Ураган не прекращался, и мы слышали, как он воет снаружи; однако мало-помалу его завывания стихли. К середине дня он почти совсем утратил свою силу и теперь уже сам, в свой черед, хрипел в предсмертной агонии. Вот уже тридцать часов мы ничего не ели, и чувство голода вернуло нас к жизни; что же касается жажды, то она не покидала нас ни на минуту. Абдалла поднялся и начал готовить обед. Тем временем арабы обследовали все уголки пещеры, пытаясь найти какой-нибудь родник, но поиски их были тщетными, так что нам пришлось довольствоваться испорченной водой из бурдюков. Унылые и хмурые, мы ели наш скудный обед, состоявший из риса и фиников, когда к нам подошел Мухаммед, храня на лице то жалобное выражение, какое было у него всякий раз, когда он хотел о чем-нибудь попросить. Арабы, следуя своей похвальной привычке, не взяли с собой ничего съестного, а между тем конвой удвоился. Так что нам пришлось разделить на тридцать человек обед, который, как предполагалось, Абдалла готовил на троих, но, явно предвидя, что произойдет дальше, сделал с несколько большим размахом; каждый араб получил полную пригоршню риса и один финик; мы, по правде сказать, съели ничуть не больше.
На третий день ветер переменился, и, несмотря на хмурый вид неба, мы покинули пещеру Мукаттаба, ибо нам было понятно, что при сильно возросшем числе едоков наших запасов провизии не хватит на то, чтобы делать остановки в пути.
Выйдя на дневной свет и взглянув друг на друга, мы ужаснулись, настолько каждый из нас стал походить на привидение. Испытания, выпавшие нам в эти три дня, наложили на всех глубокий отпечаток: у нас были тусклые, остекленевшие глаза, сухая кожа, прерывистое дыхание и ощущение разбитости во всем теле. Вскоре мы увидели море, и поскольку какое-то время наша дорога шла прямо по его берегу, арабы бросились к воде, набрали ее в рот и, возвратившись, стали вдувать ее в ноздри своих дромадеров, что тут же вернуло животным весь их пыл. У меня появилось желание искупаться, но я не решился на это, опасаясь, что не смогу удержаться и начну пить воду. Впрочем, при всей солености морской воды, она наверняка не показалась бы мне более зловонной и менее пригодной для питья, чем вода из наших бурдюков.
К вечеру арабы отыскали, наконец, водоем. Тем не менее, опасаясь, что неутолимое желание пить эту ледяную воду, да еще после столь длительного воздержания и такой страшной жары, может навредить нашему здоровью, они поставили палатку на некотором удалении от водоема, и несколько минут спустя Бешара принес нам полные кувшины. Это был настоящий праздник, и у нас даже появилось желание есть. Казалось, что вода обладает способностью вызывать аппетит и что такое же действие она оказала на наших арабов, ибо ночью, чтобы увеличить свой рацион, они уничтожили все наши запасы сахара и остатки мишмиша. Что же касается фиников, то последние из них мы съели еще в пещере Мукаттаба.
Исчезновение продуктов обнаружилось на следующее утро, когда Абдалла подал нам на завтрак лишь свои отвратительные лепешки, которые мы никогда не ели, изюм и кофе. Мы попросили что-нибудь другое, и тогда он сказал нам правду. Радость, что опасность миновала, и уверенность в том, что лишь безотлагательная потребность подвигла наш конвой на такой грабеж, сделали нас менее суровыми, и наша снисходительность вскоре принесла свои плоды: вечером, доев вместе с нами последние зернышки риса, которого, правду сказать, оставалось не так уж много, арабы прикончили кофе и изюм.
На следующий день, при лучезарной погоде, мы вновь тронулись в путь; Талеб подал сигнал к отправлению, пустив своего дромадера в галоп. Мы последовали его примеру и шесть часов подряд неслись во весь опор, не в силах разгадать причину такой спешки. Наконец около полудня на горизонте показались колодцы Моисея, где мы делали привал на пути в монастырь; дромадеры прибавили скорость, за целое льё почуяв свежесть, исходящую от этих источников. Достигнув пальм, они сами опустились на колени, а наши арабы стали устанавливать палатку, проявляя расторопность и рвение, каких я не замечал у них никогда прежде; несколько минут спустя проявленные ими проворство и услужливость получили объяснение: у нас не было больше никакой еды; финики, сахар, мишмиш, кофе, изюм — все было съедено нашим конвоем. Тогда мы решили наброситься на злополучные лепешки, вызывавшие у нас такое пренебрежение накануне; однако наша неприязнь к ним не ускользнула от внимания проводников, и, пока мы спали, они пустили в ход остатки муки, использовав раскаленные угли.
К счастью, воды было в изобилии: каждый из нас выпил целый кувшин, после чего, как ни хотелось нам отдохнуть и как ни велика была у нас потребность в отдыхе, мы немедленно пустились в дорогу; крайность, в которой мы оказались, придавала нам силы: необходимо было своевременно прибыть к переправе через Красное море, иначе нам предстояло голодать еще целый день и целую ночь. Что же касается наших верблюдов, то они, казалось, были сделаны из стали и, как солнце Людовика XIV, черпали силу в движении. Мы проделали от двенадцати до пятнадцати льё утром и примерно еще половину такого же расстояния с двух до пяти часов пополудни. Наконец, обессиленные, запыхавшиеся, мы подъехали к броду, но было слишком поздно: вода уже поднялась высоко.
