На следующий день французские торговцы явились в штаб-квартиру Бонапарта и сообщили ему эту новость. Он решил вступить в Каир в тот же вечер и отправил аджюдан-генерала Бове к генералу Бону, в Эмбабе, с приказом отрядить с генералом Дюпюи, назначенным губернатором Каира, гренадерские роты 32-й бригады. Собрав отборных воинов, которые должны были сопровождать его, Дюпюи немедленно приступил к выполнению операции по переправе и спокойно приготовился занять с двумя сотнями солдат город с населением в триста тысяч душ; согласно его инструкциям, следовало воспользоваться темнотой, чтобы проникнуть в квартал франков и укрепиться там; в восемь вечера была совершена переправа через Нил из Эмбабе в Булак.
Стояла глухая ночь, когда небольшой отряд подошел к стенам Каира; ворота оказались закрыты, но охраны у них не было; французам оставалось только толкнуть их, и они распахнулись, открыв взорам сумрачный и безмолвный город: казалось, то был вход в гробницы халифов.
Генерал Дюпюи приказал бить в барабан, чтобы те, кто замыкал колонну, не заблудились среди извилистых и негостеприимных улиц. Приказ был выполнен, и этот непривычный ночной шум, хотя и не пробудив арабов от оцепенения, вселил в них глубочайший ужас.
Однако отыскать квартал франков в незнакомом городе, где и днем едва можно было ориентироваться без проводника, оказалось для наших солдат нелегкой задачей, и они заблудились, правда, не поодиночке, а все вместе. В час ночи, после трехчасовых блужданий по ухабистым и каменистым каирским улицам, уставший генерал Дюпюи велел устроить привал и приказал выломать двери огромного дома, возле которого они остановились; случаю было угодно, чтобы дом этот принадлежал одному из командиров мамлюков, последовавшему за Мурадом, и потому был пуст. Французы вошли в него, разместились там в ожидании рассвета и, выставив часовых, заснули так же безмятежно, как если бы находились в центре Парижа, в квартале Попенкур или в казарме Бабилон.
Так закончился первый акт подчинения нам Каира; в тот же день Бонапарт вместе со своим штабом вступил в столицу Египта.
Два года мы оставались властителями Каира и всей Дельты.
VIII. СУЛЕЙМАН ЭЛЬ-ХАЛЕБИ
Будучи французами, мы прежде всего воздали должное именно этим воспоминаниям и, когда наше любопытство было утолено прогулкой, о которой было рассказано выше, отправились осматривать площадь Эзбекия: на одной из террас этой площади был убит Клебер.
Осада, которой подвергся Каир после своего второго восстания, нанесла городу большой урон: многие улицы были сожжены, а другие, в еще большем количестве, разорены и стали непригодными для обитания: среди них была и та, на которой жил генерал Клебер. Клебер на время удалился в Гизу, в загородную резиденцию Мурада, и оттуда приезжал в Каир руководить восстановительными работами. 25 прериаля VIII года он прогуливался по галерее, возвышавшейся над площадью, и отдавал последние распоряжения архитектору, г-ну Протену, как вдруг из стоявшего поблизости от них колодца, снабженного подъемным колесом, выскочил молодой араб и, прежде чем генерал успел оказать сопротивление, нанес ему кинжалом четыре удара, один из которых пришелся прямо в сердце. Господин Протен, попытавшийся защитить своего спутника тростью, которая была у него в руке, получил, в свою очередь, шесть ранений и упал без сознания; когда он пришел в себя, убийца уже скрылся, а Клебер еще стоял, прислонившись к перилам, но уже не имея сил и голоса. Господин Протен поднялся и направился к генералу, пеняя ему, что выходить без охраны было крайне неосторожно, в ответ на что Клебер медленно протянул в его сторону руку и произнес:
— Друг мой, сейчас не время давать мне советы: я очень дурно себя чувствую ...
С этими словами он упал замертво.
В тот же день унтер-офицеры Перрен и Робер заметили в саду у французских бань, прилегавших к саду у генерального штаба, молодого араба, который прятался между невысокими полуразрушенными стенами, местами запятнанными кровью; у его ног нашли зарытый в песок кинжал, причем приставшие к лезвию частицы песка были темными от крови. Араб был смуглолиц, с живыми глазами, невысокого роста и хрупкого телосложения. Представ перед военным трибуналом, собравшимся для суда над ним, он заявил, что его зовут Сулейман эль- Халеби, что он уроженец Сирии, ему двадцать четыре года, он писец по роду занятий и живет в Алеппо; в отношении же остального он проявил полное запирательство.
Поскольку обвиняемый, как свидетельствует протокол, упорствовал в своем нежелании давать показания, генерал приказал, в соответствии с местными обычаями, подвергнуть его палочным ударам; араба тотчас стали избивать палками и били до тех пор, пока он не заявил, что готов сказать всю правду. Обвиняемый вновь предстал перед трибуналом; ниже мы дословно воспроизводим обращенные к нему вопросы и его ответы на них.
Вопрос. Как давно ты находишься в Каире?
Ответ. Я нахожусь здесь тридцать один день, а приехал из Газы, на верблюде, потратив на дорогу шесть дней.
Вопрос. Для чего ты сюда приехал?
Ответ. Для того, чтобы убить главнокомандующего.
Вопрос. Кто послал тебя совершить это убийство?
