Проходя через внутренний двор его дома, мы обратили внимание, что паша, дабы оказать нам почести, придал ему своего рода военное великолепие. Во дворце все были подняты на ноги — слуги, рабы, евнухи. Нас провели в просторный квадратный зал, где, сидя на корточках на краю дивана, нас ждал паша. После полагающихся приветствий, слова которых переводил наш верный переводчик Мухаммед, тогда как сопровождающие их жесты мы уже вполне сносно могли изображать сами, внесли большой серебряный поднос и поставили его на пол. Мы тотчас же сели вокруг него на корточки. Затем вошел невольник с серебряными кувшинами и чашами и полил нам воду на руки. Паша потребовал воду дважды: нам еще ни разу не доводилось видеть столь чистоплотного турка.
На подносе стояли четыре серебряных блюда, накрытые высокими крышками из того же металла, с несколько грубым, но богатым орнаментом. На первом блюде находился обязательный пилав с курицей в середине, на втором — сдобренное красным перцем рагу, состав которого я так и не смог угадать, на третьем — четверть ягненка, а на четвертом — рыба. Мы отважно потянулись руками к первому блюду, соблюдая при этом, даже между собой, некоторую иерархию, и начали с того, что разделили курицу на четыре части. Что же касается напитков, поданных к обеду, то перед каждым из нас стоял кувшин с нашей излюбленной водой, и нет на свете вина, которое я предпочел бы в тот момент этой воде.
От курицы мы перешли к рагу. Справиться с этим блюдом оказалось еще проще: поданное мясо было заранее нарезано на куски. Каждый кусок служил нам вместо ложки, позволяя прихватить некоторое количество приправы. Однако вскоре мы обнаружили, что приняли за мясо какой-то овощ. Короче говоря, для парижан это угощение было бы достаточно посредственным, но для нас, ставших истинными сынами Исмаила, оно подходило как нельзя лучше.
После рагу настала очередь ягненка. По тому, как губернатор приступил к этому новому блюду, мы поняли, что он принадлежит к той же школе, что Талеб и Бешара. Вытянув обе руки, он стал одной придерживать кусок в миске, а другой отщипывать мясо, отделявшееся от костей с такой легкостью, что это походило на волшебство. На этот раз мы даже не попытались последовать его примеру, заранее зная, что нас ждет позорная неудача. Опасаясь, что неожиданный жест с нашей стороны может испугать губернатора, мы попросили у него разрешения достать свои кинжалы и, получив согласие, принялись разделывать мясо ножами.
Оставалась рыба, и здесь нас подстерегало одно из самых жестоких испытаний, уготованных нам в жизни. Морское чудовище, названия которого я не знал, имело ужасающее количество костей, так что, взяв в рот первый же кусок, мы поняли, что если у нас нет желания умереть от удушья, то необходимо заранее принять меры предосторожности. И тогда каждый из нас принялся с особой тщательностью изучать лежащий перед ним кусок, чтобы извлечь из него вредоносные части; увидев это, губернатор, который уже съел свою порцию, не выказывая при этом никаких опасений по поводу костей, велел принести на блюде еще один кусок рыбы, правой рукой отделил от него часть и, положив ее на ладонь левой руки, начал извлекать оттуда кости, от самых больших до самых маленьких; затем он накрошил туда примерно такое же количество хлеба, добавил пряностей, скатал все это в шарик размером с яйцо, положил шарик на серебряное блюдо и дал знак невольнику поднести это угощение г-ну Тейлору; покончив с этим первым изделием, губернатор незамедлительно перешел к созданию такого же второго. При мысли о том, что эта дань уважения предназначается мне, я замер и почувствовал, что мне с трудом удастся доесть даже то, что лежало у меня на тарелке. Увидев, что я перестал есть, губернатор подумал, что я жду своей очереди, и стал работать еще быстрее, но, следует отдать ему должное, с прежней тщательностью. Когда работа была закончена, он отослал мне плод своего труда: это был премилый шарик размером с абрикос. Я с поклоном взял его и, словно любуясь совершенством круглой формы, которая была ему придана, принялся его рассматривать, дожидаясь, пока губернатор повернет глаза в другую сторону, а сам тем временем припоминал все, что мне было известно о трюках фокусников, надеясь проглотить этот шарик так же, как фигляр глотает ножи. Хитрость удалась. Губернатор, неутомимый в своей любезности, тотчас же принялся за изготовление шарика, предназначавшегося Мейеру, и, поглощенный этим занятием, которое он осуществлял с подлинным артистизмом, не заметил, как мой шарик, вместо того чтобы попасть ко мне в рот, оказался у меня в рукаве, а из рукава перекочевал в карман жилета. Что же касается шарика, поднесенного г-ну Тейлору, то мне не удалось узнать, что с ним стало, но я все же подозреваю, что из соображений учтивости он был переварен в желудке нашего товарища.
Участь же Мейера была предопределена. После него никому подавать шарики было не нужно, и потому он оказался под прицелом всех взглядов. Он мужественно воспринял свой удел и честно проглотил шарик одним разом, рискуя подавиться; этот поступок чрезвычайно возвысил его в глазах паши, принявшего за нетерпение то, что было всего лишь естественным желанием поскорее покончить с этим необычным кондитерским изделием.
