнему довольствоваться остатками солонины, Крузенштерн отменил своё приказание.
В 4 часа пополудни прибыл на корабль здешний король Тапега со своею свитою. С королём прибыл упомянутый Робертсом француз. Тот, казалось, совершенно забыл свой французский и выглядел настоящим дикарём.
Сам король оказался сильным благообразным мужчиной лет сорока пяти. У него была толстая широкая шея и крепкие мышцы. Кожа Тапеги выглядела тёмно-голубой, почти чёрной — так сильно он был татуирован. Даже обритые части головы были испещрены сложными узорами.
Зато одет он был, как и прочие его соотечественники, легко и незамысловато. На нём был только чиабу — узкий пояс из материи.
Крузенштерн повёл короля в свою каюту, подарил ему нож и аршин двадцать красной материи. Довольный Тапега тут же намотал ткань на себя. Свита короля также получила подарки.
Выйдя из каюты на шканцы и обнаружив там двух бразильских попугаев, король крайне удивился. Его величество присел на корточки перед клеткой и долго любовался удивительными птицами.
Крузенштерн понимающе улыбнулся и подарил одного попугая Тапеге.
Забрав подарки, счастливый его величество, с ног до головы обмотанный в красное, отправился восвояси.
Крузенштерн тоже остался доволен встречей: дипломатические отношения были установлены.
Глава 33. Нукагивские впечатления Отто Коцебу
«Вчера к нам с визитом приплыл сам король Тапега. У него — рожки. Мориц считает, что это смешно. Но здесь все мужчины ходят так. Бреют головы, а над ушами оставляют волосы и собирают их в два пучка.
Сегодня поутру король явился снова. Привёз капитану пудинг из плодов хлебного дерева и кокосовых орехов.
Пудинг понравился. Тем, кому достался, разумеется.
Только не мне. Я, право, не был раздосадован. А вот его королевское величество огорчился. Он надеялся получить ножницы за свой пудинг, но не получил их. (Мы всё время требуем свиней, но их не доставляют.)
Потом король долго торчал перед портретом жены капитана. Портрет написан масляными красками и висит в каюте Крузенштерна. Кудрявые волосы его жены привели короля и прочих туземцев в восхищение.
Думаю, Крузенштерн всерьёз опасался, как бы Тапега не попросил подарить ему понравившийся портрет, как в прошлый раз — попугая. Всё-таки с попугаем Крузенштерну было гораздо легче расстаться.
К счастью, гости заметили зеркало, и тут же забыли о портрете. Они искренне недоумевали и придирчиво оглядывали стену — позади зеркала.