НОВАЯ БОРОВИЦКАЯ
Три вокзала – Пирамидальная башня – Четвертый из трех
НЕПОЛНОТА
Московский всевокзальный круг – Юго-Запад
РУССКАЯ ТРИАДА
Вокзал-дворец – Вокзал-храм – Отступление о модерне – Вокзал-город – Триада
ПОВОРОТ СЦЕНЫ
Щусев – Образы Занеглименья – Образ земщины
КОНГЕНИАЛЬНО
Сокровище двенадцатого стула – Нарышкинский конструктивизм – Стена Москвы
Проект часовой башни Казанского вокзала. Рисунок А.В. Щусева
Часть IНовая Боровицкая
Три вокзала
Железные дороги нашли себе скрещение в Москве, условно порождающее город в условном месте. Сходство между башней Казанского вокзала и кремлевской Боровицкой башней неслучайно: площадь трех вокзалов, Каланчевская, и есть перепоставленная Боровицкая.
Перепоставленная в месте, назначенном при Николае I для первого вокзала, Николаевского. С ним на Каланчевку пришла балтийская дорога, аналог Знаменки.
А.В. Щусев. Проект Казанского вокзала. Вид с высоты птичьего полета. 1913
Воротами Рязанского, ныне Казанского, вокзала открылся путь степной, юго-восточный, тождественный у Боровицкой площади дороге за мостом – Большой Полянке. Этот вокзал, решенный постановкой в длинный ряд самостоятельных по внешности палат, прообразует фронт замоскворецкой набережной.
От Ростово-Суздальской земли, от Северо-Востока, представительствует шехтелевский Ярославский вокзал, и получается, что он метафора Кремля.
Что скажешь, если (наблюдение Андрея Балдина, продолжившего эту логику) на Трех вокзалах находима даже метафора храма Спасителя – лучше сказать, фантомного Дворца советов на месте храма: гостиница-высотка «Ленинградская»?
Сцена боровицкого начала воспроизводится настолько, что Николаевский и Ярославский вокзалы заняли высокий берег площади, Казанский – низкий.
Пространство между берегами площади проходится как полотно Москвы-реки. Каменный мост на Каланчевке тоже свой: щусевский виадук над площадью.
Пирамидальная башня
Тогда и постановка Щусевым пирамидальной башни в край Казанского вокзала, к виадуку, проясняется: она несет градостроительную функцию не Боровицкой башни, а заречной Шестивратной башни Каменного моста. Декоративные подробности особенно близки.
Но Шестивратная разобрана за полтораста лет до Щусева, ее явившаяся на вокзалах тень доказывает важность своего оригинала на старом месте, в панораме набережного Замоскворечья. Правда, Шестивратная была о двух шатрах, ее одноверхая тень брошена на Каланчевку словно от бокового света. Так, в ракурсе, сближающем шатры, башня смотрелась вдоль Москвы-реки.
Есть третий прототип вокзальной башни – Сююмбике Казанского кремля. На вокзале, переименованном в Казанский из Рязанского, только башня и помнит Казань: пирамидальный силуэт под золотым драконом-флюгером и с интерьером под мечеть.
Четвертый из трех
Итак, три мира царства треугольного – Кремль, Занеглименье, Замоскворечье – на своих местах. И как на Боровицкой площади, звучит вопрос на Каланчевской: чем обозначена двойственность Запада? Его деление на Балтику и Средиземноморье?
Башня Сююмбике Казанского кремля. Открытое письмо.
Фото начала XX века
Императорский павильон платформы «Каланчевская».
Старое фото. На флагштоке – императорский штандарт
Два Запада предъявлены вокзалом Николаевским так точно, как Пашковым домом. Здесь развилка между средиземноморским, итальянским, а по мысли Константина Тона, византийским стилем – и балтийским направлением путей. Здесь и двойной источник композиции – ратуши севера и юга Европы. Капитолийский холм, в Москве пришедшийся на Старое Ваганьково, где план усадьбы капитан-поручика Пашкова проступает Капитолийской площадью, – на Каланчевке дан объемным знаком, домом власти с башней, аналогом Дворца сенаторов.
Николаевский вокзал. Открытое письмо. Начало XX века.
Как над Ваганьковским холмом с его Никольской церковью, как над развилкой Знаменки с Волхонкой, как, может быть, и над любым распутьем, над вокзалом властно имя Николай. Имя царя – и одновременно его небесного патрона, покровителя всех путешествующих. Могло ли быть иначе, если в первый поезд не нашлось желающих, и он катал гвардейцев.
