но, этому исцелению способствовало в какой-то степени и то, что жара начала спадать. Однако это же самое обстоятельство стало источником нового беспокойства: солнце клонилось к закату, а с наступлением ночи, как мне казалось, отыскать дорогу будет еще труднее. Конечно, есть звезды, но если ветер продолжится, то мы не сможем разглядеть их сквозь тучи песка, которые он кружил над нашими головами.
После часа молчания я отважился спросить, далеко ли нам еще до лагеря.
— Там, — ответил скакавший рядом со мной араб, протянув руку в сторону горизонта.
Это слово вернуло меня к жизни; мне почудилось, что я добрался до источника; впрочем, даже если он находился еще на значительном расстоянии, то при той скорости, с какой несли нас хаджины, мы не могли ехать до него слишком долго. Еще через час я задал тот же вопрос другому арабу и получил от него тот же ответ. На этот раз я был убежден, что мне сказали правду, потому что за эти два часа мы должны были проделать не менее шести или семи льё. Прошел еще час, и солнце скрылось с той поразительной быстротой, какая характерна для восточных стран. Теперь, в свою очередь, г-н Тейлор поинтересовался, далеко ли еще до источника, и Арабалла, оглядевшись, ответил, что нам предстоит ехать еще добрых два часа, прежде чем мы туда доберемся. Стояла непроглядная тьма; едва не падая, причем скорее даже от усталости, чем от жажды, мы заявили, что нам безразлично, каким образом нас настигнет смерть, но, по нашему мнению, нет нужды ехать за ней дальше. Талеб тотчас подал сигнал дромадерам, те опустились на колени, и мы попадали вниз раньше, чем успели спуститься на песок сами.
Однако здесь возникли те же трудности, какие проявились во время первого привала: едва палатка была поставлена, как порыв ветра сорвал ее, и пришлось гнаться за ней, как на каком-нибудь из парижских мостов гонятся за своей шляпой. Нетрудно догадаться, что предавались этому занятию арабы: что же касается нас, то мы были готовы даже на то, чтобы палатку унесло обратно в Суэц, лишь бы не делать ни единого движения, чтобы ее остановить. Впрочем, это происшествие оказалось не столь тяжелым по своим последствиям, как в первый раз. Ночь принесла с собой если и не прохладу, то, по крайней мере, ослабление неимоверной жары, едва не вызвавшей у меня умопомешательства. Абдалла, которому повезло теперь больше, чем утром, сумел отыскать какую-то каменную глыбу и под ее защитой расположил свою кухню. Он принес нам неизменный рис; мы проглотили несколько зерен — примерно столько же мог бы склевать дрозд, — потом попытались запить их глотком воды, так и не преуспев в этом, а затем, смочив лицо и руки, заснули.
Я спал глубоким сном, потеряв всякое представление о том, где мы находимся, как вдруг почувствовал, что меня трясут за плечо; я тотчас проснулся и, едва придя в себя, попросил пить. В ответ на эту просьбу мне вложили в руку мою дорожную фляжку, я тут же поднес ее горлышко ко рту и с наслаждением выпил целый глоток свежей и вкусной воды. Поскольку после этого первого глотка никто не отобрал у меня фляжку, мне подумалось, что она целиком в моем распоряжении и воды хватит на всех; в итоге я не отрываясь осушил фляжу и, лишь убедившись, что в ней не осталось ни единой капли воды, вернул ее благодетельному ангелу. Этим ангелом был Бешара: увидев, что лагерь разбит, он сел на своего дромадера и один, среди ночи, руководствуясь скорее инстинктом, чем зрением, проскакал галопом четыре льё, чтобы привезти нам эту живительную влагу из источника, добраться до которого у нас недостало сил.
В течение нескольких минут, прошедших перед тем, как я снова заснул, мне казалось, что к завываниям ветра примешивается какой-то шум, которого я прежде не слышал; он напоминал стоны, невнятные крики и доносящиеся издалека сдавленные рыдания; решив, что меня снова охватывают галлюцинации, я погрузился в прерванный сон, не спросив объяснений на этот счет. На следующее утро, проснувшись, я помнил лишь об эпизоде с фляжкой. Спокойная ночь, свежая вода, дарованная нам, словно манна небесная, а также уверенность в том, что наши дорожные фляжки наполнены и в течение всего дня у нас не будет недостатка воды, — все это придало нам сил, и на рассвете, бодрые, веселые и отдохнувшие, мы взобрались на своих дромадеров. К несчастью, при первых же их шагах нам стало понятно, что вода, какой бы чудодейственной и животворной она ни была, не являлась панацеей от всех бед.
Когда взошло солнце, перед нами открылся совершенно другой пейзаж; ночью мы вступили в горную цепь вулканического происхождения, и теперь нас окружали голые, лишенные растительности невзрачные холмы, похожие на те, что возвышаются у подножия Этны. Мы ехали около трех льё по этой словно вздыбленной местности, а затем оказались на равнине, покрытой таким мелким песком, что можно было подумать, будто его нарочно просеивали. Привал был устроен на два часа раньше, чем обычно, и, когда я поинтересовался у Бешары, какова причина этого, он ответил мне, что это сделано для того, чтобы иметь время выбрать место для лагерной стоянки. Подобный ответ показался мне странным, поскольку прежде Талеб никогда не проявлял таких тщательных мер предосторожности.