На сладкое были поданы пирожные, засахаренные фрукты и шербет, приготовленные женами губернатора; все эти яства, заманчивые на вид, оказались весьма посредственного вкуса из-за немыслимых сочетаний продуктов, лежащих в основе турецкой кухни.
Паша, в течение всего обеда пребывавший в отменном расположении духа, за десертом стал проявлять еще большее веселье. Он вновь заговорил о нашем путешествии, потребовал у нас новых подробностей о том, как мы были похищены Отцом Победы у племени аулад- саид, и заставил меня рассказать во второй раз, как воры и те, кого обворовали, объединились, чтобы съесть наш сахар и выпить наш кофе; затем, когда я закончил, он произнес:
— А теперь встанем и отправимся взглянуть на то, как отрубят головы всем этим разбойникам.
Мы решили, что нам это послышалось, и попросили Мухаммеда повторить; но по изумлению нашего переводчика и по тому, как он забормотал, повторяя приглашение губернатора, мы поняли, что наш хозяин отнесся к этой краже более чем серьезно. Господин Тейлор как глава каравана поднялся и стал умолять пашу, который уже подошел к окну, соблаговолить выслушать его. Губернатор обернулся и ответил, что он с величайшим удовольствием выслушает нас и, как только казнь совершится, будет полностью в нашем распоряжении. В ответ на это г-н Тейлор заметил, что как раз по поводу казни он и хотел высказать несколько возражений, продиктованных ему голосом совести. Губернатор сделал милостивый жест и приготовился слушать, но при этом бросил последний взгляд в окно, словно говоря краснобаю: давайте побыстрее, нас ждет интересное зрелище.
И тогда г-н Тейлор, к великому удивлению губернатора, принялся защищать конвой; он пояснил паше, что эти бедолаги, умиравшие с голоду, вполне заслуживают прощения, хотя и поживились чуточку нашей провизией. К тому же единственным последствием этого небольшого вероломства было то, что оно заставило нас сутки поголодать, а вот если бы они его не совершили, то сами определенно умерли бы с голоду; что же касается проказы Отца Победы, то она вполне естественна для арабских нравов, и мы сами виноваты в том, что поддались на обман. И кроме того, вследствие нее наш конвой стал многочисленнее и тем самым надежнее. Так что, заключил г-н Тейлор, он убедительно просит пашу не настаивать на этой форме наказания.
Губернатор ответил, что все сказанное г-ном Тейлором об арабских нравах является совершенной правдой и доказывает, что он изучил эти края как внимательный наблюдатель; по словам паши, он вынужден признаться, что подобные истории случались уже неоднократно, но происходили они с заурядными путешественниками — с бедными художниками или нищими учеными, не заслуживающими того, чтобы разбираться, как с ними обошлись. Но с нами все обстоит иначе: мы посланники французского правительства, аккредитованные при вице- короле Египта и особо рекомендованные всем губернаторам Ибрагим-пашой. Так что все, кто причиняет нам обиду, подлежат суровому и безоговорочному суду, и потому он снова приглашает нас присоединиться к нему и посмотреть, как будут рубить головы преступникам. Сказав это, он сделал шаг к окну.
Мы поняли, что паша и в самом деле склонен проявить таким образом свое уважение к нам, и начали сильно опасаться за судьбу наших несчастных товарищей по путешествию. В итоге мы в свой черед встали и присоединились к настояниям г-на Тейлора. Тогда губернатор явно сделал над собой усилие и, подав нам знак, чтобы мы успокоились, велел привести виновных, а нас пригласил сесть рядом с ним. Через несколько минут показались наши славные друзья: впереди шли Талеб и Абу-Мансур, за ними Бешара, Арабалла и все остальные страдальцы; их сопровождали три десятка солдат с саблями наголо.
Войдя, Талеб и Бешара взглянули на нас с невыразимым укором, задевшим нас до глубины души. Мы знаком дали им понять, чтобы они успокоились; это было как нельзя кстати, потому что они дрожали всем телом и побледнели настолько, насколько это позволяла им сделать их смуглая кожа. Дело в том, что еще три часа назад их арестовали, не сообщив нам об этом, и от своих стражников они узнали, какая участь им уготована; таким образом, сознавая в глубине души свою вину и прекрасно зная, как скоро и безжалостно вершится турецкое правосудие, они уже считали себя погибшими, и с тем большим основанием, что обвинение, как им представлялось, исходило от нас, а потому никакой надежды на наше заступничество у них быть не могло; так что наши дружеские взгляды, какими бы обнадеживающими они ни были, показались им вначале совершенно непонятными.
Виновных поставили полукругом рядом с нами, и минуту губернатор молча смотрел на них таким свирепым взглядом, что у бедняг тотчас же исчезла та слабая надежда, какую мы успели вселить в них; наконец, увидев, что они достаточно подавлены и раскаиваются в содеянном, он произнес: