Такая адская скачка продолжалась семь часов, и наш конвой не проявлял ни малейшей готовности сделать привал, как вдруг позади послышались крики. Обернувшись, мы увидели Арабаллу: покрытый пылью, растрепанный, с полуразмотанным тюрбаном на голове, он стремительно мчался на своем дромадере вслед за нами. Увидев его, Абу-Мансур хотел было увеличить скорость, но мы заявили, что не намерены подражать ему, не дождавшись объяснений, а если наши верблюды, последовав за его дромадером, не пожелают остановиться, мы разнесем им головы пистолетными выстрелами; так что шейху пришлось сделать остановку. Через несколько минут, сметя все препятствия на своем пути, Арабалла уже находился рядом с нами. Прежде всего он жестами дал нам понять, как ему радостно нас видеть; затем, устремившись к Абу-Мансуру, державшемуся в стороне, он резким и грубым тоном, с горящими глазами обратился к нему со словами, понять которые мы не могли, но, судя по всему, это были оскорбительные упреки. Вместо ответа шейх подал сигнал трогаться в путь. Тогда Арабалла схватил его за руку, однако Абу-Мансур высвободился и вновь приказал пуститься в галоп. Арабалла тотчас же бросился вперед и, поставив своего хаджина поперек дороги, преградил путь каравану; шейх потянулей рукой к ружью, а его арабы взмахнули копьями; увидев, что настал момент вмешаться в спор, мы достали пистолеты и кинулись на помощь нашему старому другу, угрожая открыть огонь, если враждебные действия против него не будут тотчас же остановлены. Абу-Мансур, видя, что нас всего четверо против него и его четырнадцати арабов, казалось, пребывал в сомнении, не зная, что ему предпринять, как вдруг позади нас послышались новые крики: их издавали Талеб и Бешара, в свою очередь спускавшиеся в лощину и мчавшиеся так, словно у их верблюдов выросли крылья; это подкрепление, придавшее новые силы нашему сопротивлению, явно поубавило решимости у наших противников. К тому же позади Талеба и Бешары, на вершине горы, начали появляться один за другим наши прежние проводники, так что теперь, помимо сознания, что мы бьемся за правое дело, у нас был и численный перевес. Бешара и Талеб, галопом несшиеся на дромадерах и облаченные в белые бурнусы, словно призраки стремительно промчались мимо нас, выкрикнув на скаку слова приветствия, и бросились к Абу-Мансуру. Арабы, со своей стороны, ринулись на выручку своему вождю. Шейх, чувствуя поддержку, тоже начал повышать голос. Тем временем, крича и угрожая, подъехали остальные члены конвоя: каждый из них потрясал копьем или ружьем; мы поняли, что сражение неминуемо, если не вмешаться в это противостояние, и бросились в самую гущу схватки, стараясь изо всех сил перекрыть своими голосами этот адский шум.
Сначала мы лишь увеличили суматоху и усилили перебранку; наконец стали слышны приказы г-на Тейлора, и его власть была признана. Прежде всего он велел всем замолчать, затем отделил наших старых друзей от наших новых проводников, приказав одним ехать справа от нас, а другим — слева, и отложил все объяснения до вечернего привала, пообещав разобраться со всеми по справедливости. После этого Талеб предложил нам спешиться и оседлать наших прежних дромадеров, но г-н Тейлор осознавал, что такой маневр, помимо того, что он повлечет за собой потерю времени, еще и подольет масла в огонь. А если прозвучит хоть один выстрел, прольется хоть одна капля крови, то в том состоянии ожесточенности, в каком находились противники, всякое улаживание ссоры станет невозможным. И потому он ответил, что мы спешимся на месте привала, и твердым голосом повторил приказ трогаться в путь. Друзья и недруги повиновались, и два отряда, выстроившись в две линии по правую и левую сторону от нас, молча двинулись под лучами палящего солнца, следуя в прежнем направлении, но на этот раз обычным аллюром. Оба шейха ехали ноздря в ноздрю во главе каравана: Абу-Мансур с видом смущенным и одновременно угрожающим, Талеб — насмешливым и высокомерным. Что же касается Бешары, то он занял свое привычное место возле меня и, как всегда мешая французские и арабские слова, стал рассказывать мне, что произошло.
В условленное время, то есть около одиннадцати часов утра, Талеб вместе с нашим конвоем приехал в монастырь и попросил позвать путешественников; монахи сообщили ему, что еще утром мы покинули монастырь вместе с шейхом Абу-Мансуром, явившимся к нам от его имени, и поехали по дороге на Тор. Тотчас же, не теряя ни минуты, весь отряд устремился вслед за нами со всей скоростью, на какую были способны их верблюды: самые быстрые из дромадеров мчались впереди, но и все остальные вполне соответствовали своей славе проворных и неутомимых скакунов. Так поочередно и появились у нас на глазах Арабалла, Талеб и Бешара, следовавшие на некотором расстоянии друг от друга, словно Куриации. Славный малый рассказывал нам все это с жаром и радостью, какие приятно было видеть. Я пообещал ему, что уже на следующее утро пересяду на своего прежнего хад- жина, который бежал позади нас, удерживаемый в поводу одним из арабов; следует сказать, и сейчас было самое время в этом признаться, что знакомство с моим новым дромадером убедило меня, насколько я поспешил, жалуясь на жесткий ход прежнего; в связи с этим я принес свои извинения Бешаре и попросил его передать их тому, кого они касались.
