Паша придавал исключительную важность больнице в Абу-Забале: она должна была стать школой для его молодых врачей; мы увидели здесь все чудовищные болезни Востока, неизвестные или забытые в Европе, упоминания о которых можно найти лишь в Библии: слоновая болезнь, проказа, огромная водяная грыжа — словом, вся Книга Иова целиком. Молодые хирурги-арабы с живыми и умными глазами демонстрировали нам своих больных, проявляя при этом усердие, свидетельствовавшее об их желании понравиться своему начальнику. Клот-бей понимал, что это зрелище, чрезвычайно интересное для людей науки, у нас могло вызвать любопытство лишь на короткое время, и потому мы быстро перешли из помещений в сад: это был настоящий оазис из кустов сирени и апельсиновых деревьев, где выздоровление наступает само по себе благодаря тени и прохладе.
Около двух часов пополудни, заметив, что погода становится грозовой, Клот-бей предложил нам сесть на наших ослов и, воспользовавшись навыками, которые им привили французы, как можно скорее вернуться в Каир. Он справедливо рассудил, что, если ураган застигнет нас в Абу-Забале, мы будем вынуждены провести здесь весь день, а это вряд ли доставит нам удовольствие; к тому же сам он уже отдал распоряжения по поводу предстоящего вечернего приема, и они призывали его в город. Вся дорога была проделана галопом и менее чем за час, хотя больницу отделяют от Каира два нескончаемых льё; мне было радостно убедиться, что на протяжении всего обратного пути я и мой осел составляли неразделимое целое, и это вселило в меня некоторые надежды в отношении дромадеров.
Перед ужином Клот-бей повел нас в бани. В главе, посвященной Александрии, я уже достаточно подробно рассказывал о том, как происходит эта процедура, и потому не стану повторяться; кроме того, я уже привык к восточным баням и, в свою очередь, стал их заядлым любителем.
Затем мы отправились в дом Клот-бея на ужин; это оказалась настоящая трапеза на турецкий лад, но с вилками и ножами, что было сделанной для нас уступкой; ужин состоял из обязательного пилава, вареной баранины, риса, рыбы и сластей.
После трапезы Клот-бей пригласил нас перейти в гостиную и расположиться на огромном диване; вначале всем подали по нескольку чашек превосходного кофе, который мы с наслаждением выпили; затем каждому вручили по чубуку, а в ногах положили негра, в чьи обязанности входило набивать, зажигать и вытряхивать трубки; видя, что мы устроились как можно удобнее, Клот-бей хлопнул в ладоши, и в гостиную вошли четверо музыкантов.
Признаться, при виде их я ужаснулся, вспомнив музыкальный вечер, устроенный в нашу честь вице-консулом, ибо мне нисколько не улыбалось во второй раз выслушивать подобную какофонию. Я бросил испытующий взгляд на музыкальные инструменты, но своей формой они явно не могли успокоить меня: первым из них был знаменитый барабан с раструбом, уже известный мне по плаванию на лодке; вторым инструментом оказалась скрипка, чья железная ножка была зажата между коленями исполнителя; что же касается двух других инструментов, то они напоминали мандолины с непомерно большим грифом. Помимо этого, злодеи-музыканты обладали еще и голосами, которые они пока что скрывали, но с которыми уже скоро нам пришлось познакомиться.
Концерт только начался и, казалось, обещал ни в чем не уступать тому, что нам уже пришлось слушать, как вдруг появился некто вроде ярмарочного Жиля, одетый во все белое: одежда на нем была короче той, какую принято носить у людей Востока, а голову его покрывала шляпа из гибкого войлока, как у Пьеро. Он шел впереди четырех женщин, в которых мы тотчас распознали аль- мей: это были каирские тальони. С этой минуты нас уже ничуть не интересовал оркестр и все наше внимание перенеслось на гурий, спустившихся к нам с небес.
На гуриях были изящные и чувственные наряды; на голове — богато расшитый и отделанный драгоценными камнями тар буш; из-под тарбуша ниспадали волосы, заплетенные во множество длинных тонких косичек, которые были украшены венецианскими цехинами, продырявленными у края и располагавшимися так близко друг к другу, что казались золотой чешуей. Несколько косичек было перекинуто на грудь, но основная их масса струилась по спине, прикрывая плечи великолепной золотой накидкой, беспрестанно издававшей звон. Платье, скроенное в форме жакета с глубоким вырезом впереди, изящной изогнутой линией доходило до талии, оставляя грудь полностью обнаженной; от талии оно свободно и пышно ниспадало к ногам; что касается рукавов, то они были скроены по тому же правилу: узкие и облегающие сверху, они расширялись у локтя, открывая предплечья и свисая до пола; ноги были скрыты причудливыми по форме сборчатыми турецкими шальварами, которые оставляли обнаженными ступни и в золотой тесьме которых почти терялась зеленая или голубая рубашка, тонкая и прозрачная, как флер. Кашемировая шаль, небрежно повязанная на талии так, что ее свисавшие впереди концы были разной длины, дополняли этот наряд, который, при всей своей кажущейся простоте, стоит необычайно дорого: один только тарбуш обходится иногда в десять, в двадцать, а то и в тридцать тысяч франков.
Кроме того, у них, как и у многих турецких женщин, ногти на ногах и на руках выкрашены хной, края век зачернены сурьмой, придающей глазам удивительный блеск, а стан настолько тонкий, гибкий и легкий, что ничего сравнимого с этим мне никогда не доводилось видеть на Западе.
Неожиданное появление альмей, их живописный облик и поэтичное имя в одно мгновение произвели чрезвычайно лестный для них эффект: воцарилась глубочайшая тишина, и, в то время как Клот-бей, привыкший к такому зрелищу, продолжал невозмутимо курить свою трубку, у нас чубуки выпали изо рта, и мы принялись хлопать в ладоши, как это делают в Париже, когда на сцену выходит известный актер.
Со своей стороны все четыре альмей, желая незамедлительно ответить на проявленную нами учтивость, стали в одну линию и слаженно направились в нашу сторону, томно покачивая бедрами и напевая нежную, сладострастную песню под негромкий аккомпанемент музыкантов. Приблизившись к нам, они изящно повернулись на месте и, спиной к нам, двинулись в обратную сторону; затем они разделились на пары и принялись кружиться, образуя причудливые фигуры, не отличавшиеся, однако, ни стремительностью, ни разнообразием. В течение всего этого времени они сохраняли в своих движениях простые и благородные позы, напоминавшие позы античных статуй. Но мало-помалу танец оживлялся, движения становились все стремительнее и сладострастнее, певцы запели громче, жесты сделались бесстыдными, в танец вмешался шут, ставший среди альмей и начавший принимать непристойные позы; наконец, паяц и танцовщицы, все более и более возбуждаемые пением и музыкой, дошли до крайней степени буйного и разнузданного неистовства. Их голоса уже заглушали музыку, виртуозные исполнители пели возбуждающую и похотливую песню, и между четырьмя женщинами и мужчиной разыгралась сцена, напоминавшая борьбу вакханок с сатиром. Наконец, с растрепанными волосами и тяжело дыша, они кинулись к нам, судорожно обвивая нас своими руками и, как змеи, проскальзывая под наши широкие восточные одеяния.
Настал момент, когда им следовало платить; эти нечистые ласки служат для того, собирать со зрителей деньги: одни держат между губ цехин, который альмей должны забрать своими губами, другие прилепляют на влажные от пота лица и грудь девушек целую маску или панцирь из мелких золотых монет, которые те затем стряхивают в серебряный кувшин. Именно в такие минуты мусульманин приобретает славу скупца или человека щедрого.
За этим первым действием последовало сольное выступление. Музыка вновь стала спокойной и бесхитростной, слова зазвучали в размеренном ритме: юная девушка прогуливается по восхитительному саду и собирает цветы, чтобы сделать из них букет. Стихи изысканны и ярки, как клумба, с которой это дитя обрывает цветы; в стихах воспеты и пестрокрылые бабочки, и сладкоголосый соловей, и золотое солнце, душа и огонь природы; вся пантомима, разыгранная девушкой, все ее позы сопровождаются, стих за стихом, куплет за куплетом, пением музыкантов. Внезапно девушка пугается пчелы, рассерженной тем, что сорвали розу, на которую она опустилась; девушка прогоняет ее и продолжает собирать цветы. Но пчела возвращается, певцы смеются, девушка развязывает пояс, чтобы отогнать ее, однако пчела уклоняется от нерешительных ударов, которые та ей наносит, а музыканты потешаются над девушкой. Вдруг, хотя девушка и скрещивает на груди руки, пчела проникает ей за пазуху, и тогда девушка в испуге срывает с себя платье, рубашку, пышные шальвары и остается голой. Но пчела по-прежнему яростно нападает; музыканты хохочут, девушка мечется, кружится на месте, а затем с криками начинает кататься по земле; ее страстные, неистовые, стремительные, необузданные движения завораживают: в этом зрелище есть нечто от магии, наваждения, обмана чувств. Наконец, словно моля о помощи, она внезапно оказывается на коленях у одного из зрителей, который в охватившем ее отчаянии вызвал у нее наибольшее доверие, кутается в его одежду, прижимается к его груди и, словно мантильей, укрывает себе лицо своими волосами.
Эта сцена, словно сноп, завершающий фейерверк, обычно служит развязкой представления. Избранник обретает свободу с помощью цехинов, так что вечер с альмеями стоит, как правило, чрезвычайно дорого: подобное удовольствие доступно лишь богатым вельможам, ибо хозяин дома, желая доставить его своим гостям, должен заплатить не менее двух или трех тысяч пиастров. За такие деньги, если не очень привередничать из-за цвета кожи, можно купить шесть или восемь невольниц.
X. ГОРОД ХАЛИФОВ
Однажды вечером, когда мы ужинали, послышался страшный шум, который издавали люди и дромадеры; выглянув в окно обеденного зала, выходившего во внутренний двор, мы увидели г-на Тейлора. Он выехал накануне утром из Александрии и со скоростью арабской почты преодолел сорок пять льё пустыни, отделяющих этот город от Каира.