Дворец сенаторов в Риме. Фото 1890
Наконец, при Николаевском стоит «четвертый из Трех вокзалов» (определение Алексея Митрофанова) – платформа Каланчевская соединительной дороги. Станционный павильон зовется Императорским, поскольку строился к приезду Николая II на коронацию. Однако император прибыл не сюда, а по соединительным путям на Белорусский (в то время Брестский) вокзал. И это важно: с платформы Каланчевской едут к Белорусскому вокзалу, где соединительная ветка превращается в смоленскую железную дорогу. Белорусский был отнесен к Тверской заставе, но на условии соединения особой веткой с Николаевским. От его площади, Тверской заставы, из-под Триумфальной арки начинался Петербургский тракт. Такая странная привязка, как и стилевая общность и физическая смежность Белорусского вокзала с пропилеями Тверского виадука, вещи той же природы, что и смежность Николаевского, петербургского вокзала с платформой Каланчевская.
Последняя на Трех вокзалах служит потайным аналогом Волхонки. Поскольку же смоленская дорога была древнейшей киевской, то поговорка «из Москвы в Петербург через Киев» полнится на Николаевском вокзале странным смыслом. Смыслом занеглименской развилки.
Соединительная ветка вяжет общие узлы и с Рижской, и с Савеловской дорогами – полнейшими аналогами Волоцкой (Волоколамской, древней новгородской) и Дмитровской дорог. Они принадлежали Занеглименью, вкупе с тверской дорогой. Платформа Каланчевская и Николаевский вокзал вместе удерживают занеглименский пучок дорожных радиусов.
Часть IIНеполнота
Московский всевокзальный круг
Как нищ Савеловский, невнятен Павелецкий (Саратовский), как перестроен Курский! Их словно бы забыли заменить шедеврами. Им не досталось ни Шехтеля, ни Щусева, ни Рерберга, построившего Киевский (первоначально Брянский) вокзал, чтоб оказаться знаковыми. Из провинциальных просто стать означением провинции. Деревня, глушь, Саратов могли бы сделаться предметом остранения.
Но пусть. Пусть гений зодчества на них не почивает. Провинция этих вокзалов говорит, что основные страны света суть промежуточные для Москвы. Недаром хорошится только Рижский (Виндавский) вокзал: до Волоколамска его пути споспешны древней Волоцкой дороге.
Промежуточные страны света, данные в архитектуре Трех вокзалов и равного им Киевского, – основные, градообразующие для Москвы.
Юго-Запад
Действительно, на всевокзальном круге только триумфальный Киевский, построенный в память столетия войны 1812 года, равняется архитектурой с Тремя вокзалами. Как будто он до Каланчевки не дошел или ушел с нее.
Так не дошел до Боровицкой площади или ушел с нее дом Перцова, этот знак Киева и Юго-Запада.
В трехдольном мире московских средокрестий четвертая дорога полускрыта. Отступ Юго-Запада, его укрытость, мерцание его художественных знаков, поглощенных единым знаком Запада, – вот как явлена в московских средокрестиях русская драма трудного возврата в Киев и во греки.
Киевский вокзал. Старое фото
А когда приважен, соглашается на близость Киев, когда удержан Севастополь-Херсонес, за ними делаются видными на отдалении Константинополь, Иерусалим и Рим. Батальный дым 1812 года на Киевском вокзале прикрывает венецианские и римские цитаты (замечает Анна Броновицкая). Но временами отлагаются и Херсонес, и Киев. И снова возвращаются – быть может, вечным возвращением.
Сказать, что Три вокзала без Киевского означают сочленение трех четвертей русского мира – ростовской, новгородской и степной? Что Три вокзала суть ансамбль Великороссии, составленный двумя Иванами? Что взятия северо-западного Новгорода и казанского Юго-Востока к земле Москвы трактуются в модели Трех вокзалов как необратимые, в отличие от киевского взятия? И что необратима, следовательно, Великороссия, но не Российская империя. Действительно, империя, есть полнота, а всякий опыт полноты, достроенности мира поставлен под угрозой обратимости.
Однако это впечатление с высоты птичьего полета, с Киевским вокзалом на периферии круга зрения. Сама же Каланчевка совершенна и законченна. А Юго-Запад воплощен на ней иначе, совокупным знаком Запада – Николаевским вокзалом. Ибо неотменимо правило московского начала: дорог четыре, а миров, суш три.
Часть IIIРусская триада
Вокзал-дворец
Капитолий русского византизма, Николаевский вокзал трактует о трансляции Империи, припоминая в Третьем Риме Первый и Второй и наставляя путь в предполагаемый Четвертый, в Петербург.
Как детище и манифест придворного художника и самого царя, вокзал обратным переносом подтверждает интуицию о царском статусе Пашкова дома.
Назначенное для вокзала поле называлось Каланчевским в воспоминание о каланче, будто бы украшавшей царский путевой дворец при Юрьевской (Стромынской, Суздальской) дороге. Вероятно, это Краснопрудский, он же Шеинский, дворец (по имени петровского боярина, которому принадлежал до перехода в собственность царя). Дворец, стоявший некогда на западной границе поля. Строя каланчу вокзала, Тон окликал место по имени; откликнулся дворец.
