Я задержался возле одного такого страдальца, пригвожденного буквально на моих глазах, и хотел было оплакать его участь, но Мухаммед объяснил мне, что этот человек привычен к подобному наказанию и если я посмотрю на его уши поближе, то мне станет ясно, что они дырявы как решето. Это замечание коренным образом изменило мои намерения по отношению к осужденному; ему предстояло провести так еще почти два часа, а это было намного больше, чем требовалось, чтобы сделать его портрет. Я предложил своим спутникам следовать дальше в сопровождении г-на Мсары, а мне оставить Мухаммеда, с которым у меня не было опасности потеряться; однако верный Мейер не пожелал бросить меня. Так что мы остались втроем, а остальные продолжили путь.
Композиция картины была достаточно сложной. Булочник с прибитым ухом стоял, напрягшись и словно застыв, на кончиках больших пальцев ног; рядом с ним на пороге сидел стражник, наблюдавший за исполнением наказания и куривший чубук, количество табака в котором, по-видимому, было рассчитано на то время, какое предстояло длиться пытке. Возле них стояли зеваки, образуя полукруг, который то расширялся, то сжимался, по мере того как одни подходили, а другие уходили. Мы заняли места сбоку, и я принялся за работу.
Минут через десять булочник, видя, что ему не дождаться сострадания у зрителей, среди которых, вероятно, он узнал и своих постоянных покупателей, решился обратиться к стражнику.
— Брат, — промолвил он, — один из законов нашего святого пророка гласит, что люди должны помогать друг другу.
Стражник явно не имел никаких возражений против этой заповеди и продолжал спокойно курить свою трубку.
— Брат, — снова подал голос осужденный, — ты ведь слышишь меня?
Стражник не подал в ответ никакого знака согласия, если не считать огромного клуба табачного дыма, поднявшегося прямо к носу булочника.
— Брат, — добавил тот, — один из нас мог бы помочь другому и тем самым совершить поступок, угодный Магомету.
Клубы дыма следовали один за другим, повергая в отчаяние несчастного, просившего совсем о другом.
— Брат, — жалобным тоном продолжал он, — подложи камень мне под пятки, и я дам тебе пиастр. — Полная тишина. — Два пиастра. — Молчание. — Три пиастра. — Клуб дыма. — Четыре пиастра.
— Десять пиастров[5], — произнес стражник.
Ухо булочника и его кошелек вступили в борьбу, отражавшуюся на его лице; в конце концов боль взяла верх, и к ногам стражника упали десять пиастров; он поднял их, пересчитал один за другим, положил к себе в кошелек, прислонил чубук к стене, поднялся, принес камешек размером не больше синичьего яйца и осторожно подложил его под пятки своего соседа.
— Брат, — взмолился тот, — я ничего не чувствую под ногами.
— И все же там лежит камень, — ответил стражник, сев на прежнее место, взяв чубук и продолжив курить, — однако я выбрал его в соответствии с суммой. Дай мне талари (пять франков), и я подложу тебе под ноги столь красивый и столь подходящий к твоему нынешнему положению камень, что даже в раю ты будешь сожалеть о месте, какое у тебя было возле дверей твоей лавки.
В итоге всех этих переговоров стражник получил пять франков, а булочник — камень. Впрочем, мне неизвестно, чем закончилась эта пытка, так как мой рисунок был завершен уже через полчаса.
Поскольку жара становилась невыносимой, а наша прогулка была еще далека от завершения, Мухаммед подал знак, и к нам подвели двух ослов, покрытых роскошными попонами. Это оказались самые резвые верховые животные, каких нам доводилось здесь встречать, однако мы ехали делать зарисовки, а не завоевывать приз Шантийи. Так что нам пришлось заставить их идти шагом, что было нелегким делом, особенно для Мейера, который, будучи морским офицером, не имел ни малейшей склонности к верховой езде.
Мухаммед уверял нас, что до того, как французы появились в Каире, там никогда не видели ослов, скачущих галопом; но мирным четвероногим прежде не приходилось испытывать на своей шкуре хитроумные методы дрессировки, какие употребляли вновь прибывшие: острие штыка или сунутый под хвост подожженный трут способствуют усвоению этого нескончаемого галопа, навык к которому передается затем от поколения к поколению. Однако Мухаммед утверждал, что обычно у ослов хватает ума понять, к какой нации принадлежит их наездник. И в самом деле, я встречал животных, которых, на мой взгляд, невозможно было обуздать никакими силами, а уже на следующий день они спокойно шли шагом под водительством какого-нибудь степенного турка или самым достойным образом трусили с восседавшим на их спине торговцем-коптом; что же касается тех, какие доставались путешественникам-французам, то это были настоящие буцефалы.
