Новый Иерусалим. Литография Л.П.А. Бишебуа. Середина XIX века
Новый Иерусалим и Меншикова башня
В год обрушения московской Меншиковой башни обрушился шатер собора в подмосковном Новом Иерусалиме. Шатер был восстановлен при Елизавете, башня – только при Екатерине. Два манифеста русского барокко, никоновский и петровский, вероятно, подпадают общему таинственному фатуму. Впрочем, над Новым Иерусалимом этот фатум оказался властен с самого начала.
Ф.Я. Алексеев.
Внутренний вид храма Воскресения Христова в Новоиерусалимском монастыре. 1800-е
Новый Иерусалим и Меншикова башня оформляли никоновский и петровский вызовы Кремлю, Москве, по-разному оспаривая место центра города и мира. В ударе молнии, пришедшемся на Меншикову башню, Москва увидела не только образ краха Меншикова, но и знак победы духа города над духом века. И, конечно, гнев небес на вавилонскую тщету.
Однако был ли опыт Меншиковой башни вавилонским? Или, скажем, только вавилонским?
Да, Меншиков построил башню до небес, чтоб сделать себе имя, и чуткая Москва присвоила ей это имя. Но все же Меншикова башня церковь и посвящена архангелу, чину небесному.
Арсенал
Другой барочный первенец, кремлевский Арсенал, заложенный с началом XVIII века как крупнейший дом Кремля, Москвы, России, остановился стройкой сразу, на все время Северной войны, которой должен был служить. Строительство возобновили после мира. Тут архитекторы пустились друг на друга с кляузой. Явились новые и предложили новый вид. Спустя полвека это оставалось актуальным. Еще через полвека Арсенал был взорван Бонапартом. Восстановлен. Наконец, недавно укреплялся от подвижки грунта.
Протяженный, поглотивший несколько кварталов, Арсенал стал первым полаганием программной нововременской горизонтали против средневековой вертикали. Лежачей башней, перпендикуляром к Иванову столпу.
Не Вавилон ли? Если есть над Арсеналом небо, то небо отрицаемое.
Разметка неба
Небо для барокко делается в самом деле твердью, крепостью с неясным результатом штурма. Обрушения барочных храмов по ходу их строительства обыкновенны.
Вид Никольских триумфальных ворот с частью Цейхгауза (Арсенала). Неизвестный гравер по оригиналу М.И. Махаева. 1765.
Арсенал показан в первоначальном барочном облике. В барочном оформлении также Никольские ворота Кремля
Арсенал. Фото начала XX века. Главная арка сохранила первоначальный облик
В Москве обрушивалась недостроенной церковь Николы Заяицкого. Барочные примеры некатастрофичного, но долгостроя, отнимающего время классицизма: колокольня церкви Троицы, что в Серебряниках, церковь Климента Римского в Замоскворечье, колокольни Донского и Новоспасского монастырей.
Колокольня Новоспасского монастыря. Старое фото
Последняя, предполагая превзойти кремлевский столп, остановилась все-таки на допустимой высоте. И приняла прах собственного архитектора, Ивана Жеребцова, в основание.
Остановилась на предельно позволительной отметке колокольня Сергиевской лавры, а родственные ей по притязанию и внешности новые Воскресенские ворота Красной площади остались в чертежах зодчего князя Ухтомского.
Именно барокко, говорит Геннадий Вдовин, завоевывает небо над Москвой и над Россией, вслед за древней кремлевской колокольней размечая и деля его на ярусы.
Деля, но более не повторяя дерзость Меншиковой башни. При таком условии, небо доступно для барокко, как для готики.
Барочный долгострой и неуспех вообще роднее готике, чем вавилонскому или Сизифову труду.
Шумаевский крест
Всю половину XVIII века, бóльшую часть своей барочно долгой жизни, резчик Григорий Шумаев работал деревянное распятие. Крест, сотнями сопутствующих сцен толкующий Евангелие. Не успел. Оставил завещание доделок, само звучащее священными стихами.
Шумаева не назовешь вавилонянином, поскольку не гордыня была мотив его труда. Здесь человек себя забыл и умалился, стаял весь. Не назовешь Сизифом, ибо не была дурной бесконечность его труда.
После кончины мастера крест поместили в Сретенском монастыре, в соборе, составлять чудо Москвы и головную боль полиции.
Шумаевский крест. Общий вид. Фото Н.Н. Соболева. Начало XX века
Шумаевский крест. Фрагмент у подножия Распятия. Фото Н.Н. Соболева
Утративший большую часть фигур в XX веке, крест из музея был на время возвращен в церковный обиход, в Большой собор Донского монастыря. (Новое освящение собора пришлось на августовский путч: вещи барокко ждут больших событий, чтобы намекнуть свое предназначение.) Сегодня крест опять в запасниках Музея архитектуры.
Царь-колокол
Предназначение Царь-колокола приоткрыто, причем провидчески. Больше того: прови'денья о нем бросают свет на смысл барочного труда и фатума вообще. Труда и фатума, отлившихся в Царь-колокол как в хрестоматию.