Ответ. Меня послал ага янычар; по возвращении из Египта мусульманские войска искали в Алеппо человека, который взялся бы убить главнокомандующего; за это обещали денег и воинский чин, и я предложил свои услуги.
Вопрос. К кому ты обращался в Египте, делился ли с кем-нибудь своим замыслом и что делал после приезда в Каир?
О т в е т. Я ни к кому не обращался и поселился в главной мечети.
Располагая подобными признаниями, суд не стал медлить; Сулейману, уличенному в убийстве главнокомандующего Клебера, был вынесен приговор: сжечь ему правую руку, а затем посадить его на кол, где он испустит дух и где его труп будет находиться до тех пор, пока его не растерзают хищные птицы.
Эта казнь состоялась по возвращении похоронного кортежа генерала Клебера, на холме, где находился форт Института, в присутствии армии, погруженной в траур, и горожан, преисполненных страхом, ибо, привыкнув к правосудию пашей и беев, когда весь город отвечал за преступление одного человека, они никак не могли поверить, что наказан будет лишь виновник злодеяния. Впрочем, Сулейман, этот убийца, считавший себя орудием рока, шел на казнь, не выказывая кичливости и не проявляя страха, спокойный и непоколебимый, как мученик. Когда он подошел к месту казни, с него сняли рубашку, прикрывавшую ему грудь, и опустили кисть его руки на горящие угли. Пытка длилась уже минут пять, и за все это время он не издал ни единого стона, как вдруг раскаленный уголек выскочил из жаровни и упал ему на сгиб локтя; тотчас же вся его стойкость улетучилась: он начал вырываться и требовать, чтобы этот уголек убрали. Палач заметил ему, что крайне удивительно, как это человек, проявляющий столько мужества, когда ему сжигают всю руку, жалуется из-за какого-то ничтожного ожога.
— Я кричу не от боли, — отвечал Сулейман, — а всего лишь требую справедливости. В приговоре ничего не сказано об этом угольке.
Когда кисть руки была сожжена, палач заставил Сулеймана подняться на минарет соседней мечети и посадил его на кол, которым послужил шпиль купола; Сулейман жил еще четыре с половиной часа, читая стихи из Корана и прерываясь лишь для того, чтобы попросить пить. Наконец муэдзин сжалился над ним и принес ему стакан воды: Сулейман выпил его и испустил дух; после этого труп несчастного оставался там еще около месяца, пока хищные птицы не исполнили последнюю часть приговора.
Скелет убийцы был доставлен во Францию одновременно с телом его жертвы. Он хранится в здании, примыкающем к Королевскому саду, в первом анатомическом зале, слева от входной двери; этот скелет принадлежит человеку ростом примерно пять футов два дюйма. Кости правой кисти у него обожжены, и следы огня на них видны по сей день; кол, на который он был посажен, сломал ему два спинных позвонка; их заменили двумя деревянными, так искусно имитирующими настоящие, что отличить их можно лишь при очень внимательном рассмотрении.
Мы решили добраться на следующий день до пирамид, по пути осмотреть поле битвы и вернуться в Каир через Гизу. На рассвете нам привели первоклассных ослов, на которых мы менее чем за десять минут доехали до Булака; там мы переправились через Нил и сразу же оказались на поле битвы, где за тридцать два года до этого разрешилась последняя распря между Востоком и Западом. Осмотр его продолжался недолго: с высот Эмбабе оно было видно нам полностью. К тому же все здесь навевало воспоминания и раздумья, но ничто не вдохновляло на описания.
Оттуда мы двинулись по прямой к пирамидам; вскоре нам пришлось перейти на шаг, поскольку наши ослы увязали в песке по колено, так что у нас ушло около пяти часов, чтобы добраться до первой пирамиды, хотя, когда мы высадились на берег, нам казалось, что до нее можно дотянуться рукой.
Самая большая пирамида, на вершину которой охотнее всего поднимаются путешественники, стоит на основании шириной в шестьсот девяносто девять футов, и если смотреть на нее снизу, то кажется, что к вершине она слегка изогнута дугой: составленная из камней, которые положены один на другой так, что каждый следующий ряд отступает от края предыдущего, пирамида образует гигантскую лестницу со ступенями высотой в четыре фута и шириной в десять дюймов. На первый взгляд нам показалось, что восхождение на нее если и возможно, то, во всяком случае, не слишком удобно; однако Мухаммед устремился к первой ступени, шагнул на нее, взобрался на вторую и, подав нам знак следовать за ним, продолжил подъем, как если бы он приглашал нас совершить нечто чрезвычайно простое. Как ни сомнительно было удовольствие подниматься на четыреста двадцать один фут вверх под палящим солнцем и по раскаленным камням, по которым нам приходилось карабкаться, словно ящерицам, мы постыдились отставать от нашего проводника. Что же касается Мейера, привыкшего носиться по лееру и реям своего судна, то теперь пришла его очередь торжествовать, и он перескакивал со ступени на ступень, словно резвая козочка. Наконец через двадцать минут упорного труда, изрядно обломав ногти и ободрав колени, мы достигли вершины, где нам почти тотчас же пришлось подумать об обратном спуске, иначе мы рисковали лишиться последних остатков жира, еще не растопленных на наших костях египетским солнцем. Однако я все же успел рассмотреть открывшийся перед нами пейзаж.