Мы посетили один за другим несколько базаров; каждый базар почти всегда предназначен лишь для какого-то одного вида товаров, подобно тому, как каждый купец ведет лишь один вид торговли, а каждый невольник выполняет лишь один вид обязанностей. Мы начали с базара, где торговали съестными припасами: на первом месте здесь стоит рис, представляющий собой продукт, который легче всего перевозить, и составляющий основную пищу населения; затем идет абрикосовый мармелад, свернутый в рулон наподобие ковра: каждый такой кусок имеет от двадцати пяти до тридцати футов в длину и три- четыре фута в ширину; мармелад этот продается аршинами, что несколько противоречит тем представлениям о вареньях, какие бытуют у нас на Западе; затем идут отборные финики, потом финики перезревшие и финики недозревшие, измельченные вместе и спрессованные в виде кубов весом от ста до ста пятидесяти фунтов; наряду с рисом это основная пища простого народа; однако рис считается обедом, а финиковая паста — десертом; впрочем, продается она по чрезвычайно низкой цене.
Базары, где торгуют одеждой, чрезвычайно богатые; здесь продается огромное количество индийских шалей, и цена их здесь, как мне показалось, примерно вдвое меньше, чем во Франции. Оружейные базары поражают роскошью; особенно великолепно холодное оружие, но встречается оно редко и пользуется большим спросом. Почти никогда вы не сумеете отыскать тут готовый кинжал или готовую саблю: сначала вам придется купить клинок, затем приделать к нему у оружейника рукоятку, после этого пойти к футлярщику, чтобы он изготовил ножны, затем — к серебряных дел мастеру, чтобы он украсил оружие, затем — к басонщику, чтобы он привесил к нему перевязь, и, наконец, — к поверщику, чтобы он поставил на нем клеймо. Некоторые клинки баснословно дороги: они стоят две, две с половиной и три тысячи франков.
Чтобы снять трудности при покупках, по базарам прохаживаются евреи, предлагая обменять золото или серебро или дать взаймы знакомым, которым потребуется более крупная сумма, чем та, что у них есть при себе; узнать евреев можно с первого взгляда по их черной одежде: каирские ограничительные законы запрещают им носить иные цвета.
Заканчивая дневную прогулку, мы отправились на рынок невольниц. Сооружение, где их содержат, разделено на убогие квадратные дворы, к стенам которых прилегают клетки; посреди каждого двора проходит перегородка, которая делит его надвое; на втором ярусе находятся несколько более комфортабельные помещения, предназначенные для невольниц подороже.
Мы вошли в один из таких дворов и обнаружили товар, на который нам хотелось взглянуть, в совершенно обнаженном виде, чтобы можно было сразу же оценить его качество, и подобранном по цвету кожи, по нациям и по возрасту: там были еврейки со строгими чертами лица, прямыми носами и миндалевидными черными глазами; смуглолицые арабки с золотыми браслетами на ногах и руках; нубийки с волосами, разделенными пробором и заплетенными на множество тоненьких косичек, которые свешивались по обе стороны головы; эти нубийки, хотя все они были совершенно черные, подразделялись на две категории и стоили по-разному: дело в том, что некоторые из них принадлежали к племени, люди которого наделены особым природным даром — их кожа, как у змей, при любой жаре остается прохладной; в этом знойном климате, где все живое проводит десять часов в день в поисках прохлады, подобное достоинство бесценно для хозяина. Наконец, тут были юные гречанки, похищенные с Хиоса, Наксоса и Милоса, и среди них выделялась одна — дивное дитя, пленявшее своей красотой и изяществом; я осведомился о цене: у меня попросили за нее триста франков.
Все эти невольницы стараются выглядеть веселыми, так как для этих несчастных, которых торговцы держат впроголодь и избивают за малейшую провинность, а вернее, по любой прихоти хозяев, нет худшей участи, чем остаться на рынке. И потому каких только улыбок, жеманных гримас и исполненных сладострастия молчаливых обещаний не расточают бедняжки пришедшим взглянуть на них покупателям. Торговцы обходятся с ними точь-в-точь как со скотом, и ни одну выставленную на продажу лошадь покупатели не осматривают с более естественным и всеобъемлющим люпопытством, чем этих несчастных созданий. К тому же в таком знойном климате двадцатилетняя женщина уже не считается молодой.
На рынках невольниц тоже можно встретить евреев, однако здесь они торгуют одеждой. Поскольку товар здесь передается покупателю сразу же после совершения сделки, а товар этот полностью обнажен, его нельзя увести с собой, не набросив на него хотя бы покрывало.
Возле каждого базара есть великолепный фонтан: это красивые, величественные и почти всегда стоящие особняком сооружения, выпускные отверстия которых закрыты бронзовой решеткой. У каждого проема подвешена на цепи медная чаша; вы просовываете руку сквозь решетку, набираете воду в чашу, пьете, а затем возвращаете чашу на место, где почти всегда ее уже дожидаются чьи-то другие жаждущие уста. У каждого фонтана непременно сидит дюжина арабов; они перемещаются вокруг него вместе с солнцем, и, таким образом, у них есть то, что больше всего ценится в этих краях: вода и тень.
Мы вышли с рынка настолько взволнованные всем увиденным, что предоставили своим ослам полную свободу самим выбирать дорогу, как вдруг, выехав на улицу, ведущую к европейскому кварталу, увидели двигавшуюся нам навстречу процессию женщин, которые направлялись в баню; все они ех