Хрестоматийный колокол отлит при Анне Иоанновне. Однако кроме барельефного портрета этой государыни на брюхе колокола есть портрет Тишайшего царя: литейщики осуществляли и его указ.
То был четвертый, по другому счету пятый опыт о главном колоколе города, Успенском. Даже стоящий на земле, Царь-колокол сличен с кремлевской колокольней и неотлучен от Успенского собора, голосом которого на колокольне мог бы стать.
Большой колокол, отлитый в Москве в 1653 году. Рисунок из книги барона А. фон Мейерберга «Путешествие в Московию…» 1660-е
Прежние опыты заканчивались то падениями при пожарах, то расколами от первого удара. Куски шли в дело вновь: металл был дорог. Так что Царь-колокол древнее самого себя на восемьдесят лет.
Четвертый опыт превратился в пятый, когда отливка старшего Моторина, Ивана Федоровича, закончилась аварией печей, утечкой меди в грунт и взрывом в яме. Борясь с ошибкой, мастер умер, оставив дело сыну Михаилу. Ошибка не остановила младшего Моторина.
Царь-колокол в литейной яме.
Гравюра XVIII века
Подъем Царь-колокола из литейной ямы. Рисунок из книги О. Монферрана. 1840
Готовый, колокол взогрелся на пожаре, переохладился при тушении, пошел одиннадцатью трещинами, потерял одиннадцатитонный скол.
Какой-то немец вызвался исправить дело – тут же умер.
Колокол лежал в земле сто один год, с тех пор стоит на грунте.
Подробностей довольно даже для барокко, столь склонного к подробностям и перечням.
Барочный труд и фатум
Барочного работника подстерегает странный фатум. Его труд без успеха. Труд повторений – и притом линейный. Труд длительный, когда не бесконечный, и бесконечность его кажется дурной. Но только кажется. Барочный труд меняет целеполагание: он ценит путь, не достижение. Барочный труд незавершен и как такой завещан. И поэтому возможен после барокко. В барочный труд словно заложен механизм саморазборки.
Барочный фатум недреманно стоит за всякими барочными вещами и вызывает сам себя на стилистическом, как будто, основании. И это тем загадочнее, что барочный труд сугубо притязателен. Труд главных, величайших и особенных вещей. Здесь замысел, но вряд ли человеческий, и надо подчиниться.
Прорицания
Кто-то печально пошутил: Царь-пушка не стреляла, Царь-колокол не бил, и вот-де символы России. Другой ответил с бодростью: у нас еще Царь-пушка не стреляла, у нас еще Царь-колокол не бил. Оба не знали, что эти царственные вещи могут возвестить иную Славу, бóльшую, чем даже русская.
Серафим Саровский говорил дивеевским сестрам: «А колокол-то московский, который стоит на земле, около колокольни Ивана Великого, он сам придет к вам по воздуху и так загудит, что вы пробудитесь, и вся вселенная услышит и удивится». Это часть прорицания о крепости Дивеева против антихриста.
Сон Ремизова в руку: приехал из Москвы некий скопец, с тем, что на Москве украли Царь-колокол. А ведь «когда зазвонит царь-колокол, – кавычит сновидец чьи-то слова, – восстанут живые и мертвые!»
Анонимные кавычки выдают былую популярность и открытость этого таинственного знания.
Вещи Последнего времени
Барочный труд лишь внешне сходен с вавилонским. Последний есть труд ложного, а первый – утаенного, даже от автора, смысла и адреса. Труд, постепенно открывающий или приобретающий тайные смысл и адрес.
Суд над барочными вещами не таков, как суд над вавилонской дерзостью, поскольку все они царь-вещи. Царь-колокол, царь-колокольня, царь-собор, царь-крест, царь-дом. Барочный человек работал их не в собственное имя. В барочном адресе царево отдается Богу, потому что Бог барокко выступает с царским титулом. Иначе говоря, барочный труд поставлен в перспективу Царства Божия.
Короны на барочных венчающих крестах, трактуемые то как знаки монаршего внимания к церквям, а то как геральдические знаки помещиков – строителей церквей, скорее означают, что Распятый есть истинный Царь. И в этом смысле перед нами царь-кресты.
Все царское в барокко предназначено последним срокам. Чтобы возвестить их исполнение, Царь-колокол, во-первых, должен быть царем колоколов, а во-вторых, любой ценой не зазвучать до времени. И вот, Царь-колокол, каков он есть, не зазвучит – закон природы; но что же может помешать ему, когда изменится самый закон, гудеть, ходить, раздаться на весь мир? Недаром он поставлен на земле, недаром безъязык, недаром и расколот – отверст, как раковина, слышащая море.
Барочный человек работал последние вещи, Вещи последнего времени. Хватился, что все на свете слишком не готово, не сделано для встречи, не ждет той перемены, которой так ждало Средневековье.
Сама барочная избыточность – высот, размеров, пластики, перечислений – есть спешка украшения земли для этой встречи и перечень творения перед Концом.