И в самом деле, наши арабы спешились и принялись что-то искать, внимательно разглядывая землю; эти необычные действия снова возбудили мое любопытство, и я принялся искать вместе с ними. Видя, что мне ничего не удается найти, я подозвал Бешару и поинтересовался у него, не может ли он объяснить мне, что мы ищем, ведь место, где мы остановились, было, на мой взгляд, не хуже любого другого, и я не понимал, зачем нужно так стараться. Тогда он показал мне следы на песке, не замеченные мною как раз из-за их многочисленности: их имелось такое множество, что нельзя было сделать ни шагу, не наступив на какой-нибудь отпечаток; это были следы змей и ящериц, норы которых, похожие на воронки, кое-где виднелись на песке. По этим разнообразным отпечаткам арабы умеют распознавать не только породу животного, которому они принадлежат, но также его возраст, размеры и силу и, что самое удивительное, когда они были оставлены — накануне, утром или минуту назад; арабы показали мне, как различать эти разнообразные следы, и я отлично разобрался в изложенной ими теории, достаточно основательно проверив ее несколько дней спустя на практике. Например, ящерица оставляет четкие отпечатки четырех коготков и небольшую размытую бороздку на том месте, где находился ее хвост; змея, которая движется вперед, изгибаясь дугами, оставляет параллельные прерывистые следы всюду, где края ее колец касались песка; след газели легок и изящен, прихотливо неровен и зависит от того, на что она, с присущим ей живым нравом, настроена: на веселые прыжки или игривые скачки в сторону. Из всех этих наблюдений следовало, что пустыня, которую мы пересекали, населена многочисленным, но чрезвычайно смешанным сообществом животных и что если кое-кто из ее обитателей и радовал взор, то в большинстве своем они были весьма зловредными существами; к счастью, на этот раз мы отделались испугом.
Вечером меры предосторожности были усилены. Мы остановились в пять часов, чтобы иметь время устроить облаву. Один из наших арабов наступил на змею, но, прежде чем она его укусила, успел убить ее хлыстом. Змея была толщиной с кулак, что совсем не соответствовало ее длине, не превышавшей двух футов, и в сочетании с ее огромной головой, похожей на собачью, придавало ей чрезвычайно безобразный вид.
Тревоги, связанные со змеями и рептилиями, возобладали в тот вечер над всеми другими заботами. На поданные нам Абдаллой воду и рис мы едва обратили внимание, настолько сильное нервное напряжение человека способно влиять на его физические потребности. Что касается меня, то спал я плохо: мне все время казалось, что я чувствую, как под мой ковер заползают эти гнусные твари — круглые и короткие, похожие на гигантских гусениц.
Среди ночи я услышал тот самый странный шум, уже поразивший меня во время предыдущего привала; однако теперь, когда в воздухе не ощущалось ни малейшего движения, нельзя было приписать эти стоны, сдавленные крики и всхлипывания завываниям ветра, теряющегося в необъятных пространствах. Я поднялся, чтобы спросить кого-нибудь из наших арабов об этом непонятном ночном явлении, однако все они так сладко спали рядом со своими верблюдами, что у меня не хватило духа их разбудить, и я вновь лег на ковер. Через мгновение усталость взяла верх, и я погрузился в крепкий сон.
Наш караван тронулся в путь еще до рассвета. Когда поднялось солнце, змеиная равнина осталась уже позади и мы вступили в какое-то вади (так арабы называют тысячи долин, бороздящих Синайский полуостров); однако, по мере того как мы продвигались вперед, холмы становились все выше. Это были уже не вздувшиеся бугры вулканического происхождения, как те, что попадались нам на пути прежде, а настоящие горы, прокаленные огнем. На их склонах кое-где виднелись длинные полосы красной или черной лавы; у нас не было возможности подойти ближе, чтобы выяснить, чем вызвана такая разница в цвете лавы, застывшей много столетий назад. Из этой долины мы перешли в другую, вход в которую имел форму буквы V и был словно прорублен в скале; его расширяющиеся кверху стены были гладкими и ровными, как если бы каждая из них образовалась от одного-единственного удара гигантским топором. Одна из стен была покрыта высеченными на ней письменами, которые вполне могли быть одной из тех надписей, о каких упоминает Геродот и какие приказал вырезать на своем пути Сенусерт, когда он через страну Офир возвращался из похода к Эритрейскому морю. Мы стали расспрашивать арабов, однако они не больше нашего знали, чья победоносная и могущественная рука оставила по пути несколько строк своей истории на этой гранитной странице.
Теперь заблудиться было невозможно: каждая гора, каждый утес служили вехами, по которым наш проводник мог узнавать дорогу. Около трех часов дня Талеб объявил нам, что мы находимся недалеко от источника. И в самом деле, обрадованные дромадеры, чей бесстрастный вид сменился выражением чувственности на их мордах, время от времени поднимали голову и, казалось, издалека вдыхали свежесть влаги. Когда дорога обогнула гору, они сами пустились в галоп, и после десяти минут безумной скачки мы подъехали к яме диаметром около двадцати футов, спуск к которой сгладился от частого пользования. Когда мы подошли ближе, в воздух поднялась густая, словно дым, туча мошкары, освободив доступ к источнику; в то же мгновение наши хаджины, отступая от своей хваленой воздержанности, бросились, несмотря на наше противодействие, в воду, которую нам в качестве двуногих хотелось сохранить лишь для себя одних, и, облитые с головы до ног потом, смыли покрывавшие их пыль и песок, так что, когда мы, в свою очередь, решили напиться, весь водоем был покрыт шерстью и по нему, словно по бульону, плавали блестки жира; к тому же от их топтания со дна поднялся ил. Мы обождали, пока он осядет, но это оказалось бесполезно: вода сохранила едкий запах, присущий диким животным, что делало ее почти непригодной для питья на вкус всех, за исключением ближайших друзей верблюдов; и в самом деле, арабы, не испытывая никакого отвращения, пили эту воду, словно ничто не замутило ее чи