Положение складывалась не из приятных, так как у нас не было с собой даже воды; надеясь вовремя прибыть к переправе и положившись на арабов, которые, не желая нас огорчать, говорили об этом со всей уверенностью, мы не позаботились запастись водой из колодца и теперь в буквальном смысле слова умирали от голода и жажды. Если бы солнце палило во всю силу, мы бы определенно сошли с ума; наконец Бешара, видя наше отчаяние, сообщил нам, что иногда на противоположном берегу поджидает перевозчик со своей лодкой; если выстрелить из пистолета в воздух, что служит для него сигналом, он, возможно, приплывет за нами. Не успел Бешара договорить, как я уже выстрелил; проведя в тревожном ожидании минут десять, мы с огорчением поняли, что нас не услышали. Тогда г-н Тейлор приказал открыть огонь из всего нашего оружия одновременно. На этот раз маневр увенчался полным успехом: мы увидели, как долгожданная лодка отошла от противоположного берега и заскользила по волнам. Через четверть часа она причалила к нашему берегу; мы тотчас ринулись в нее, подав знак Абдалле и Мухаммеду следовать за нами. Что же касается арабов, то они остались стеречь наш багаж; но, высадившись на сушу, мы сразу же позаботились отправить им Мухаммеда с провизией, а сами двинулись в Суэц, изо всех сил, какие при нашем голодном желудке у нас еще оставались, работая ногами. Наконец, по-прежнему бегом, мы ворвались к г-ну Команули, который встретил нас с распростертыми объятиями и предоставил нам комнату Бонапарта. К стыду своему должен признаться, что мы вошли в нее, испытывая совсем иные чувства, нежели те, какие владели нами, когда мы впервые перешагнули ее порог. Нам и в самом деле требовалось нечто более питательное, чем воспоминания, какими бы героическими они ни были.
У г-на Команули достало любезности пойти навстречу нашим желаниям, хотя, по правде сказать, я считаю, что по крайней мере половину дороги к нему мы прошли сами; так или иначе, нам был подан приготовленный на скорую руку ужин, за который он принес нам свои извинения, а мы выразили ему нашу благодарность.
Когда ужин завершился, мы подошли к окну: оно выходило на Суэцкий порт, и мы стали наслаждаться морской прохладой. Наше бодрствование у окна продолжалось до глубокой ночи, ибо, как ни велика была у нас физическая потребность в отдыхе, волнения, которые мы пережили, и мысли об опасностях, которых нам только что удалось избежать, не давали нам уснуть. На память нам приходили наши ежевечерние привалы с их всевозможными приключениями; пустыня с ее концертом шакалов и гиен, следами ящериц и змей на песке, обжигающим солнцем и смертоносным хамсином была уже всего лишь воспоминанием, однако воспоминанием совсем свежим, к которому, если так можно выразиться, мы могли бы еще прикоснуться рукой и которое, как ни близко оно было от нас, уже представало в нашем воображении во всей своей поэтичности и всем своем великолепии. С тех пор расстояние и время сделали эти воспоминания лишь еще значительнее, и по прошествии восьми лет все приятные и все страшные переживания, связанные с этим удивительным путешествием, настолько по-прежнему волнуют мое сердце, что я не колеблясь, если бы мне представилась возможность туда вернуться, согласился бы испытать их снова, пусть даже ценой той же усталости и тех же опасностей.
XVIII. ГУБЕРНАТОР СУЭЦА
На следующий день мы прежде всего нанесли визит губернатору Суэца; по-видимому, нас горячо ему рекомендовали, а может быть, наша любезность оставила у него приятнейшее воспоминание, но, так или иначе, он оказал нам поистине братский прием. Не успели мы войти, как нам принесли в тех же самых серебряных кувшинах ту замечательную воду, о какой я так часто с печалью вспоминал в течение трех недель, пока мы тщетно пытались отыскать подобную ей. После воды настал черед трубок и кофе, а после трубок и кофе последовал рассказ о наших приключениях.
Мухаммед переводил то, что я говорил, и это давало мне возможность судить, следя за доброжелательным и серьезным лицом паши, о впечатлении, которое производили на него различные события нашего путешествия. Мошенничество Отца Победы, казалось, весьма его позабавило; но больше всего меня удивила своего рода радость, читавшаяся на его лице, когда я вполне бесхитростно и не преследуя ровным счетом никаких целей изобличил наших арабов в мелкой краже. В этом месте он остановил меня и заставил дважды повторить эпизод с мишмишем, сахаром и кофе, а затем потребовал продолжения, и по его сияющему виду было вполне понятно, что даже в переводе мое повествование доставляет ему огромное удовольствие. Это позволило мне составить весьма высокое мнение о вкусе губернатора и искренне пожалеть о том, что он не может оценить мой рассказ в оригинале. Когда я завершил нашу одиссею, губернатор велел принести нам воду и потребовал, чтобы мы дали ему обещание отобедать с ним. У нас не было никаких причин отказываться от этого приглашения, так что мы приняли его, хотя и поотнекивались приличествующее время. Затем мы отправились осматривать город и к назначенному часу вернулись к паше.