Николаевский вокзал и Каланчевское поле на гравюре Ж. Жакотте «Станция железной дороги». По рисунку И. Шарлеманя. 1850-е
Ярославский вокзал. Рисунок Ф.О. Шехтеля.
Открытое письмо. Начало XX века
Вокзал-храм
Ярославский вокзал шифрует источник своей композиции. Она восходит к типу церкви «кораблем» (наблюдение Константина Михайлова). Конечно: колокольня, трапезная, самый храм, алтарная апсида, поставленные на оси. Как в храме, ось ориентирована на восток. Храмовый верх замаскирован теремковым, словно смазан снежной вьюгой на полотне художника, и подлежит угадыванию.
Вокзал под видом храма – целая рубрика архитектуры, и перед нами русская страница в эту рубрику. Неороманская колонная аркада, сохранившаяся в современном интерьере Ярославского вокзала и когда-то оформлявшая перрон, вполне традиционно разрешает ту же тему, образуя неф. Только алтарь теперь воображается иначе, на направлении путей, когда-то завершавшихся у Сергиевой Лавры. Неф есть корабль; на Ярославском этот внутренний корабль, иносказание ковчега Церкви, и образ церкви «кораблем», корабль наружной композиции, лежат на поперечных курсах. Архитектор Кекушев, автор перронной колоннады, был перпендикулярен Шехтелю во многих отношениях.
Ярославский вокзал.
Фото Д. Певицкого. 1900-е. ГНИМА.
Ярославский вокзал.
Фото И.Н. Александрова. Начало XX века
Два вектора слагают Северо-Восток. Не как компасную засечку, но как имя на метафизической карте России. С Ярославского вокзала едут и на дальний Север, и на Дальний Восток.
Оглядывать вокзал – как обходить корабль по берегу или на лодке. Главных фасадов столько, сколько ракурсов. Восточная «апсида» смотрит башней с машикулями навесного боя. Метафора церковного строения подперта килевидной аркой над порталом. Килевидность обнажена каркасом деревянных шпангоутов, несущих ребер корабля, над головой входящего.
Так на театре, в представлении какой-нибудь «Хованщины» – вот где поистине вокзал, «вокальный зал», как и хотел русский язык! – вращающийся задник декорации с силой условности, равняющейся силе обобщения, переменяет образы пространства, поворачиваясь к зрителю то передом, то боком, то другим, деля на части ход событий.
Теперь возможно утверждение, что Кремль в модели Ярославского вокзала трактуется как храм, корабль и крепость; общее слово здесь ковчег.
Отступление о модерне
Развитие архитектуры от Тона к Шехтелю и есть движение от плоскости к объемности. И от академической копирки к искусству намекания прообраза (концепция Евгении Кириченко). Прообраза, укрытого, как церковь «кораблем» на Ярославском.
Чтобы модерн мог выбраться на свет из бесконечных тупиков академической эклектики, архитектуру захватили живописец, график, театральный декоратор: Васнецов, Поленов, Врубель, Малютин, Шехтель… Награда этого захвата – Ярославский вокзал. Желая знать причину его русскости, бессмысленно разглядывать детали.
Но внутрь архитектуры, завоеванной художниками, должен был родиться новый архитектор. Он родился (потому так краток век модерна) и сначала описал приемы новизны, включил их в каталог, раздал ученикам. Тем уравнял с приемами былых эпох. Сознал, что прежние не хуже были. Вот зодчий позднего модерна, Щусев например.
Вокзал-город
Путь зодчества от Шехтеля до Щусева есть возвращение копирки с удержанием объемности. Как между Николаевским и Ярославским лежит дистанция архитектурной революции, так от последнего к Рязанскому – дистанция реакции. Реакция, однако, не возврат, поскольку революция умеет навязать свое наследство. Архитектурно Три вокзала суть тезис, антитезис, синтез.
А.В. Щусев. Проект Казанского вокзала. Перспектива. 1914. Частное собрание
Вот щусевский вокзал, по-русски полномерный, сложносоставной и весь во власти множественного числа: палаты, кровли, башни, входы, окна… Но русскость целого не исчезает в рассмотрении частей. Уже не столько дом-город, сколько образ дома-города – новая сложность, новая степень остранения.
Триада
Время сказать, что Три вокзала воплощают архетип центральной европейской площади: собор, дворец (вариант: ратуша) и фронт приватных представительных фасадов.
На Казанском есть подсказка этой мысли – башенка часов, взятая из Венеции, от площади Сан-Марко, знак фронта городских домов, стоящих против храма и дворца.
Но что там западная площадь! Три вокзала – русская триада: православие, самодержавие, народность.
На площадь вышли Николай и граф Уваров. Ведь это Николай назначил полю переезжему, мокрому месту наполняться смыслом.
Вся философия тут с нашей каланчи, да наша каланча не ниже прочих.