Дав эти разъяснения, Бешара, испытывавший священный ужас перед тишиной, перешел к чисто пасторальному сюжету: он рассказал мне о счастливых днях, только что проведенных им в родном племени и в кругу семьи. Арабы молоды душой, и их сердца распахнуты для всех переживаний, дарованных нам природой. Стоило Бешаре погрузиться в море чувств, как он поведал мне от начала и до конца историю своей любовной страсти. В шатрах редко случаются препятствия на пути к браку, и они мало изменились со времен Иакова и Рахили. Влюбленный арабский юноша должен в каком-нибудь походе против соседнего племени проявить либо отвагу, либо находчивость, в зависимости от того, чем наградила его природа — силой льва или хитростью змеи. Вот этим последним достоинством и обладал Бешара, способный скорее советовать, какие действия надо предпринять, чем самому их осуществлять. Но если в военное время грубая сила Арабаллы брала верх над умом Бешары, то, напротив, прелесть мирных дней и развлечения пастушеской жизни благоприятствовали ему намного больше, чем его товарищу; и потому путь к сердцу своей Рахили он отыскал благодаря присущим ему красноречию и поэтическому дару. Он дошел в рассказе до описания внешности своей прекрасной возлюбленной и уже начал сравнивать ее глаза с глазами газели, а гибкость ее стана — с гибкостью пальмы, как вдруг мой дромадер, никак меня к этому не подготовив и ни единым движением не выдав заранее своих намерений, опустил голову, просунул ее между ног и вознамерился исполнить кульбит, точь-в-точь, как это присуще проделывать детям. Я бросился в сторону, седло ударилось обеими шишками о землю, а глупое животное принялось с наслаждением кататься по песку, но, к счастью, не там, где был распростерт я. Если бы не это удачное обстоятельство, я оказался бы расплющен.
Всегда следует воздавать должное людям: Бешара оказался на земле почти одновременно со мной; однако я тотчас поднялся и, когда он подошел, уже стоял на ногах, целый и невредимый, но с несколько удивленным видом, какой и полагается иметь человеку, с которым подобное происшествие произошло впервые. Как я сразу же выяснил, то развлечение, какому продолжал предаваться мой дромадер, было всего лишь грубоватой шуткой, обычной у животных его породы, их манерой повеселиться. Кстати, по уверению Бешары, мое падение было на редкость искусным: я упал, как настоящий араб, и даже он сам, восхвалявший себя как наездника, не мог бы проделать это лучше. Пока я со скромным видом принимал поздравления Бешары, подъехал Талеб; он видел мое вынужденное приземление и, пользуясь этим обстоятельством, чтобы вернуться к своей излюбленной мысли, предложил мне пересесть на моего прежнего хаджина, лучше выдрессированного и неспособного на подобные проступки. Я последовал его совету, сел верхом на своего прежнего дромадера и после первого же шага признал свое седло, так хорошо набитое с нижней стороны, прилегающей к спине животного.
Наконец мы достигли подножия горы: именно это место было выбрано для лагерной стоянки. Оба шейха кудахтаньем подали сигналы своим хаджинам, и те, разделяя вражду хозяев, опустились на колени в отдалении друг от друга. Однако нашу палатку устанавливали общими усилиями арабы из обоих отрядов, поскольку ни одна из сторон не желала отказываться от прав, которые она считала своими. Абдалла тотчас вернулся к своим обязанностям и отдался такому важному делу, как приготовление ужина, а мы сделались судьями, призванными разобраться в том, что произошло утром.
Талеб в качестве истца начал речь первым: по его словам, накануне того дня, когда мы должны были уезжать, он получил сообщение от Абу-Мансура, извещавшего его, что наш отъезд состоится не раньше, чем через три или четыре дня, поскольку мы увидели в монастыре так много интересного, что у нас появилось намерение продлить свое пребывание у монахов. В этой прекрасно сочиненной истории была, тем не менее, подробность, способная вызвать недоверие: вместо монастырского служителя, которому, вполне естественно, надлежало выступить в подобных обстоятельствах в роли гонца, это известие принес араб из племени, пользующегося достаточно дурной славой в отношении своей честности; так что посланец показался Талебу крайне подозрительным. И потому шейх, хотя и поблагодарив его за известие, принял твердое решение на всякий случай навестить нас наутро; мы же, менее проницательные, чем Талеб, позволили похитить себя, словно три мешка с товаром. Так что наши арабы, еще до своего приезда в монастырь настроенные на подозрения, тотчас перешли от удивления, когда они нас там не застали, к желанию заполучить нас обратно: они пустили своих дромадеров вскачь, а поскольку эти дромадеры были крупнее тех, на каких ехали мы, преследователям удалось быстро нас догнать.