Едва ступив на Синайский полуостров, наш караван сразу же приобрел военный облик; все это говорило о том, что мы оказались в таких краях, где чужестранцам приходится иметь дело не с установленными законами, а с нормами естественного права: Арабалла шел как разведчик в ста пятидесяти шагах впереди каравана, Бешара замыкал шествие, находясь на таком же расстоянии позади него, чтобы никого не отвлекать своими историями и песнями. Так мы прошли около льё, как вдруг Арабалла внезапно остановился и указал копьем на две черные точки, появившиеся на южном горизонте. Талеб приказал двум арабам присоединиться к Арабалле и выехать вперед; этот приказ был исполнен мгновенно и в полном молчании: едва собравшись вместе, все трое тут же поскакали вперед и вскоре скрылись за рощей пальм, которые покачивались слева от нас, напоминая зеленый островок. Тем не менее весь караван остановился, и мы на всякий случай приготовили оружие, как вдруг Талеб радостно закричал и галопом бросился вперед; наши верблюды, увлеченные этим примером, помчались во весь опор, быстро приближая нас к зеленому островку, за которым виднелись две черные точки, несколько мгновений спустя превратившиеся в двух всадников, но было неясно, друзья это или враги.
И все же, наверное, это были друзья, поскольку Талеб не проявлял больше по их поводу никакого беспокойства и, достигнув маленького оазиса, к которому он помчался так стремительно, соскользнул со своего верблюда; наши дромадеры опустились на колени, и мы оказались рядом с пятью восхитительными источниками, располагавшимися в тени десятка пальм, прикорневые побеги которых образовывали вокруг их стволов прохладную и очаровательную рощу. Мы достигли колодцев Моисея: это здесь останавливались и возносили благодарственный молебен евреи, это здесь Мариам-пророчица, сестра Аарона, взяла в руку тимпан и, сопровождаемая ликующими женщинами с тимпанами, воспела перед ними:
«Пойте Господу, ибо высоко превознесся он, коня и всадника его ввергнул в море»[13]
Ну а мы, поскольку у нас было дело поважнее, чем молитва, тотчас погрузили лица и руки в эти древние источники и еще всецело отдавались этому приятному времяпрепровождению, когда появились Арабалла и его товарищи; за ними следовали два человека, одетые в черное: это были монахи с горы Синай; Талеб издалека узнал их по одежде, и именно тогда, освободившись от всяких страхов, он испустил радостный крик и заставил нас во весь дух мчаться к колодцам Моисея.
Монахи слезли со своих дромадеров и сели рядом с нами: в пустыне всякий человек либо друг, либо враг; здесь или делят палатку, хлеб и рис, или обмениваются ударами копий и выстрелами из карабинов и пистолетов.
У вновь пришедших не было никаких враждебных намерений; для нас же, как только нам стало понятно, что они принадлежат к тому самому монастырю, куда мы направлялись, встреча с ними стала счастливым случаем; в итоге знакомство тотчас состоялось; монахи приветствовали нас на латыни, и мы, как умели, отвечали им. Абдалла уже принялся за дело, и г-н Тейлор предложил монахам разделить с нами трапезу; они согласились. Мы сели в тени пальм на пропитанный влагой песок и вскоре ощутили спокойствие и уют, каких нам не доводилось испытывать с самого отъезда из Каира.
В такие часы принято говорить откровенно; мы воспользовались этим и попросили наших гостей объяснить совершенно непонятное для нас обстоятельство: как это двое беззащитных людей, без конвоя, без оружия, монахи богатого монастыря, не боятся путешествовать одни по пустыне, рискуя, что их убьют, ограбят или захватят ради выкупа первые встречные арабы? Нам ведь было прекрасно известно, что в глазах этих кочевников ни почтенный возраст, ни монашеская одежда не служат достаточной охраной; так что мы выразили нашим благочестивым сотрапезникам свое восхищение их мужеством и удивление тем, что такое их поведение не повлекло за собой неприятных для них последствий.
Тогда тот, что был старше по возрасту, извлек из-под одежды украшенный вышивкой мешочек, висевший у него на груди, как ладанка, развязал его и показал нам лежавшую там бумагу: это был фирман, подписанный Бонапартом.
Эта подпись, увиденная нами среди пустыни, в тех самых местах, где имя великого человека возвеличивалось еще и памятью об одержанных им здесь победах; почтительность, с какой Талеб поднялся и, приблизившись к нам, восклинул: «Бунабардо! Буна- бар до!»; любопытство арабов, тотчас же окруживших нас настолько плотным кольцом, насколько это позволяло им уважение к нам, — все способствовало тому, что эта сцена стала исключительно занимательной, особенно для французов. Мы поинтересовались у старого инока, как попал в его руки этот фирман, и вот что он нам рассказал.
Синайский монастырь, запертый между двумя заливами Красного моря, стоящий на южной оконечности полуострова, в десяти днях пути от Суэца и в двенадцати от Каира, по самому своему положению оказался полностью зависим от этих городов, чьи правители, исповедуя религию, отличную от веры его насельников, обычно не были склонны оказывать им поддержку, когда их грабили мамлюки, являвшиеся из городов, и угоняли арабы, приходившие из пустыни. Поскольку монахам приходилось получать все необходимые средства к существованию из Аравии, Греции и Египта, ибо хлеб, который они ели, пожинался на Хиосе, шерсть, из которой они ткали свою одежду, поступала из Пелопоннеса, а кофе, который они пили, вызревал в Мохе, сложилось в конечном счете так, что после восстания беев и прихода к власти мамлюков эти последние стали облагать огромной пошлиной различные припасы, которые монахи получали из Александрии, Джидды и Суэца; однако уплатой пошлины дело не ограничивалось: нужно было еще договариваться с арабами о перевозке грузов, оплачивать конвой, что, впрочем, не мешало какому-нибудь соседнему племени, самому многочисленному или самому храброму, время от времени нападать на караван, вследствие чего монастырь лишался не только снабжения, но еще и нескольких святых отцов, ибо, став пленниками, они могли быть возвращены лишь за разорительный выкуп. Таким образом, жизнь этих славных иноков превратилась в постоянную борьбу за обеспечение первейших жизненных потребностей. К тому же бедуины, подобно стае хищных птиц, беспрестанно кружили близ монастыря, готовые проникнуть в него при первой же оплошности монахов, и захватывали все, что удалялось от его стен, — и людей, и скот.
Нищета святых отцов достигла крайнего предела, но вот однажды они узнали от самих арабов, что с Запада явился человек, наделенный речью пророка и могуществом бога. Они возымели мысль отправиться к этому человеку и попросить у него защиты. Монахи собрались, выбрали двух своих представителей, сторговались с вождем одного из племен, чтобы их сопровождали и охраняли до тех пор, пока они не встретятся с тем, кто был им нужен, и двое посланцев отправились в путь, унося с собой последнюю надежду тех, кого они оставляли в монастыре. Десять дней монахи следовали по берегу Красного моря, пока не достигли Суэца, над которым реял незнакомый им флаг. Они спросили, где находится французский султан, и им сказали, что он в Каире, ибо за восемнадцать дней он уже завоевал Египет. Посланцы продолжили свой путь через пустыню, пересекли Мукаттам и прибыли в город Эль-Тулуна. Их давние недруги, мамлюки, были выметены оттуда, как пыль; Мурад-бей, разгромленный в сражении у Пирамид, бежал в Верхний Египет; Ибрагим, побежденный у Эль-Ариша, скрылся в Сирии, и тот самый флаг, который они уже видели в Суэце, реял над минаретами Каира. Они вошли в город, показавшийся им тихим и спокойным. Добравшись до площади Эль-Бекир, монахи попросили разрешения поговорить с султаном. Им показали дом, где он жил, и они явились туда. Адъютант провел их через сад к палатке, где обычно пребывал Бонапарт, когда первые вечерние часы позволяли покинуть внутренние покои, освежаемые в течение дня сквозными потоками воздуха и фонтанами.
Бонапарт сидел за столом, на котором лежала развернутая карта Египта. Возле него находились Каффарелли, Фурье и переводчик. Монахи заговорили с ним по-итальянски и изложили ему цель своего прихода.
Бонапарт улыбнулся: им удалось польстить ему больше, чем это смог бы сделать самый ловкий царедворец. Его слава докатилась до Азии и через Йемен достигнет Индии, опередив его самого. Он сам не знал еще, сколь велико могущество его имени, но двое бедных монахов проделали сто льё по пустыне, чтобы дать ему представление об этом величии. Он предложил посланцам сесть и, пока им подавали кофе, продиктовал переводчику фирман. Это был тот самый фирман, который показали нам монахи и который обеспечивал безопасность как их собственного передвижения, так и перевозки их продовольствия по пустыне и в городах.
С этого дня к монахам стали относиться с уважением; однако настал день, когда воды Нила и Средиземного моря унесли французский флот, который они же прежде принесли, и турки вернули себе утраченную власть; мамлюки вновь захватили города, арабы стали стеречь пустыню, но ни турки, ни мамлюки, ни арабы не осмеливались нарушить фирман, выданный их врагом, так что еще и сегодня монахи Синая, почитаемые окрестными племенами, могут передвигаться по пустыне одни, без охраны, под защитой магической подписи Бонапарта, полустертой от благоговейных поцелуев потомков Исмаила, которые несколько дней тому назад разграбили большой караван, возвращавшийся из Мекки, и похитили дочь какого-то бея, чтобы сделать ее наложницей одного из своих вождей.
В этот вечер Бешара, вопреки обыкновению, слушал, а не говорил, хотя из рассказа старого инока ему было понятно лишь то, что сопровождалось жестами, но он заметил, с каким неослабевающим вниманием мы воспринимали то, что нам рассказывали. Рассудив, что в столь поздний час понадобилась бы какая-то совершенно умопомрачительная история, чтобы затмить то впечатление, какое произвел на нас этот рассказ, он осознал свое бессилие и, скрывая под любезной прощальной улыбкой стыд поражения, удалился и растянулся на песке у входа в нашу палатку.